Это дело было характерно тем, что к моменту прений в суде первой инстанции между сторонами его уже были устранены все до единого разногласия относительно обстоятельств. Всё сводилось только и исключительно к юридической оценке таковых в деле.
Как всегда всё началось чрезвычайно прозаично.
Г-ка Ю. решила купить себе квартиру с балконом. Ну, коли есть деньги, то отчего бы такую квартиру человеку и не приобрести. Решив сотворить такое дело, означенное лицо обратилось к некоему агентству недвижимости, впрочем, в городе Новосибирске достаточно известному. Натурально, г-ка Ю. заключила с этим агентством договор, который предусматривал помимо чисто информационного подбора продающейся квартиры, ещё и экспертизу документов на таковую как обязательство названного агентства перед г-кой Ю.
Квартира вскоре была найдена. Она состояла из двух комнат, образовавшихся за счёт утверждённой перепланировки, сведшейся к присоединению к этой однокомнатной изначально квартире комнаты соседней квартиры. Подчеркну: к моменту сделки эта перепланировка была вполне законной. На плане был обозначен балкон и проём в стене на этот балкон. При осмотре квартиры было видно, что на балкон из той самой присоединённой комнаты ведёт дверь. Никаких особых отметок на техническом плане не было.
Г-ка Ю. согласилась с избранным вариантом, встретилась с продавцом — г-ном Н., уплатила агентству довольно приличную сумму денег, исчисляющуюся числом с пятью нулями, оформила договор купли‑продажи, зарегистрировала в УФРС как сделку, так и переход права собственности, получила свидетельство. А затем решила произвести небольшую перепланировку купленной квартиры. И вот тут‑то…
При получении нового технического плана квартиры выяснилось, что на этом плане появился знаменитый синий штамп, свидетельствующий, что купленная квартира содержит незаконные перепланировки. Перепланировки эти сводились к тому, что двери, ведущие на балкон, никем не были разрешены, а балкон этот, судя по всему, вообще принадлежал не продавцу квартиры — г-ну Н., а его соседке: г-ке Р. План, который г-ка Ю. получила при покупке квартиры, отличался от плана, который был составлен после покупки, только одним вертикальным штрихом, пересекающим обозначение проёма в стене, ведущего на балкон. Всего‑то одним‑единственным штрихом.
Согласитесь, реприманд получился.
Г-ка Ю., вовсе не намереваясь устраивать грандиозные скандалы, пошла сначала в агентство, а затем обратилась в гильдию риэлторов. Надо отметить, что она просила сначала только одного: помогите за свой счёт оформить эту самую злосчастную дверь на балкон. Надо отметить, что при разбирательстве в гильдии риэлторов, последняя приняла сторону г-ки Ю. и весьма рекомендовала агентству не фордыбачить, а спокойно исправить ошибку. Причём малой кровью. А только агентство упёрлось и с удивительным упрямством стояло на своём: мы правы, мы всё сделали верно, поскольку г-ка Ю. обратилась за регистрацией сделки и перехода права собственности, и таковые были‑таки зарегистрированы. В сущности, точка зрения юриста агентства, дамы необыкновенно амбициозной, сводилась к тому, что коль скоро УФРС сказало, что всё в порядке, то оно в порядке и есть, не взирая на очевидность.
На этой оптимистической ноте и начался судебный анабазис г-ки Ю. Отмечу: исковые требования г-ки Ю. были более, чем скромны. Она всего‑то навсего требовала от агентства не процентов, не убытков, а только и исключительно возврата денег, уплаченных за услугу, которую, как она считала, агентство оказало донельзя некачественно.
Дело рассматривалось в федеральном суде общей юрисдикции Кировского района города Новосибирска. И на первом же заседании представитель агентства вдруг заявил, что её доверитель вообще полагает, что дверь на балкон истица устроила сама и уже после покупки квартиры.
Ну, раз пошло такое дело, то было заявлено ходатайство о вызове в суд для допроса в качестве свидетеля г-ки Р. (соседки), которая могла бы рассказать о происхождении двери. Суд это ходатайство удовлетворил, сочтя предполагаемые доказательства и относимыми и допустимыми. Тогда и агентство заявило аналогичное ходатайство о допросе в суде г-на Н. с целью получить у него доказательства об аналогичном же обстоятельстве. Суд удовлетворил и это ходатайство. Представляете? Бывший продавец — свидетель в деле, в котором так-таки есть его интерес.
