На очередной планерке а райкоме первый устроил разнос заведующему организационным отделом за плохую работу с кадрами:
– Не модно сейчас вспоминать Сталина, но его умные высказывания знать надо и им следовать. Известная фраза: «Кадры решают все». Но нам небезынтересно, что это за кадры. Приняли редактора со стороны, сектор печати обкома рекомендовал, лишь бы дырку заткнуть, а он у нас через полгода загулял, да так, что неделю найти не могли. Потому особое внимание на руководителей, они от имени партии работают, а у нас человек второй год возглавляет советскую власть на селе и не является членом партии. Владимир Тихонович, пора решать.
Вы читаете окончание. Начало здесь
Кожина принимали на общем партийном собрании, так рекомендовал Хмара, поскольку глава местной власти должен быть на виду у всего народа. Все равно собрание прошло вяло, рутинно. Кто-то с места крикнул:
– Чего тут обсуждать? Голосуем.
– Райком знает, кого ставит на такие должности.
Но вопросы позадавали, так, для порядка, хотя вдруг женский голос:
– Пусть про вилы расскажет.
Председательствующий, колхозный инженер, переспросил:
– Про какие вилы? Чей вопрос? – Но в зале около ста человек, не вдруг найдешь. – Объяснишь, Устин Денисович?
Кожин помялся:
– Провокационный вопрос. Я тогда работал на животноводстве, доярки сено раздавали в кормушки, у одной вилы сорвались, а я рядом стоял, и прямо мне в спину.
В зале смешки, но проголосовали за прием Кожина кандидатом в члены партии. А он все прислушивался к женскому голосу, стоящему в ушах, знакомый голос, долго понять не мог, потом осенило: это же Наташка, рядом работает с Кауровой, ей эта сучка разболтала. Ладно, найду способ прижать ее к ногтю, подловлю, даже мужику не скажет.
В следующей газете появилась заметка про партсобрание, и было сказано, что в ряды КПСС принят фронтовик, орденоносец, председатель сельсовета Кожин Устин Денисович. Жившие в полусотне километров от Корнеевки в Тюкале братья Семен и Степан Кондаковы районку читали, и в тот же вечер сбежались:
– Сема, вот я сроду беспартийный, но знаю и вижу, что в партии в основном народ порядочный. И как эту гниду могли принять? То-то я вижу, в заметках «Кожин, председатель сельсовета». Даже подумать не мог, что это тот, у них в Корнеевке Кожиных не меньше, чем у нас Кондаковых. А оно видишь, как: фронтовик, орденоносец. Что делать будем?
Семен помолчал, потом спросил:
– А что мы можем сделать? Его органы должны были проверить, может, он в полицаях по заданию состоял? Опять же и наград много.
– Сема, да этих побрякушек мы с тобой ведро могли привезти с поля боя, – разошелся Степан. – Помню, назначили меня в похоронную команду, это где-то уже под Варшавой, считай, у каждого солдата вся грудь в значках. А старшина велел мне их снимать и на каждого убитого записывать, потом родным высылали. Я их тогда пол вещмешка набрал. Вполне мог стать орденоносцем.
– Ладно, орденоносец, есть власти, им виднее, – подвел итог Семен.
А на другой день на поле, где они молотили озимую рожь, приехал первый секретарь райкома Хмара, дело к обеду, мужики собрались в кучку, обед из столовой привезли. Хмара тоже попил чаю, со смородинным листом заварен, вкусно. Семен дождался, когда Хмара отошел в сторонку из кружки листочки выплеснуть:
– Василий Федотович, я хотел про Кожина из Корнеевки спросить. Вам все про него известно?
Хмара напрягся:
– Продолжай.
– Например, что он в плену был.
– А ты откуда это знаешь?
– Так мы же с братцем полтора года на фашиста горбатили, пока не сбегли.
– И он с вами?
– Нет.
– Все. Никому ни слова, рожь уберете, и ко мне. Сразу. Понятно?
Рожь обмолотили, агроном дает команду быстро переоборудоваться на косовицу яровых. Семен подошел, говорит, надо им с братом один день по важным делам. Агроном закричал, что нет сейчас дела важнее уборки, тогда Семен вынул туза козырного:
– Нас товарищ Хмара вызывает. Не веришь – позвони ему, уточни.
– Ладно. Но только один день!
Поехали рано утром на Степином «Москвиче», за прошлую уборку получил, зашли в райком, техничка в коридоре пол подтирает.
– Вы куда, ребята, навострились? Тут райком, а не проходной двор.
– Ишь ты, десятый секретарь, раскомандовалась. Скажи лучше, Хмара пришел?
– Тут, с шести часов, не спится ему, уборка.
– Так вот, мы до него.
