Этюд № 8 (из 89)
Прямая разграничительная линия между станцией и опушкой леса, нигде не меняя направления, проходила слева направо, насколько хватало глаз. Отсюда не было видно, в каком месте она прерывалась и упиралась в лес – мешали вагоны и депо.
– Ну, так, Григорий, докладывай, что ты тут натворил?
– Я? – Григорий ткнул себя в грудь ключом, который так и не выпустил из рук.
– Ну, а кто, я, что ли? – Маковей привстал с кресла и осторожно, по одному расцепляя пальцы, освободил машиниста от его оружия. – Признавайся, как ты умудрился нас сюда затащить?
– Не-е, товарищ полковник! Я тут ни при чём! Вон и Васька подтвердит: мы не спали, мы ехали, как положено… Пришли по расписанию, доложились, стали ждать встречного… – затараторил вдруг машинист, вцепившись одной рукой в подлокотник, а другой, сжатой в кулак, постукивая себя по груди.
– Стоп, стоп, стоп, Григорий! Не суетись! Давай сначала. Не хватало ещё, чтоб вы тут спали и водку пьянствовали – это понятно! И то, что по расписанию пришли, и во сколько – мы знаем. – Маковей обернулся к генералу. Тот, склонившись над Васькой, потихоньку пытался вытащить беднягу из его убежища, что-то ласково нашёптывая ему в ухо. – Ты доложился диспетчеру, связь прервалась; дальше что?
– Не, не так! – Григорий вздохнул, прикрыл глаза и продолжил. – Говорю это я с диспетчером, а в динамике какой-то треск, как при грозе, только такой… с нарастанием, громче и громче. Я, пока клавишей-то щелкал туда-сюда, глаза поднял, а там – что-то со светом моим… У меня-то во лбу – прожектор, нижнее – включено, все было хорошо видно: тут ветка прямо идёт… шла, – бросил он взгляд на сугроб и тут же отвёл его в сторону, – ну и это… выходила, значит, на магистраль. До самой стрелки всё было видно, а тут смотрю – стрелки не вижу и семафора тоже… потом прожектор так – «пшик» – и нету. Приборы все потухли, динамик вообще замолчал, потом «рога», слышу – раз, и сложились сами…
– Стой, Григорий! – Маковей замотал головой. – Не торопись: какие рога?
– Ну, «усы» – контакты высоковольтной линии! – Машинист вопросительно посмотрел на полковника – дошло ли до того?
Полковник кивнул.
– В общем, всё вырубилось! Я – за фонарик, вот он, здесь у меня закреплён, – Григорий показал, где у него закреплён аккумуляторный фонарик. – Щёлк, щёлк – ноль! А темень кругом страшенная! Если бы не фосфор на приборах – рук бы не было видно. Вот! И – тишина! Ага, как в «Неуловимых мстителях» на кладбище!
– И ещё – звон, батя! – Оказалось, Владимир Васильевич уже привёл в чувство Василия, и тот прислушивался к разговору.
– Он что – твой сын? – Маковей кивнул на помощника.
Паренёк оказался очень маленького роста: генерал положил ему руку на плечо, и голова Василия оказалась почти подмышкой у невысокого Владимира Васильевича.
– Ну да! Первый рейс самостоятельно после техникума… Точно, звон такой стоял… то ли от тишины, то ли и вправду что-то звенело… Ну вот, мы с Васькой парой слов перекинулись, тут глядим – светит что-то сверху: сильней, сильней, потом – как сварка, смотреть невозможно, мы аж зажмурились оба – в кабине ж нигде не спрячешься!
А потом, чувствую – свет поменьше стал, я глаза открыл, а он тухнет, тухнет – и потух совсем. Вроде ещё темней стало, только приборы светятся. Потом аварийка загорелась, радио затрещало, потом фары, прожектор… Я – глядь вперёд, а там – снег, лес! Ни тебе путей, ни опор, ни линий! Я: «Васька, Васька, смотри!», а он как заорёт: «Батя, нечистая!» Ну, как, блин, в «Неуловимых»! Я-то сразу начальнику поезда: «Семёныч, кричу, дорога кончилась!», а тот на меня – матюгами! Я – на диспетчера, а там – даже треска никакого! Ну, тут и до меня дошло: явление какое-то необъяснимое, природное. Мелькнула, правда, мысль, что чеченцы что-то подстроили, чтоб, значит, заложников целый поезд взять – от этого ещё ниже всё опустилось. Да потом гляжу – слишком уж сложно для них, но всё равно – страшно! Васька-то с испугу вон куда метнулся, а я, значит, за ключ и жду, что дальше будет. Ну, а тут вы появились – ходите, что-то измеряете… Я подумал: может, учения какие, а нас не предупредили; вроде, немного легче стало. Только что-то не очень похоже… – Григорий выговорился и замолк, уставившись на громоздившийся в нескольких метрах от электровоза, прямо посередине ещё недавно проходившей здесь колеи, здоровенный дуб.
– То есть, Григорий, ты хочешь сказать, что в этот тупик ты не сам заехал, а вся эта фигня – лес, сугробы по грудь – с неба свалились прямо перед самым поездом, пока у тебя глаза были закрыты? – Маковей очень внимательно посмотрел в лицо машинисту.
– Да ничего я не хочу сказать! – обречённо опустил голову на грудь Григорий. – У меня у самого сейчас мозги, как у Васьки, сварятся! А может, уже и сварились! Но вы сами гляньте – везде, и справа, и слева провода оборваны – какой же это, к лешему, тупик! Или я один это вижу?
– Ладно, Гриш, спокойно! Давай мы Василия оставим здесь впередсмотрящим и на связи, а сами пойдем искать диспетчерскую и посмотрим, что сзади делается. Василий, ты как, справишься? – Маковей повернулся к молодому помощнику, который слушал весь разговор, уронив челюсть на мягкий воротник форменной тужурки.
– А чё делать? – подобрался тот, готовый кинуться делать что угодно, лишь бы оправдаться в глазах взрослых мужиков, свидетелей его позорной слабости.
– Да ничего не делай! – вступил в разговор генерал, продолжая шефствовать над спасённым, сам всё это время чувствующий себя неважно. Маковею показалось, что Владимир Васильевич, так же, как и Григорий с Василием, старается за окно не смотреть. – Садись в кресло, наблюдай за всем, что происходит снаружи и запоминай.
– Вот именно! – подхватил Маковей. – Сам никуда не выходи. Если выйдет на связь диспетчер, попробуй объяснить ему всё, что произошло и спроси, что делать. А сейчас свяжи нас с начальником поезда.
Начальник отозвался сразу же после нажатия клавиши «Вызов»:
– Слушаю, Гриша! Что там у тебя? – в голосе слышалось нетерпение.
Владимир Михайлович наклонился к решётке микрофона:
– Виктор Семёнович, ты как там, живой? Это полковник Маковей! – он попытался придать голосу побольше бодрости.
– А-а, Владимир Михайлович! – видно было, что начальник поезда обрадовался. – У меня всё, как вы велели: люди все на местах, двери закрыты; жду указаний.
– Значит так, Семёныч: минут через 30-40 объявишь по радио, чтобы в вагоне-ресторане собрались все старшие проводники вагонов. Пусть возьмут ручки и бумагу для записи. Повторишь, чтоб из вагонов никто не выходил. А мы сейчас пройдем по станции, найдём кого-нибудь из местных и тоже подойдём. Как понял?
– Всё понял, выполняю! – динамик щёлкнул, и связь отключилась.
– Ну что, Владимир Васильич, продолжим уяснять обстановку? – Маковей привычно поправил завязки на своей шапке и аккуратно, придерживая с боков ладонями, водрузил её на голову.
– Я думаю, сначала надо найти диспетчера – у него должна быть связь. Только в какую сторону двинем?
– А это мы сейчас определим. Григорий, как попасть на крышу?
– Да вон там, за силовой – люк и лестница! – машинист показал рукой, открыл дверцу в задней стене кабины и двинулся вдоль силовой установки, показывая дорогу.
Пройдя в хвост электровоза, он первым поднялся на крышу, и оттуда раздался его сдавленный возглас, состоящий из трёх слов, явно заимствованных не из «Анны Карениной».
--------------------------------
Алексею снился Новороссийск, каменистый пляж за городом, легкая волна, с шуршанием возвращающаяся в море, и Лилия, стоящая одной ногой на гладком валуне, а другой пробующая зеленовато-прозрачную воду. Наконец девушка решилась, присела на камень и легко соскользнула в подбежавший вал, сразу оказавшись по грудь в воде. Обратная волна подхватила её и понесла к горизонту, туда, где одиноко стоял на рейде большой белый теплоход. Казалось, Лилия, не прилагая никаких усилий, лишь опираясь грудью и руками о воду, удалялась от берега быстрее и быстрее, оставляя за собой тёмный бурлящий след; вода по сторонам этого следа становилась всё прозрачней, потом вдруг начала светиться откуда-то изнутри; этот таинственный свет все разгорался и разгорался, пока вода не вскипела, и всё вокруг не заволокло ослепительно белым туманом. Лёшке стало страшно: он понимал, что надо спасать девушку, но как войти в этот кипяток! От страха из горла не вылетало ни звука, а надо было, во что бы то ни стало, кого-то позвать, кому-то сказать…
Алексей проснулся мокрый, с бьющимся где-то у кадыка сердцем. Всё купе было залито мертвенно-белым светом, глазам от него было больно. Это было похоже на продолжение сна, и Лёшка не сразу понял: успела Лилия выйти из воды или нет? И только когда свет начал гаснуть и вскоре пропал совсем, он понял, что сидит не на берегу Цемесской бухты, а в купе вагона, на своём жёстком верхнем месте, внизу мирно спят его родители, и больше никого рядом нет. Однако ощущение чего-то непоправимого и трагического почему-то не проходило.
«Фу ты, приснится же такое! Интересно, а как же это я не разглядел – в купальнике она была или нет?.. Пожалуй, надо в туалет сходить!»
Свет почему-то не хотел включаться, а в купе было как-то неестественно темно, и Лёшка никак не мог нашарить свои тапочки. Но тут он услышал уже знакомый голос, прозвучавший высоко и удивлённо: «Мам, здесь тоже темно! Давай подождём, когда тронемся!..» и выскочил в коридор босиком.
------------------------------------