Скажу сразу: оба свидетеля, не сговариваясь, подтвердили, что дверь на балкон существовала к моменту, когда г-ка Ю. покупала квартиру. А рассматривая технические планы этой квартиры как до, так и после сделки, никто: ни представитель агентства, ни оба свидетеля, так и не смогли заметить различия между ними, состоящего в том самом злополучном штрихе. Последнее, разумеется, доказывало, что для прочтения этого плана нужны были познания специального характера, то есть познания эксперта.
Но ведь именно экспертизу документа агентство и должно было произвести согласно заключённому между ним и г-кой Ю. договору.
Но агентство стояло на своём: под экспертизой, по его мнению, следовало понимать только «юридическую экспертизу», но никак не проверку соответствия представленных документов действительности. Почему надо было понимать именно так условие договора и почему это надо было полагать, что в понятие «юридической экспертизы» не входит оценка достоверности представленных документов — сказать очень трудно. Во всяком случае на такого рода вопрос представитель агентства никакого ответа не дала. Но зато начала заявлять, что упомянутая экспертиза вообще производилась бесплатно, а деньги агентство получило только за предоставление информации. Отмечу сразу, что при этом надо отметить, что в таком случае эта информация стоит уж непомерно дорого, да цена её и зависит отчего‑то не от самой информации, а от цены сделки, на основе такой информации заключённой. И тем не менее, тогда появился другой вопрос: должна ли в таком случае информация, которую предоставляет агентство, быть достоверной, или же она может быть сколь угодно фантастичной? А на последний вопрос агентство попыталось парировать тем, что эта информация г-ку Ю. вполне устроила.
Но обратите внимание: даже зная, что что‑то явно не в порядке с планом квартиры, представитель агентства так и не смогла в судебном заседании углядеть чтó именно на плане не соответствует действительности. Иными словами, явной такого рода недостоверность, ну, никак не назовёшь.
Что же касается представителя г-ки Ю., то он совершенно недаром просил указать и свидетелей и представителя агентства на различия в планах: ему нужно было очевидным образом и под протокол показать, что то, что г-ка Ю. не увидела расхождений, никак нельзя отнести к её грубой неосторожности. Фактически он тихой сапой провёл эксперимент. И, кажется, ему это как раз удалось.
Решение суда первой инстанции, тем не менее, потрясло воображение. Суд отказал в удовлетворении иска в полном объёме. А мотивировал он своё решение исключительно тем, что УФРС зарегистрировало и сделку и переход права собственности, а что до наличия злополучной двери, то это обстоятельство суд счёл… вообще не относимым.
Реакция г-ки Ю. в коридоре после оглашения решения суда была обычной для такого рода ситуаций: суд куплен.
Должен сразу сказать, что я при всей той информации, которая говорит о коррупции вообще и взяточничестве, в частности, в Государстве Российском, не считаю возможным поспешное обвинение судьи в том, что он, вынося спорное или вообще неверное решение, является именно взяточником. Напротив, как по мне, так подобное обвинение именно судьи может быть выдвинуто только в последнюю очередь и только и исключительно при наличии совершенно необходимых доказательств. Уж слишком просто судью, именно судью, то есть человека всегда находящегося в центре конфликта и не способного удовлетворить сразу всех, с неизбежностью поступающего вопреки интересам кого‑либо, обвинить во всех смертных грехах.
Что, однако, не делает недействительным системный анализ о коррумпированности судебной системы и предпосылках подобного явления в ней.
На такое судебное решение была написана кассационная жалоба (тогда ещё кассационная). Кстати, попутно судья отчего‑то ни с того, ни с сего в резолютивной части взыскала с г-ки Ю. государственную пошлину, хотя, строго говоря, её требования возникли в результате договора, порождающего отношения, регулируемые законодательством о защите прав потребителя, а в таком случае от государственной пошлины истцы в России вовсе освобождаются. К тому же ко всему, вопрос о государственной пошлине вообще не обсуждался в судебном заседании, а потому и дополнительного решения вынести по этому поводу было никак нельзя. хотя судья, кажется, намеревалась такое дополнительное решение вынести. Но её опередила г-ка Ю., уже подав кассационную жалобу, в которой указала на то обстоятельство, что вопрос о взыскании государственной пошлины вообще в судебном заседании не обсуждался.
Судебное заседание коллегии по гражданским делам Новосибирского областного суда откладывалось, поскольку суд первой инстанции не известил участников процесса (тогда извещал именно суд первой инстанции). Но в конце концов, участники были извещены, и заседание состоялось.