Поднялись на второй этаж, нашли дверь в приемную, открыли створку кабинетных тяжелых дверей. Хмара говорил по телефону, увидел гостей, махнул рукой: «Заходите!».
Семен рассказал все, как было. Хмара повторил вопрос: а не ошиблись? Тогда Степан дополнил про то, как вместе с Кожиным зерно мололи на Малышенской мельнице летом сорокового года, целый день были вместе, даже бутылочку распили, как земляки.
– Мы почему вам решили сказать, Василий Федотович? У вас власть большая, вы можете проверить, мало ли, что в полицаях был, а, может, он задание особое выполнял? Прочитали в газете, что в партию его приняли, вот и подумали: а знает ли райком? И что он будет за коммунист, если действительно в предателях был? Вы уж проверьте, товарищ секретарь, чтобы нам грех на душу не взять, оклеветать честного человека.
Хмара посмотрел на братьев: малограмотные, беспартийные, а ведь не в милицию пошли, а в райком. В них партийности больше, чем в некоторых наших бумажных активистах.
– Давайте так договоримся. Кожин принят в партию в своей организации, ее решение будет утверждать бюро райкома. Мы во всем постараемся разобраться, и решение будет безошибочным. И вас пригласим на бюро, вдруг потребуетесь. За информацию благодарю, но больше никому ни слова.
Они попрощались, и Хмара проводил мужиков до дверей.
* * *
После известия о гибели Володи прошло полгода, никто уж и не вспоминал, только мать не смогла смириться с потерей сына, вроде головой тронулась, лежала, плакала без слез и только просила:
– Приведите меня на могилку моего сына, приведите меня, ведь где-то она есть. Приведите меня…
Возили в больницу, но там сразу предложили отправить в психиатрический диспансер, только пожилая женщина-врач в коридоре шепнула мужу:
– Не вздумайте в психушку, вы ее потеряете. Пусть будет дома. Сколько времени прошло? Ну вот, еще полгода, и она придет в себя. Поите ее настоями трав, сонных, чтобы больше спала. И кормите хорошо.
Нина про это узнала, хотела бы сходить к тете Феше, да неудобно, кто она им? А тут возвращается с вечерней дойки, снежок идет, тепло, и настроение хорошее. Видит: около дома прохаживается парень, сердце вроде екнуло, но тут же смутилась Нина, не тот это парень. Подошла ближе – учитель физики, вспомнила, что зовут его Геннадий Васильевич. Увидев Нину, он шагнул навстречу:
– Добрый вечер, Нина Каурова, в клубе вы не бываете, а мне вроде на ферме не с руки появляться, вот, решил около дома вас дождаться.
– У вас еще какие-то новости про Володю есть?
Учитель смутился:
– Нет, к сожалению. Я по другому поводу. Когда мы вместе были там, у приемника, я еще ничего не понимал, а потом понял, простите, что хочу вас видеть. Вас это удивляет?
Нина пожала плечами:
– Не вижу ничего удивительного, хотите видеть – смотрите. Только я не понимаю, зачем вам это?
Физик согласился:
– Да я и сам пока не знаю.
Нина засмеялась:
– Эх, вы, ухажер, пугаете девушку темной ночью, и сами не знаете, зачем.
– Нет, знаю, – твердо ответил учитель. – Вы мне нравитесь, еще там, в комнатке, понравились, но все никак не мог вам об этом сказать.
– Так вы же меня в классе не замечали! И двойки ставили. Забыли? – Нине было интересно разыгрывать своего мучителя законами Ома и правилом правой руки.
– Да, представьте – не замечал. Но сейчас… Нина, давайте дружить? Мне квартиру дали в двухэтажке, однокомнатную, сегодня дали, в выходные попрошу школьную техничку побелить и покрасить. Будете ко мне в гости приходить.
Нина посмотрела на него не как на учителя, а как на простого парня. Симпатичный, умный, трезвый, даже не курит. Работа постоянная и зарплата, наверное, неплохая. И не хам, под фуфайку не лезет. Чем не жених?
– Геннадий Васильевич, подружим мы с вами неделю, месяц, а потом что? – напрямую спросила она.
– Почему только месяц? – удивился учитель. – Можно дольше.
– Господи, какой же вы бестолковый! А замуж вы меня возьмете? – засмеялась Нина.
Учитель растерялся:
– Да! То есть, я об этом не думал, не знал, что все решается вот так вместе, но, если вы согласны стать моей женой, я готов хоть завтра подать заявление в загс.
Нина не знала, плакать или смеяться, сама себя просватала, скажи кому – не поверят. А она сейчас все решит, пропади все пропадом!
– Геннадий Васильевич, давайте так: завтра после двух часов, когда уроки у вас закончатся, приходите в сельсовет, с паспортом, я вас буду ждать. Подадим заявление, и через месяц нас зарегистрируют как мужа и жену. Вы согласны?
– Очень! То есть, я рад, я счастлив, Нина, я буду в совете сразу после двух.
– Вот мы и договорились, – грустно улыбнулась Нина. – Поцелуйте меня, и я пошла спать.
Учитель явно никогда не целовал девушек, так неловко он обнял Нину, с такой опаской коснулся ее губ, что она взяла его за голову, чуть приподнялась и присосалась к его пухленьким губам. Выдохнула и побежала домой.
Секретарь сельсовета подала им бланк заявления, Геннадий сам все заполнил красивым почерком, оба расписались. Секретарь, тоже бывшая учительница и почти соседка Нины, улыбнулась:
– Если вам, молодые люди, невтерпеж, я могу вас и сегодня зарегистрировать.
– Нет-нет, – возразила Нина. – Нам нужен месяц на размышления. Мы только вчера вечером познакомились.
У секретаря сельсовета очки свалились с носа.
На крыльце Нина сказала:
– Покажите мне квартиру свою, да никого не зовите, сами все побелим и покрасим.
В обшарпанной квартире, осмотрев все и определив, сколько надо извести и краски, прикинув, куда поставят стол и кровать, которые жених после ремонта купит в сельмаге, Нина привалилась спиной к косяку и позвала:
– Гена!
Он был на кухне и быстро подошел.
– Ты теперь мой нареченный муж, ну, как бы не совсем муж, но все равно уже не просто ухажер. Потому звать тебя буду по имени, любить тебя буду всю свою жизнь, и ты скажи.
Геннадий Васильевич произнес, как торжественное обещание:
– Я тоже всю жизнь. Ниночка, всю жизнь буду тебя любить.
– Ты целоваться, наконец, научишься? Иди сюда ближе.
Целовались, пока у Нины голова не закружилась.
– Все, Гена, хватит, а то уж дурные мысли в голову полезли.
– Да, и мне тоже.
– Ты их пока не пускай, ладно? – хитро попросила она.
– Кого?
– Мысли, глупенький ты мой!
* * *
В тот же день Хмара связался с управлением Комитета государственной безопасности, его соединили с нужной службой, майор выслушал секретаря райкома и ответил, что запрос принят, ему потребуется несколько дней на подготовку материалов для бюро райкома. Через два дня майор позвонил и сообщил, что готов выехать для информирования парторгана на месте.
Чекист привез копии всех документов, касающихся Кожина Устина Денисовича и относящихся к периоду от призыва его на действительную военную службу в 1940 году и до демобилизации в 1945. Просмотрев все бумаги, Хмара спросил:
– Почему органы, имея такие сведения, не привлекли изменника Родины к ответственности?
Майор ответил:
– Вы же фронтовик, помните, какая обстановка была в западных областях и в Прибалтике после Победы, так что вот такая мелкая сошка, за которой не было раскрытых особо опасных преступлений, вроде участия в расстрелах, пытках и прочее, оставалась без внимания. А потом было решено проверить, как тот или иной гражданин, да, оступившийся, служивший на врага, ведет себя после войны, чем занимается, как работает, как относится к власти и партии. По Кожину есть заключение, что после демобилизации он женился, работал в колхозе, учился в школе руководящих кадров, был бригадиром и даже избран депутатом и председателем исполкома. Остановись он на этом, и вы бы ничего не знали, и мы бы не создавали вам проблем.
– Сейчас его можно судить?
– Комитет не будет поднимать это дело, – категорично ответил чекист.
Хмара возмутился:
– Товарищ майор, но оно все рано всплывет, мы же не можем принять в партию бывшего полицая, и мы сошлемся на ваши документы, которые неопровержимы. Этого от народа не скроешь, тем более, что в районе есть люди, которые видели его в форме полицая. Кстати, по наградам: у него полная грудь орденов.
Гость пожал плечами:
– Об этом у нас нет информации. Медаль «За Победу» числится, более ничего. Думаю, вы сами разберетесь с этим. Вот и все, чем я мог бы вам помочь.
Майор уехал, а Хмара соображал, как быть в этой ситуации? Спустить на тормозах, тогда чем мотивировать отказ в приеме в партию? Да и допустимо ли, когда в районе числится больше трех тысяч погибших на фронтах, умолчать, покрыть мелкого позера, до войны публикующего патриотические призывы и торжественные клятвы, а на фронте предавшего Родину и служившего врагу? И его счастье, что нет на нем крови наших людей, не доказано, но молчать об этом нельзя во имя погибших, во имя тех, кто на своем хребте вынес тяготы тыла, тоже бывшего фронтом.
В день заседания Хмара собрал членов бюро за полчаса до начала работы и проинформировал, подкрепляя слова документами КГБ. Все были ошарашены. Договорились, что разговор с Кожиным будет вести только Хмара, в итоге голосование и отказ в приеме.
Кожин вошел в костюме, но все ордена с мундира перецепил на пиджак. Хмара указал ему на стул с торца стола, за которым сидели члены бюро. Началась обычная процедура: решение партийного собрания, заключение контрольной комиссии, вопросы к секретарю парткома. Наконец, заговорил Хмара. Его била мелкая дрожь, он с трудом держал на весу первый документ:
– Встаньте, Кожин. Скажите, где вы находились с октября 1942 по июль 1944 года?
Кожин помушнел, но держал себя в руках:
– На фронте, товарищ секретарь.
– Где, в каких войсках, на каком фронте?
– В учетной карточке военкомата все указано, товарищи члены бюро.
Хмара бросил на стол лист бумаги:
– Передайте ему. Это твоя подпись?
Кожин пробежал глазами копию своей расписки о согласии служить великому рейху и сел.
– Встать! – неожиданно крикнул Хмара. – Верни документ. Вот, товарищи, читаю: «Я, гражданин России Кожин Устин Денисович, настоящим подтверждаю, что добровольно соглашаюсь служить великой Германии и выполнять все приказы немецкого командования». Дата, подпись. В какой должности ты служил фашистам?
Кожин едва стоял, но ответил четко:
– В полиции.
– Полицаем был? Какие обязанности выполнял?
– Охрана объектов, иногда сопровождение.
– Кого и чего? Кого охранял и сопровождал?
– Склады, технику, учреждения.
– Не ври, Кожин, ты охранял советских военнопленных, тебя видели два наших земляка, как ты вытанцовывал перед шеренгой наших ребят, которые остались верны присяге. Они здесь. Спросить их? Отвечай, было?
– Было.
– Скажи, Кожин, на тебе есть кровь советских людей? Имей в виду, вот документы КГБ, тут все про тебя. Так пытал ты наших людей, расстреливал?
Кожин заплакал:
– Нет, матерью своей клянусь, не пытал и не расстреливал.
Хмара махнул рукой:
– После измены Родине нельзя верить ни одной твоей клятве. Откуда у тебя столько наград?
– У меня они записаны в военном билете, можете проверить.
– Вот подлец, и тут врет! Сними пиджак, военком, сорви с него ордена и медали, оставь только «За Победу!», хотя я бы и этой лишил. Все, Кожин, оттанцевал. В приеме в партию отказываем. Члены бюро, голосуем. Единогласно. Парторгу: собрать сессию сельского совета, вывести из депутатов и выгнать с работы. Председателю колхоза: никаких руководящих должностей, путь лопату в руки берет. Кожин, свободен. А жаль!
* * *
Утром, когда взошло солнышко, деревня уже отряхнула ночную дрему; на машинном дворе заводят трактора, юркие «Беларуси» выкатываются из ворот и в луга; ребятишки-копновозы сбегали в табун, у каждого своя лошадь, каждый припас для дружка подгоревшую хлебную корочку или кусочек сахара, набрасывают простенькую узду, развязывают путы; бабы гонят коров и молодняк за околицу, пастух Ерема залихватски бьет хлыстом, и выстрелы радуют его, как ребенка.
Вчера схоронили Фешу Бородину, не сбылось обещание докторши, так и ушла мать в поисках сына и его могилки. Провожали, как водится, всем селом, без оркестра и без речей, сообщали в военкомат, но никто не приехал.
Учитель физики Геннадий Васильевич и Нина Каурова зарегистрировались и в школьной столовой отгуляли свадьбу. Колхоз подарил молодым холодильник, а учителя скинулись на стиральную машину, современную, с отжимом. Доярки тоже в стороне не остались, всем коллективом пришли, и скотников своих привели, вручили квиток на оплаченную электроплиту с тремя конфорками и духовкой, надо только из магазина привезти.
Жена Кожина Ефросинья, когда узнала правду про мужа, собрала свои манатки в узел и ушла к сестре свое Дусе, одиноко живущей в большом дому. Мужу, соседи слышали, сказала: «Проклят ты от людей и от Бога, жизнь свою загубила с тобой, не знала радости материнской и внуков теперь не обнять. Не дал Господь детей, не тебя наказал, меня, а ты так жеребцом и пропрыгал эти годы. Неуж-то Бог простит тебя?».
Солнце поднялось уже высоко, обещая крестьянам сухую и жаркую погоду. Сенокос – работа артельная, дружная, с шутками, смехом, с вкусным супом с зеленью и сметаной, сваренным поварихой тут же, в сторонке на костре. И чай на травах с комковым сахаром и сливочным маслом, только вчера сбитым на молоканке.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Ольков Николай
Начало рассказа здесь
Книга этого автора здесь