Иван, крестьянский сын, остановился перед избушкой да топор ненароком сжал покрепче. Страшной была эта изба, черная вся да обугленная, будто бы горела да не единожды. Окна все перекошены, сажа их залепила, да солома паленая торчит из-под крыши. Лес темный шумит, качается, птицы здесь не поют, ни одного гнездышка не видно. Вдохнул Иван поглубже, стал вспоминать, какие слова ему бабка-ведунья велела говорить.
– Становись, избушка, к лесу черному задом, ко мне передом!..
Не верит глазам своим крестьянский сын – видано ли дело! – поднялась изба на черных горелых столбах, да со скрипом-скрежетом стала поворачиваться. Видит Иван: дверь-то еще хуже выглядит, петли выдраны, а через щели между досками гнилью тянет. Собрался Ваня с духом, взялся за ручку да потянул.
Снова голос бабки в голове зазвучал: «Троих ты встретишь, Иван, на своем пути. Первая – на границе на самой, не пройти в Мертвый лес, кроме как через нее. Осторожно с ней общайся, лишнего не говори, да каждое слово обдумывай».
Вошел Ваня в избу, а дышать-то в ней невозможно – трупный смрад стоит, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Видит Иван – стоит посреди избы ящик огромный, землей сырой заполнен. Хлопнула дверь за его спиной, а земля-то и зашевелилась! Вот нос крючковатый показался, волосы седые – поднимается из ящика старуха и длинные-длинные руки к молодцу тянет. Пальцы все переломанные, и каждый с аршин длиной. Поднялась старуха, сидит по пояс в земле, тянет свои пакли. Вот схватила одной лапой с полки кувшин, достала оттуда глаз полусгнивший, да давай к себе в глазницу пихать. Другой лапой держит миску, а оттуда зубы достает да в рот свой слюнявый вставляет по одной штучке.
Стоит Иван, крестьянский сын, к месту прирос. Ждет, что дальше будет. А старуха глазом завращала, да как уставит его на молодца. И шепчет, не то скрипит, не то свистит:
– Чую… Живец пожаловал…
Растянула себе пальцами щеки в улыбке, да давай хохотать, как животное какое перед смертью хрипит. Сглотнул Ваня да молвит:
- Вечер добрый, бабушка. Иван к тебе пришел, сын крестьянский.
Хохочет старуха, заливается.
- Гостюшка, значит! Это хорошо, мясцо само к ужину приползло! Зачем пришел?
Задрожал Ваня, но продолжил, как бабка учила:
- Ты, бабушка, неправильно гостей встречаешь. Ты меня омой-обмой, в чистое наряди, накорми-напои да спать уложи. А там и поговорим.
А старуха хохочет, только без издевки уже. Схватила ручищами Ивана да одними когтями с него одежу-то и сорвала. Как была по пояс в земле, так и толкнула его прямо в угол, в корыто с водицей болотной. Окунула с головой, задыхается Ванька, воды нахлебался, бурлит. Целую вечность он, наверное, под водой провел, уже и со светом белым попрощался, барахтаться перестал. Вдруг закончилось мучение, выдернула его старушечья лапища из воды и швырнула во второй угол. А там уже лежит одежа белая, рубаха да портки. Оделся Иван наскоро, не успел кушак свой повязать, как его в третий угол толкают, а там стол стоит из ели, а на столе – самогонка да каша с рыбой. Сел Иван, глаза поднимает, а старуха на него пялит, ожидает.
– Сам будешь есть, или тебя с ложки кормить, Ванятка?
Смутился Иван, ложку схватил да наскоро еду заглотал. Самогонки хлопнул, не успел стопку поставить, как его в четвертый угол швыряют, а там – кровать стоит, перина белая, подушка пуховая. Упал он на нее, да и уснул мертвым сном…
Просыпается Ваня от того, что морду лица ему кто-то лижет в три языка. Открыл глаза – мать честная! – стоит на груди кот, черный, как сама темнота, а башки – три! Хотел Ваня заорать, да не может, воздуха нет, кот весом своим давит. Прогнал его Иван – брысь! – а тот зашипел, но спрыгнул. Дышит молодец, да никак не надышится, воздух какой-то… никакой. И тут смотрит Ваня – а у него руки да ноги веревочками связаны. «Что за ерунда?» - думает, сорвал веревочки да сел на кровати.