В своей кассационной жалобе г-ка Ю. просила не просто отменить обжалуемое решение, но и, не направляя дела на новое рассмотрение, вынести решение в её пользу, полностью удовлетворив её иск. Представитель агентства стояла на своём: суд был прав, отказывая в иске, оно, агентство, всё выполнило верно. И кроме того…
А вот то, что было сказано «кроме того» заставило меня уже думать о том, что в суде первой инстанции и впрямь было что‑то уж очень нечисто.
Возражения агентства свелись, опричь всего, к следующему: жалоба вообще не подлежит рассмотрению, так как решение вступило в законную силу, что доказывается штампом на экземпляре решения, которое агентство получило в суде первой инстанции. Второе кромешное возражение состояло в явном передёргивании законных правил: резолютивная часть решения была оглашена тогда‑то, а в суд кассационная жалоба поступила тогда‑то. Ну, последний довод был явно рассчитан на неучей: всё‑таки срок на кассационное обжалование исчисляется не с даты оглашения резолютивной части решения, а с даты изготовления его в полном объёме, а это не одно и то же, и датой подачи кассационной жалобы считается не дата поступления в суд, а, например, дата сдачи этой жалобы на почту. И не заметить подобной подмены мог только окончательный профан в гражданском судебном процессе, а всё‑таки кассационная инстанция — не баня: там нема анi голих, анi дурних.
Отмечу, что суд кассационной инстанции совещался довольно долго.
Определение же было таким: решение федерального суда общей юрисдикции Кировского района города Новосибирска по делу отменить, и, не передавая дела на новое рассмотрение, вынести решение об удовлетворении заявленного госпожой Ю. иска в полном объёме, соответственно взыскав и государственную пошлину с агентства.
Правда, в деле был ещё один нюанс, но о нём нет смысла рассказывать тут, чтобы просто не загораживать основного смысла, поскольку он носил тактический характер и был техническим приёмом.
Но вот что меня сильно интересует, так это обстоятельства, цели и мотивы появления на экземпляре решения, который был у агентства того самого штампа о вступлении этого решения в законную силу.
Вот что представляли из себя документы этого дела (разумеется, не все). В этом же пакете документов и приведены договор между истицей и одним из ответчиков и два тех самых, знаменитых плана, расхождение в которых и послужило основанием для возникновения этого дела с таким интригующим названием (интересно — заметите ли вы это расхождение):
Отмечу, что в этом деле, среди прочего, есть одно очень любопытное процессуальное обстоятельство. Нет, я имею в виду, не то, что в руках у ответчика в кассационной инстанции невесть откуда оказался экземпляр копии решения с отметкой о вступлении такового в законную силу. Это, скорее, вопрос всё-таки следственных действий.
Я имею в виду совершенно иное.
Смотрите: в суд в качестве свидетелей были вызваны два человека, которые упомянуты в этом качестве в решении суда первой инстанции. Сам по себе вызов свидетелей, строго говоря, есть процессуальное действие, которое должно быть оформлено судебным актом — определением. Поскольку свидетелей в суд вызывают исключительно для получения от них сведений, которые могут служить доказательствами по делу (в иных случаях вызов и допрос свидетеля является совершенно недопустимым для суда действием), то это означает, что суд, вынося соответствующее определение о вызове и допросе в качестве свидетеля того или иного лица, просто обязан сделать некоторые предварительные оценки: он должен дать оценку тем данным, которые могут сообщить суду такие свидетели. Сведения о характере таких данных суд получает от того участника гражданского судебного процесса, который заявляет ходатайство о вызове соответствующего свидетеля.
Всего критериев, по которым даётся оценка данным в гражданском судебном процессе, четыре:
· допустимость,
· относимость,
· достоверность
и
· достаточность.
Последние два критерия: достоверность и достаточность окончательно могут быть проверены, естественно, только и исключительно тогда, когда сведения уже получены судом. Но в момент вынесения определения о вызове людей для допроса их в качестве свидетелей в гражданском судебном процессе суд ещё не располагает сведениями, которые эти свидетели могут предоставить при их допросе. Поэтому та оценка, которую осуществляет суд при вынесении такого определения, проводится только в отношении двух других критериев: допустимость и относимость. Причём допустимость должна производиться с помощью нормативной оценки сведений о сведениях, которые, как полагает заявитель ходатайства, могут предоставить свидетели, а относимость — при соизмерении этих предполагаемых сведений с имеющимися на момент вынесения определения материалами по делу.
Собственно, именно эти две оценки и должны содержаться в определении, какой бы характер оно не носило: протокольный ли или отдельным документом напечатанный. Делает ли это суд в реальности, строго говоря, не имеет значения. Имеет значение совершенно иное: если суд вынес определение о вызове для допроса в качестве свидетеля человека, то при презумпции добросовестности и разумности действий суда, необходимо заключить, что суд уже счёл, что сведения, которые этот человек предоставит, совершенно точно допустимы и относимы в качестве доказательств. Правда, он при этом ничего не говорит о достоверности и достаточности оных.
Отметим сразу же, что указанное определение может быть оспорено только вместе с судебным актом, оканчивающим производство по делу в суде первой инстанции.
Вот теперь возникает, естественно один интересный вопрос: а вправе ли после того, как уже вынесено подобное определение, суд первой инстанции менять свою точку зрения относительно тех оценок, которые он уже высказал в таком определении, или которые он обязан был дать, даже если в самом определении их прямым текстом и не изображено? Связан ли при изучении уже полученных от свидетелей в качестве доказательств по делу данных суд теми самыми оценками, которые он уже в своём определении дал?
Полагаю, что именно связан. Иное означало бы, что суд имеет право отменять (кроме прямо указанных в законодательстве случаев) судебные акты, которые он вынес сам.
Но тогда это означает, что оценка доказательств, после того, как они уже попали в дело на основании определения суда (в отличие от тех доказательств, которые попадают в дело только вместе с исковым заявлением — в отношении таких доказательств невозможна оценка относимости, так как она носит дискреционный, а не нормативный характер), может быть произведена только и исключительно по критериям достоверности и достаточности, при установленности их относимости и допустимости. А в данном деле суд этот порядок нарушил. Он, уже после получения доказательств в виде свидетельских показаний о том, что двери на балкон были сооружены точно не истицей и существовали до того, как она приобрела это помещение, взял и указал на неотносимость таких доказательств к делу.
Лично у меня такое суждение вызвало некоторое сомнение в том, что суд был именно беспристрастен.
Смотрите сами: предположим, что показания свидетелей говорили бы о том, что дверей до совершения договора, от исполнения обязательств по которому квартира перешла в собственность к истице, не было. Тогда такие показания должны были бы быть положены в основание отказа в удовлетворении иска. Не так ли? Когда же эти показания говорили именно в пользу доводов истицы, суд счёл их неотносимыми. А не означает ли такое положение, что суд намеренно отошёл от невозможности по закону изменить свои собственные оценки, существующие в неотменённом его судебном акте, а именно от уже данных им оценок об относимости, для того только, чтобы получить заранее намеченный им ответ, так как в ином случае ему приходилось бы каким‑то образом согласовывать свои выводы в резолютивной части с полученными доказательствами. А такое согласование оказывалось именно невозможным при установленности для суда относимости и допустимости представленных ему в виде свидетельских показаний доказательств.
Кстати, этот интересный эффект связанности суда своими суждениями, между прочим, должен диктовать вполне определённый порядок исследования и оценки материалов по делу. И вызов свидетелей в нём стоит совершенно не на первом месте. В противном случае может так случиться, что суд окажется связанным своими оценками, которые, впоследствии могут прийти в противоречие с другими доказательствами. Верно?
А вообще‑то интересно было бы разобраться в какóй именно последовательности должны исследоваться и приобщаться доказательства для того, чтобы, не допуская нарушения процессуальных принципов, оставлять каждый раз для суда максимальную свободу суждений. имею в виду совершенно иное.
Смотрите: в суд в качестве свидетелей были вызваны два человека, которые упомянуты в этом качестве в решении суда первой инстанции. Сам по себе вызов свидетелей, строго говоря, есть процессуальное действие, которое должно быть оформлено судебным актом — определением. Поскольку свидетелей в суд вызывают исключительно для получения от них сведений, которые могут служить доказательствами по делу (в иных случаях вызов и допрос свидетеля является совершенно недопустимым для суда действием), то это означает, что суд, вынося соответствующее определение о вызове и допросе в качестве свидетеля того или иного лица, просто обязан сделать некоторые предварительные оценки: он должен дать оценку тем данным, которые могут сообщить суду такие свидетели. Сведения о характере таких данных суд получает от того участника гражданского судебного процесса, который заявляет ходатайство о вызове соответствующего свидетеля.
