Жизнь текла своим чередом, как у многих, без драм и без потрясений. Получил диплом, устроился на хорошее место, Алену встретил, свадьба, через годик дочка Машенька родилась. Жизнь была – сказка: любимая жена и дочка, хорошая работа, много счастливых лет впереди. Пять лет прошло, Машенька подросла, и Алена решила проведать одноклассницу. Та давно её звала к себе погостить куда-то под Севастополь, они с мужем там после университета обосновались.
Алена так туда и не попала. Автобус, на котором она ехала, упал в расщелину, выживших было только четверо, и моей жене не посчастливилось оказаться среди них. Краски из жизни пропали. Мысли о том, что все это произошло на Яву, и ничего не исправить сводили с ума. Начал пить… но выкарабкался, всю волю собрал и продолжил жить ради единственного, что придавало сил - дочери. А наивная надежда, что вот сейчас раздастся звонок, cкажут, напутали, жива Алена, в себя пришла, все еще жила где-то в сердце. Жила даже после похорон. Разумом понимал, что глупо ждать, надеяться, но все равно надежда жила до последнего.
Ритм жизни пришлось менять. О карьере забыл. Теперь все домашние дела были на мне: готовка, уборка, стирка, глажка. Дочь без матери осталась. От осознания сердце разрывалось. Не мог допустить, чтобы она росла, видя, как я пропадаю на работе. Пытался, как мог, заменить ей её хотя бы немного. Смогли. С дочкой приспособились, потихонечку начали жить, привыкать. В какой-то момент стало легче, даже казалось, что все у нас будет хорошо. Но временами по новой накатывало. Бывало, стоишь, смотришь на сгоревшие котлеты и ждешь, когда родной голос из-за плеча cкажет:“Что же ты надел? Опять все подкоптил? Огонь убавь и про масло не забывай”. И сразу в горле ком, глаза на мокром месте, хоть вой. Машенька всегда чувствовала эти моменты, подбегала, обнимала. И стояли мы так с ней молча, пока не проходило.
Маше исполнилось девять, и мы узнали о её страшном диагнозе:- агрессивная остеосаркома. Прогноз: ситуация запущена, метастазы в мозге и легких. Жить максимум год. Поздно обратились к врачу, болезнь слишком долго никак не проявлялась. Я готов был на все, что угодно, лишь бы единственное, ради чего я живу осталось со мной в этом мире. Я писал всем, от Министерства здравоохранения до президента, изводил врачей. Узнал про экспериментальное лечение в Израиле, решил продать квартиру, машину, как раз хватило бы все оплатить.
Маша к этому моменту уже лежала в онкологическом отделении. Когда я в очередной раз навещал дочку, меня позвал в свой кабинет заведующий отделением, усадил перед собой, налил мне коньяк, выдержал паузу, и глядя прямо в глаза, сказал то, что лишило меня последней надежды: - Маша покидает нас, ей осталось пару недель. Никакое лечение не поможет, а принесет ребенку лишь боль и страдание. Под конец, все что можно сделать мы уже делаем, облегчаем её состояние. Вам нужно выбрать: смотреть на страдания дочери и все равно её потерять, либо оставить её доживать последние дни в спокойствие, быть с ней, сколько сможете и мирно попрощаться. Я вышел из кабинета на ватных ногах. Было ощущения бессилия, страшной несправедливости. Как судьба могла вот так распорядится- сначала жена, теперь дочь. Маша спала в своей палате, ей дали успокоительное после очередного болезненного приступа.
Утром следующего дня я пошел в церковь. Я был крещеный, но никогда не считал себя верующим человеком, не посещал такие места. У меня не было никаких представлений о том, что такое церковь и вера, какие обычаи и правила существуют. Но церковь оказалась единственным местом, куда я мог податься со всеми своими мыслями. Войдя внутрь, ко мне вернулось давно забытое чувство покоя. Высокие своды, запах ладана, лики святых, смотревшие на меня с икон, подарили облегчение и чувство, что все обязательно наладиться, избавили от страхов и переживаний. Некоторое время я, как завороженный ходил по церкви, разглядывая её и наслаждаясь ощущением легкости.
Взгляд мой зацепила одна из икон. На ней был пожилой человек с белой поседевшей бородой и волосами. В одной руке он держал небольшую ложку с крестом сверху, на другой был изображен сундучок. - Великомученик. Святой Диомид. – прошептал кто-то за моей спиной. – Чудеса творил. По призванию был врачом, но умел излечивать хворь Словом Божьим. Обернувшись, я встретился взглядом с сухонькой старушкой. На ней был серый халатик, платочек в цвет, из-под которого виднелись серые волосы. Лицо её покрывали глубокие морщины. Она смотрела на меня широко открытыми, темными и слегка безумными глазами. А может, это и не безумие было вовсе, может быть, именно так выглядит огонь истинной и искренней веры? Она продолжила свой рассказ: -Если болен кто у тебя, ставь свечку за здравие и молись Диомиду. Свеча-двести, а ежели записку с именем священнику передать хочешь – пятьсот … И тут прошла вся моя внутренняя легкость. Посмотрев вокруг, я увидел лишь старое здание. Своды давили, а с потемневших и потрескавшихся деревяшек на стенах на меня смотрели лица людей, которых, возможно, просто кто-то выдумал от скуки. Было ощущение, что на меня вылили ведро ледяной воды, без намека на прежнее благоговение я вышел вон …
С пустой головой я почти на автомате пошел в местный супермаркет, купил целый пакет алкоголя. Дома сел и начал пить. Хотел забыться, утопить боль и горе в спиртном. Опьянение наступило быстро, закуской я себя не утруждал. Цель была достигнута, как прошли несколько следующих часов, помню лишь отдельными вспышками. Поначалу просто пил. Потом пил и плакал, кричал, проклинал всех вокруг, саму жизнь. Боль и горе высвободились наружу массой несвязанных слов и ругательств. Потом снова молча пил.
В какой-то момент начал молить сам не знаю кого. Я умолял о самом сокровенном, о самом главном желании. Молил оставить мою дочь в живых. От огромной дозы алкоголя не мог даже ползти. Лежал в коридоре в собственной блевотине и слезах и продолжал молить“Меня, заберите меня, пускай ослепну, оглохну, руки-ноги оторвите, хоть саму душу забирайте. Вечность готов мучиться, но только не дочь. Её не трогайте, она должна жить…” Эти слова шли из самых потайных частей моей души, были приправлены отчаяньем и огромной болью.
Дальше помню грохот от удара входной двери, как квартиру заполнила тьма. Она была не просто темной, а обволакивающей. Казалось, её можно потрогать, ощутить. Стало дико холодно, по коже побежали мурашки, опьянение отступало. Мной начал овладевать дикий ужас, первобытный, необузданный страх. Сердце билось с бешеной скоростью, я чувствовал пульсацию вен в голове. Меня будто парализовало, и все ,что я мог- это молча лежать на полу, пошевелиться или закричать даже мысли не возникло. Какая-то часть меня внушала мне безумную мысль “Услышали! Сейчас заберут предложенное. Не смотри! Главное не смотри, не смотри!”. И я зажмурился изо всех сил, до боли в глазах. От страха меня бросило в пот. Я начал прислушиваться к происходящему вокруг.
Поначалу звуков никаких не было, стояла гробовая тишина. Потом я услышал слабо различимое шуршание, было похоже на цокот маленьких коготков. Этот звук принадлежал первому. Слышался и другой: сиплое дыхание, мокрое шлепанье, причмокивание. Это был звук второго. Было и ощущение, что ходят ноги человека. Но странное ощущение, казалось, ног больше чем две. Так звучали третьи. Я не видел, но был уверен- их было много, вокруг меня в неестественной тьме.
Я ощутил прикосновения. Покалывающие, но аккуратные. Это были прикосновения точно не рук. Никогда не ощущал ничего подобного. Они проходили по всему моему телу, неупорядоченно, вразнобой, перескакивая то на руку, то на ногу, то на голову. В какой-то момент они сосредоточились на моей правой руке. От локтя до кончиков пальцев я почувствовал сдавливание, как от тисков, и сильный холод. Через мгновение я почувствовал невообразимую боль. Она пульсировала и усиливалась в месте, где холод начинался. Сознание покинуло меня.
Придя в себя, я обнаружил, что лежу на своей кровати. Солнце пробивается сквозь занавески. Вчерашняя попойка давала о себе знать. Состояние паршивое. Хотелось выпить канистру воды, голова была ватная, ну и урод же я! Напился как свинья до беспамятства. Надо срочно вставать, Машка в больнице ждет моего прихода. При мысли о ней сердце, как будто разрывается и к горлу подкатывает ком. Надо держать себя в руках, надо собраться. Я встал с кровати, поставил ноги на холодный пол. Голова раскалывалась, перед глазами все поплыло. Я рефлекторно вытянул правую руку, чтобы опереться о тумбу, но промахнулся, падая, ударился об ее угол плечом. Больно было до звездочек перед глазами. Сел на пол, обхватив до сих пор болящее плечо, растер его. Попытался вытянуть правую руку и не смог, её не было. Вместо руки была гладкая культя, заканчивающаяся чуть ниже плечевого сустава.
И тут воспоминания нахлынули на меня. Моя мольба, тьма, животный ужас, звуки, прикосновения, боль. Не удалось вспомнить только одно, какие именно слова я использовал для своей мольбы и кого все-таки молил. Как я ни старался, ничего в голове не всплывало, но было стойкое ощущение, что я высказал всю свою боль, сорвал наконец то пластырь. Одним махом все сокровенные мысли и желания обрели словесную форму. Но это не важно. Сейчас ничего, кроме одного, не имеет никакого значения, меня услышали. Мой крик о помощи не остался без ответа. Мою мольбу выполнили. А точно ли выполнили до конца? Я сейчас должен проверить.
Привести себя в более-менее приличный вид оказалась задача не простая, огромными усилиями и с матом, но мне все же удалось. Я торопился, я должен был убедиться, должен был собственными глазами все увидеть. В коридоре не было ни следа вчерашнего происшествия, а вот кухня сохранила память о вчерашней попойке. Настоящий сюрприз поджидал меня в шкафу. Все свитера, рубашки, кофты и пиджаки были подготовлены к моей однорукой жизни. Рукава заботливо подшиты под культю, все с пуговицами оказалось в дальнем углу шкафа. Даже в обуви была проведена ревизия. Шнурки уступили место удобным кроссовкам и кедам на липучках.
Кое-как открыв дверь квартиры, я встретился с соседкой, приятной и общительной женщиной лет шестидесяти. Внутренне я подготовился к диалогу, набросал примерные варианты объяснения того, что случилось. Но ее реакция меня удивила. Она скользнула по мне взглядом, сочувственно поинтересовалась состоянием Машеньки, поделилась подъездными сплетнями, проинформировала о погоде и последних новостях и скрылась за дверью своей квартиры. Её совершенно не удивил мой вид. Она отреагировала на меня так, как будь то руки и вовсе никогда не было на месте. У меня не было никакого объяснения такой реакции, но думать об этом я не собирался. Все мои мысли находились в больничной палате онкологического отделения.
Неразговорчивый таксист быстро доставил меня к входу в больницу. Уже через пару минут я был в палате дочери. Посмотрев на нее, мои ноги перестали меня держать. Я сел на край кровати и любовался блеском в ее глазах и улыбкой. Она была здорова. Я боялся, что это лишь мое воображение, сон или алкогольные галлюцинации. Но чем дольше я на нее смотрел, тем сильнее убеждался: Маша абсолютно здорова. Я обнял дочь одной рукой. Получилось неловко, но я уверен, что со временем приноровлюсь. Мы вместе плакали и смеялись, смеялись и плакали.
А потом я, ослепленный счастьем в пол уха слушал сбивчивый и робкий рассказ врачей о единичном случае, о ремиссии, о чуде и прочем бреде, который говорят врачи, когда не могут найти объяснений. Мы шли домой. Счастливая Маша шагала легкой походкой рядом, по-свойски цепляясь за мой подвернутый рукав. Спустя полтора года болезнь Маши так и не дала о себе знать. Она полностью восстановилась.
Я привык жить с одной рукой. Занялся редактурой, работаю удаленно. Получаю пенсию по инвалидности. Какого было мое удивление, когда я узнал, что она оформлена четыре года назад. Никого не удивляет отсутствие моей руки. Только с тем, как я ее потерял, я пока не разобрался. Так что разные соседи знают разные версии истории, про аварию, несчастный случай на заводе, неудачную охоту и, кажется, еще была пара версий моего сочинения. Только одна Маша знает правду. Придя в тот день из больницы, она сказала, что как только проснулась утром в палате, сразу знала, что именно произошло. Так и живем. Я с культей и Машка с горящими глазами. Только одна мысль ночами не дает мне покоя. Рука за жизнь… Не слишком ли мало я заплатил? Или, может, это не было оплатой, всего лишь аванс и рано или поздно меня снова окутает первобытный ужас, когда они придут за остальным…