Видит –старуха по избе шатается, да как-то странно, одну ногу волочит, а вторая в ящике с землей, только кость голая слегка выглядывает. Так и гуляет, круги наворачивает вокруг ящика своего. Увидела, что Иван проснулся и осклабилась.
- Все я условия выполнила, а, Ванятка? Теперь ты должен говорить – куда идешь, зачем ко мне пожаловал?
Нашарил Ваня взглядом свой топорик – вон он, у входа валяется – да осмелел немного.
- Иду я, бабушка, в Черный лес, за Яйцом Хрустальным.
Остановилась старуха, на молодца уставилась.
- Глупый ты, Иван, жить тебе, видать, надоело, раз поперся. Ну да не мне тебя держать, каждый сам себе дорогу выбирает.
И в ящик свой полезла. Перевалилась через край, устроилась поудобнее, начала себя землей засыпать. Потом как выпростает руки в стороны, что они аж в окна вылетели, и начала избу вертеть, от земли отталкиваться. У Ваньки от такого сердце сразу в пятки, а эта знай себе крутит избу. Остановилась, наконец, вернула руки на место, шамкает старуха:
- Иди. Только помни – кто в Мертвый лес пришел, обратно в поле чистое уже не вернется.
И молчит. Только кот в углу мурлычет, лапу тремя языками лижет.
Поднял Иван с пола топор, заткнул за кушак и вышел в дверь. А снаружи – тропа в чащу мертвую уходит, а по краям черепа на палках стоят. Только ступил Иван на тропу, а ему вслед старуха скрипит:
- Обожди, Ванятка. Возьми один череп с собой.
Не понял Иван, на кой ему такой спутник, но послушался – вытащил одну палку из земли. Поворачивается, а старуха наполовину из домика выползла, а ногами все в ящике прячется. Взяла она палку, к себе притянула, и как плюнет черепу в глазницу, а слюна видать серная была, потому как череп вспыхнул, из всех отверстий огонь изрыгается. Вручила Ивану старуха этот факел, да и скрылась тотчас. Дверь захлопнулась, и сразу изба как-то потускнела, еще мертвее стала, чем прежде. Развернулся Иван, крестьянский сын, сжал одной рукой палку с черепом, другой – топорик верный, и пошел по тропе между деревьев мертвых покореженных.
Идет он и думает, почему старуха его так легко пустила. Думал Ваня, что тяжело ему встреча с ней дастся, а оно вон как вышло. Заковыка какая-то, ох, неспроста…
Думал так и не заметил, как к реке вышел. А река-то – жуть! По берегам стоят деревья черные с ягодками красными, смрад стоит похлеще чем в избе, а через реку – мост калиновый. Вспомнил Ваня, как бабка его учила: «К речке придешь – в воду не смотри и уж точно не суйся. Страшная эта река, хоть и мелкая, а зайдешь в нее, назад не выйдешь, унесет». Ну, так а чего в нее соваться, коли мост-то есть?
Ступил Иван на мост, а он заскрипел весь, как застонал. До середины молодец дошел, не удержался – глянул через перила на воду, да и пропал. Смотрят на него оттуда лица, трепыхаются, будто их вот-вот с черепов течением унесет. Взвыл Ванька, отпрянул, да вдруг спотыкнулся, развернулся и треснулся лицом об перила. Встал на ноги, ругается, чувствует – щеку себе разодрал. Ладно хоть не больно. Коснулся раны, чтоб кровь утереть, а крови – нету! Ковыряет пальцем, щупает – рана есть, а крови нет, как так?
Нахмурился молодец – погоди-ка… Полоснул себе палец топором – нету крови! Сунул другой палец в огонь из черепушки – палец горит, а не жжется! Что за чертовщина какая? Никак старуха чего-то с ним сделала, вот и пустила восвояси. Хотел было Иван вернуться да спросить с карги старой, но одумался – есть у него цель, а идти еще долго.
Идет он дальше, лес все гуще становится, деревья обступают будто горелые, не зря называется – Мертвый лес. Долго он шел, а усталости не чувствует. Вспомнил, что последний раз ел-пил у старухи, а ни голода, ни жажды тоже нет в помине. Странно все это… Остановился, пощупал себя за руку – холодная как будто, но разве так поймешь? Нахмурился Иван, мысль закралась неприятная… И тут увидел он, что деревья – движутся.