Всего критериев, по которым даётся оценка данным в гражданском судебном процессе, четыре: допустимость, относимость, достоверность и достаточность. Последние два критерия: достоверность и достаточность окончательно могут быть проверены, естественно, только и исключительно тогда, когда сведения уже получены судом. Но в момент вынесения определения о вызове людей для допроса их в качестве свидетелей в гражданском судебном процессе суд ещё не располагает сведениями, которые эти свидетели могут предоставить при их допросе. Поэтому та оценка, которую осуществляет суд при вынесении такого определения, проводится только в отношении двух других критериев: допустимость и относимость. Причём допустимость должна производиться с помощью нормативной оценки сведение о сведениях, которые, как полагает заявитель ходатайства, могут предоставить свидетели, а относимость — при соизмерении этих предполагаемых сведений с имеющимися на момент вынесения определения материалами по делу. Собственно, именно эти две оценки и должны содержаться в определении, какой бы характер оно не носило: протокольный ли или отдельным документом напечатанный. Делает ли это судв реальности, строго говоря, не имеет значения. Имеет значение совершенно иное: если суд вынес определение о вызове для допроса в качестве свидетеля человека, то при презумпции добросовестности и разумности действий суда, необходимо заключить, что суд счёл, что сведения, которые этот человек предоставит совершенно точно допустимы и относимы в качестве доказательств. Правда, он при этом ничего не говорит о достоверности и достаточности оных.
Отметим сразу же, что указанное определение может быть оспорено только вместе с судебным актом, оканчивающим производство по делу в суде первой инстанции.
Вот теперь возникает, естественно один интересный вопрос: а вправе ли после того, как вынесено подобное определение, суд первой инстанции менять свою точку зрения относительно тех оценок, которые он уже высказал в таком определении, или которые он обязан был дать, даже если в самом определении их прямым текстом и не изображено? Связан ли при изучении уже полученных от свидетелей в качестве доказательств по делу данных суд теми самыми предварительными оценками, которые он уже в своём определении дал?
Полагаю, что именно связан. Иное означало бы, что суд имеет право отменять (кроме прямо указанных в законодательстве случаев) судебные акты, которые он вынес сам.
Но тогда это означает, что оценка доказательств, после того, как они уже попали в дело на основании определения суда (в отличие от тех доказательств, которые попадают в дело только вместе с исковым заявлением — в отношении таких доказательств невозможна оценка относимости, так как она носит дискреционный, а не нормативный характер), может быть произведена только и исключительно по критериям достоверности и достаточности, при установленности их относимости и допустимости. А в данном деле суд этот порядок нарушил. Он, уже после получения доказательств в виде свидетельских показаний о том, что двери на балкон были сооружены точно не истицей и существовали до того, как она приобрела это помещение, взял и указал на неотносимость таких доказательств к делу.
Лично у меня такое суждение вызвало некоторое сомнение в том, что суд был именно беспристрастен.
Смотрите сами: предположим, что показания свидетелей говорили бы о том, что дверей до совершения договора, от исполнения обязательств по которому квартира перешла в собственность к истице, не было. Тогда такие показания должны были бы быть положены в основание отказа в удовлетворении иска. Не так ли? Когда же эти показания говорили именно в пользу доводов истицы, суд счёл их неотносимыми. А не означает ли такое положение, что суд намеренно отошёл от невозможности по закону изменить свои собственные оценки, существующие в неотменённом его судебном акте, а именно от уже данных им оценок об относимости, для того только, чтобы получить заранее намеченный им ответ, так как в ином случае ему приходилось бы каким‑то образом согласовывать свои выводы в резолютивной части с полученными доказательствами. А такое согласование оказывалось именно невозможным при установленности для суда относимости и допустимости представленных ему в виде свидетельских показаний доказательств.
Кстати, этот интересный эффект связанности суда своими суждениями, между прочим, должен диктовать вполне определённый порядок исследования и оценки материалов по делу. И вызов свидетелей в нём стоит совершенно не на первом месте.В противном случае может так случиться, что суд окажется связанным своими оценками, которые, впоследствии могут прийти в противоречие с другими доказательствами. Верно?
А вообще‑то интересно было бы разобраться в какóй именно последовательности должны исследоваться и приобщаться доказательства для того, чтобы, не допуская нарушения процессуальных принципов, оставлять каждый раз для суда максимальную свободу суждений.