Поступью тяжелой две сосны на него идут. Поднял Ваня глаза – рожа между сосен, смотрит прямо на него. Сжал он топор, вперед выставил, а рожа как зарычит:
- Убери железку. Пошто в мой лес ее притащил?
Вспомнил молодец слова бабки: «Второй повстречается – дух леса Мертвого. Увидит тебя с огнем или железом – быть беде. Не бери с собой ни того, ни другого». Не послушал Иван бабку, и то и другое припер, горько пожалел, ну да что уже поделать. Заслонился он топором да факелом и кричит:
- Дай пройти, морда деревянная! За Яйцом Хрустальным путь держу, лучше на пути у меня не вставай.
Заскрипела рожа – хохочет что ли? И тут как выпростает тьму тьмущую веток, и все они к Ваньке устремились. Две-три он обрубить успел, а остальные всю рубаху подаренную изорвали да плоть под ней покромсали. Крови нет, боли тоже. Матернулся Иван, крестьянский сын, в сторону отпрыгнул, а ветки за ним. Машет топором молодец во все стороны, рубит ветви, да только вместо каждой сразу две вырастают. В глаза ему лезут, одна даже ковырнула, чуть не выдавила глаз, Ванька ее сразу – хрясь! Не сильно помогло, вот уже и рожи не видно – всю ветви заслонили. Хотел Иван отпрыгнуть, а не может! Опустил глаза – что это еще? Корни из земли вылезли да ноги оплели до колена! Хотел было их перерубить, да страшно, никак ногу зацепит. А ветви все ближе…
Отчаялся Иван, зажмурился, приготовился помирать. Марфушку вспомнил, как вживую личико ее увидел – и глазки ясные, и губки алые… Нет уж! Обещал он ей Яйцо Хрустальное, нет ему другой дороги! Заорал да давай опять топором махать. Ветки разлетаются, а конца им не видно. Вдруг ткнул он нечаянно черепом горящим в одну ветку – а новые не выросли! Тут-то и смекнул Иван – вот оно! А ну-ка…
Ох, жаркая битва пошла! Корни огнем отпугнул, враз ему ноги отпустили, а ветки – отрубит, опалит, отрубит, опалит… Долго махал топором да черепом, пока все не отрубил. Рожа-то вся скривилась – больно ей, ну Ванька разбежался да саданул ей промеж глаз топором, и для верности еще череп горящий ткнул. Заскрежетала рожа, завизжала, хотела убежать, уже и сосны-ноги свои отвернула, а Ваня ей еще вслед топором добавляет.
- Иди отсюда! Нечего с нашим братом связываться!
Смотрел вслед, пока не скрылась вражина в чаще. Сладил с гадиной, можно дальше путь держать. Выпрямился он гордо, заткнул топор за пояс, и тут вдруг череп потух, ни одного язычка больше, только дымок кверху вьется. То ли время его пришло, то ли не нужен больше. Иван подумал-подумал, языком поцокал, но делать нечего – швырнул факел подальше, прощай, попутчик!
Идет дальше, долго идет, а лес все не кончается. Неба за кронами не видно, не понятно – день там или ночь. Сколько ж Ваня уже в пути? Поди разбери… А лес-то чем дальше, тем жутче. И главное – ни скрипа, ни шороха. Как под водой, ветер не дует, живность не воет. Так-то кроме этой рожи сосновой, ни одной живой души не заприметил Иван. Ох, неспроста это. Поскорее бы уже дойти до Дворца ледяного, забрать Яйцо, да к Марфушке поспешить. Как она там, вспоминает ли?..
Вдруг слышит Ваня – будто зовет кто-то. Да таким голоском нежным, что аж душа трепещет. Свернул он в чащу, пошел на зов, и вышел к озеру. А в центре озера – островок, а там будто сидит кто-то, да в тумане не разглядеть.
- Иван!.. Ванечка!.. Иди ко мне!..
Только Ванька хотел в воду ступить – добраться до незнакомки, как ему прямо в ухо голос бабки:
«В Мертвом лесу никому не верь, и никого не слушай. Будут заманивать, али на помощь звать – дальше ступай, не оборачивайся».
Остановился Ваня, нога над озером повисла. А голосок так и манит, зараза! Так и тянет его, дурня… Из последних сил решился Иван на крайнее средство – вмазал себе, что есть мочи прям по челюсти, да так, что отбросил себя от берега. Спало наваждение, голосок уж не зовет, только что шипит кто-то, а потом плюх! и вода бурлит, будто плывет кто-то к нему. Ну, Ванька не стал дожидаться-проверять, кто там – ну их! Вскочил на ноги да обратно к тропе бросился.
Идет он, идет – и на тебе! Видит перед собой дворец, весь изо льда. Радость Ивана охватила – дошел! Осталось только Яйцо Хрустальное забрать – и назад. Взялся за ручку, и снова бабкин голос: «Третий тебе повстречается – хозяин Дворца ледяного. Там ты Яйцо Хрустальное найдешь, а больше ничего не скажу – никто живым из Дворца не возвращался». Вот так вот, бабка, все знала, а это не знает. Ну, что ж… Иван первый будет!
Вошел он внутрь и оказался в зале огромной. Все вокруг как стеклянное – и потолок, и стены, и пол. А у дальней стены трон, а на троне…
Обомлел Иван, крестьянский сын. Слова молвить не может. А как очухался, только и шепнул…
- Федька…
Сидит на троне скелет, весь в лохмотья закутанный, да вот только лицо у него – Федот-кузнец, Ванькин друг закадычный. Год как пропал, слух пошел, что тоже за Яйцом ушел. И вот он, сидит… Или не он? Из башки какие-то рога торчат, раз-два-три… восемь штук, и все наверх смотрят. И лицо какое-то злое, угрюмое. В одной руке мешочек держит, другой знакомый молот сжимает… точно он!
- Здравствуй, Иван, крестьянский сын. Проходи, не стесняйся.
Голос не Федьки. Скрипучий, неприятный.
- Знаю я все про тебя. Молодец, Ягу прошел, Лешего сразил, на Русалочий зов не поддался. Один я, Кощей, между тобой и Яйцом Хрустальным остался. Да вот только зачем оно тебе?
Стиснул Ванька зубы и кричит:
- Ты что, идолище, с Федькой сделал?
- Федот как и ты, дойти-то дошел, а обратно… Не сдюжил. Нельзя просто так Яйцо забрать, не каждому оно дается.
Заморгал Иван – это как так?
- Кто с чистым помыслом пришел, уйти сможет. А кто из корысти пришел, навсегда здесь остается. Кто-то из жадности приходит, как за сокровищем. Кем-то зависть перед богатыми соседями движет. Федот вон, прославиться хотел, гордыня его сюда привела. А ты здесь зачем?
Слушает Иван и холодеет.
- Любовь меня привела! Яйцо я унесу в подарок невесте!
- Ах, да… Марфа, – ужас обуял Ивана от этих слов, откуда знает, черт?!
- Марфа – невеста… Да вот только не твоя. Увести ты ее хочешь, у законного жениха. Захотел чужую невесту, вот и пошел на смерть. Похоть тобой движет, крестьянский сын Иван!
Не стерпел Иван, зарычал, топор выхватил, да вот только правду Кощей сказал.
- Если не веришь, попробуй – забери Яйцо. Если примет оно тебя – уйдешь с ним восвояси. А нет – навеки здесь останешься.
Развязал Кощей свой мешочек, вынул из него яйцо – размером с гусиное, из хрусталя и в узорах, будто морозец на окне нарисовал. Достал и держит в руке. Подошел Иван, не знает, что делать. Кощей следит, Федькины глаза в молодца уставил. И тут такая тоска Ивана взяла, такая горечь сердце охватила, что взвыл он, как собака раненая, топор поднял да ударил со всего маху прямо по Яйцу проклятому. Отбросило его ледяной волной, заревел Кощей, кожа Федькина с него слезла, да в воздухе растворилась, а сам он – в прах рассыпался.
Поднялся Иван на ноги, еле держится. Чувствует – холодно. Сил никаких нет, чтоб обратно идти. Сяду, думает, отдохну немного… Поднял топорик верный, прошел мимо тумбы к трону. Вдруг по странному позыву отломал кусок от стены, парой ударов вырубил из него яйцо. Хоть такое с собой унесу. А сам на трон уселся, от холода дрожит. Закутался он в тряпье, что от Кощея осталось. Надо посидеть немного, вздремнуть часок, а потом можно и обратно идти…
Заснул Иван, мертвым сном забылся. В одной руке – топор, в другой – яйцо. Так и сидел на троне сотню лун, пока из головы у него росли восемь кривых рогов.
Автор: Narrator
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: