„…Судья напоминает… техника‑механика, рассматривающего аппарат, построенный для химических целей: он легко умеет разложить аппарат на его мельчайшие составные части и вновь собрать их, но не отдаёт себе отчёта о функциях каждой из этих частей и о тех химических процессах, которым они призваны служить“
Lindheim. «Das Schiedsgericht im modernen Civilprozesse». Wien, 1894
1.
По крайней мере лет десять ставится вопрос о разработке общей научной концепции третейского разбирательства. При этом, надо понимать, что речь всё‑таки в первую голову должна идти о некотором осмыслении места третейского разбирательства в современном видении правовой объективнсти. Самым поразительным при этом является то, что первое, что делают люди, пытающиеся осмыслить природу третейского разбирательства, — они начинают рассуждать о великой пользе (общественной, социальной, политической, экономической) от существования третейских судов.
Странно при этом, правда, что никто из них не предпринимает вполне последовательной в этом случае попытки исчислить, скажем, экономический эффект от наличия или отсутствия третейского разбирательства вообще, или, к примеру, от распространённости третейского разбирательства. Ну хоть бы экономию бюджетных средств посчитали бы, что ли…
Правда, и в этом случае лично меня бы эти числа вовсе ни в чём бы не убедили. То есть совершенно. Просто потому не убедили бы, что экономика никаким боком к праву не сводится, а считать экономический эффект от судебных процедур вообще и оперировать им, так это примерно то же, что считать физическую энергию, затрачиваемую хирургом при проведении операции, и при этом утверждать, что одна методика операции удачнее другой, поскольку при её проведении затрачивается меньше (или больше — разницы нет никакой) энергии хирургом и медицинским персоналом.
Да, экономика влияет на правовые явления (но только и исключительно на явления), но вот на сущности‑то как раз не влияет абсолютно. И не связана непосредственно экономика с правовыми сущностями никак. Правовая объективность остаётся таковой вне всякой зависимости от экономических показателей. А суд пытается изучать именно правовую сущность явления, взятое как явление правовой объективности, а не экономический эффект, который таким явлением вызывается.
Несложно прийти к выводу, что апелляция к пользам деятельности судов вообще и третейских, в частности, основанная на скорости гражданского оборота, экономических показателях и тому подобных вещах, совершенно затемняет дело. Ещё Г.В.Ф. Гегель в своей «Философии права» совершенно справедливо замечал, что обоснование действительности и разумности существования монастырей тем, что они способствовали подъёму земледелия, скорее приводит как раз к обоснованию как раз неразумности и недействительности существования монастырей, поскольку к моменту такого рассуждения земледелие уже вовсе не нуждалось для себя ни в каких монастырских экономиях (Дословно так: »So, wenn z.B. für Aufrechthaltung der Klöster ihr Verdienst um Urbarmachung und Bevölkerung von Wüsteneien, um Erhaltung der Gelehrsamkeit durch Unterricht und Abschreiben usf. geltend gemacht und dies Verdienst als Grund und Bestimmung für ihr Fortbestehen angesehen worden ist, so folgt aus demselben vielmehr, daß sie unter den ganz veränderten Umständen, insoweit wenigstens, überflüssig und unzweckmäßig geworden sind« — »Grundlinien der Philosophie des Rechts oder Naturrecht und Staatswissenschaft im Grundrisse«, § 3).
Ко всему же прочему, в те моменты исторического развития, когда, например, назревает кризис перепроизводства, ускорение гражданского оборота за счёт более скорой процедуры рассмотрения дел скорее вредит экономическому состоянию общества, усиливая названный кризис, нежели помогает этому самому экономическому состоянию общества, но при этом было бы весьма глупым требовать именно от судов в такой период явно неправосудного поведения, заключающегося в затягивании рассмотрения дела при ограничении гражданского оборота, связанного, например, с обеспечительными мерами.
Вообще же говоря, если экономическое развитие так или иначе бывает связано с интересом, то как раз в основе функционирования именно судебной системы, взятой в самом широком смысле, — скажем так: судебной системы не государства, а общества, — лежит принцип незаинтересованного суждения.
Интерес как сущность образует такое явление как цель. Поскольку у суда нет и не может быть собственного интереса, то это сразу же означает, что у него нет и не может быть собственной цели. Однако отсутствие собственной цели в деятельности, превращает последнюю в функцию. А отсутствие собственного интереса у суда вообще исключает его субъектность. Для тех же, для кого такое звучит уж как‑то очень чуднó, напомню, что суд не начинает своей деятельности иначе, как получив внешнее для него заявление, в котором как раз излагается по крайней мере интерес внешнего для суда субъекта.
Остаётся заметить, что такое положение характерно для всех судов: как для государственных, так и для третейских.
Замечу также, что если у судебной системы и присутствуют цели и интересы, то это будут всегда лишь внешне приписываемые этой системе цели и интересы. Чем, кем? — Государством или обществом. И вот в этом смысле никакой самостоятельности, но именно в этом смысле (!), судебная система, разумеется, не имеет и иметь не может.
Для того, чтобы вообще разобраться в природе третейского разбирательства, имеет смысл получить хотя бы частичное понятие о судебном разбирательстве вообще. Причём разбираться в сем предмете надобно не столько исходя из «целей и задач» (эти самые «цели и задачи» у всех, строго говоря разные и переменчивы до неуловимости), а из того — чтó есть рассматриваемый предмет сам-по-себе. И если он и имеет приписанные ему какие‑то особенные цели и задачи, то задачи и цели эти должны быть именно специфическими, касающимися рассматриваемого объекта, а не общими.
Судебное суждение при отправлении правосудия необходимо существует прежде всего для того, чтобы разрешать спорные ситуации, объективизируя и актуализируя уже существующие правоотношения сторон. До судебного суждения эти отношения могут быть потенциальными, во всяком случае некоторые из них. В случае же вынесения судом суждения по делу, отношения актуализируются и уже являются объективной актуальностью, в своей идее никак не связанной ни с каким субъективным суждением. Во всяком случае так считается. Во всяком случае именно на это направлены правила, регулирующие рассмотрение субъектами, исполняющими функции судей, поступивших дел (при том, что сами суды не являются субъектами). Проблемы таких правил как раз и составляет то внутреннее противоречие, что сами носители тех функций, результатом которых должны быть объективные суждения, являются субъектами. Правда, не просто субъектами, но лицами, то есть субъектами, способными к рефлексии,в том числе и самоограничению.
Отметим, что при формировании суда, а также при самом по себе обращении субъекта в суд, совершенно не изменяются никакие материальные права: ни вещные, ни обязательственные. Поэтому правила, устанавливающие персональное формирование суда, порядок рассмотрения судом тех или иных вопросов, в этом смысле находятся вне всякой зависимости от того, откуда такие сами правила взялись: из соглашения между сторонами, обычаев, принципов, общих регулятивных начал или из положительного закона.
В силу указанной неизменности прав после заключения соглашения о рассмотрении споров в третейском суде, надо совершенно отбросить из умозрения все без исключения рассуждения, так или иначе основанные на теории материального характера третейской оговорки. Поскольку сама по себе третейская оговорка никак не изменяет никаких гражданских прав или обязанностей, то её никак нельзя вообще признать сделкой в смысле ст. 153 ГК РФ. Причём тут не спасает ситуацию и попытка представить третейскую запись сделкой под условием. Дело в том, что, как это видно из ст. 157 ГК РФ, под сделкой под условием в Гражданском кодексе как раз понимается сделка, которая определяет правоотношение, связанное или в возникновении, или в изменении или в прекращении своём с событием, относительно которого неизвестно — возникнет это событие или нет. Причём такое событие не может быть волевым (зависящим от воли любой из сторон) из‑за особенных оговорок в тексте нормы той же статьи. А в случае как раз третейской записи все последствия третейской записи вообще могут возникать только и исключительно после совершения одной из сторон этой третейской записи волевого действия: обращения в суд на основании такой записи или заявления возражения в суде государственном против рассмотрения в нём дела. С точки зрения оговорок ст. 157 ГК РФ обращение в третейский суд или заявление возражения ответчиком в гражданском судебном процессе в государственном суде против рассмотрения дела государственным судом, основанные как раз на третейской записи, должны были бы приводить к результату прямо противоположному тому, который изложен в законе и который сам по себе совершенно логичен: ведь если считать, что третейская запись направлена хоть как‑то на изменение прав и обязанностей под условием возникновения соответствующих ситуаций (в качестве событий в условии), то ведь и подача искового заявления и заявление ответчика о возражении против рассмотрения дела в государственном суде суть именно волевые действия, то есть как раз содействие наступлению тех самых событий, относительно которых заранее неизвестно было произойдут они или нет, и возникновению одна из сторон как раз прямо способствует и именно исходя из своей выгоды, надо полагать (иначе её действия следует предположить или неразумными или недобросовестными, что невозможно). Таким образом, при рассмотрении природы судебного разбирательства вообще и третейского, в частности, важно, что речь идёт о получении объективно актуального суждения о правоотношениях, но не о том, ктó, кáк и для чегó будет использовать такую объективированную актуальность. Последнее вообще не имеет отношения к суду. Не дело суда даже пытаться угадать каким именно интересам может сослужить его, суда, суждение.
Но если принять, что смыслом и специфической целью судебного разбирательства является вообще сделать некоторое суждение для субъектов спора объективным, то в качестве механизма для достижения такой цели избирается некий субъект, который, с одной стороны, не имеет интересов в споре, а с другой — может исполнять функцию вынесения актуального суждения в споре.
Этого первоначально считалось вполне достаточным, и первые суды (а они, несомненно, были третейскими) действительно обладали именно этими двумя свойствами: они состояли из независимых и опытных субъектов. Разрешение вопроса выбора соответствующих лиц оставалось первоначально при этом на том, кто вступал в спор и для кого, собственно, и происходила и актуализация и объективизация правоотношений. При этом, обратим своё внимание, требовалось и согласие выбранного, а не только выбирающих. В этом выборе выбирающих и состоит существо третейской записи, которая действует только при соблюдении двух волевых условий сразу: обращение в третейский суд с исковым заявлением и согласии конкретных людей осуществлять функции третейских судей, между прочим, ограничивая тем самым себя в определённых отношениях.
Поскольку суд о гражданских правах и обязанностях вообще изначально существовал исключительно как третейский и более никак, то нет никакого серьёзного смысла задаваться вопросом о том, чем третейский суд в своём существе отличается от суда государственного: третейский суд выносит именно те самые суждения, которые функционально отвечают изначальности судебных суждений: актуализация и объективизация правоотношения в рассматриваемом споре. Третейская запись в этом смысле представляет собою именно конвенциональные правила субъектов, которые обусловливают объективизацию и актуализацию правоотношения между ними. Поэтому как раз и следует считать верной процессуальную теорию третейской оговорки. Любой иной подход поставит вопрос о целях и задачах, а он, как видно из указанного принципа необходимости незаинтересованного суждения, совершенно неправомерен для правосудия, то есть суждения прежде всего не о выгодах и интересах, а о правах и правоотношениях, а о выгодах и интересах суд выносит суждения только и исключительно тогда, когда от этого зависит суждение о правах и правоотношениях.
Намного естественнее задать совершенно иной вопрос: какие функции в третейском суде присвоило себе государство, устанавливая определённые правила для судов, которые оно сделало государственными? И не менее интересно понять — отчего оно это сделало? Ответив на последний вопрос, можно точно указать границу того, где названное присвоение государством его функций является действительным, а потому и разумным, а где оно оказывается в лучшем случае временным, а в худшем — узурпацией власти.
2.
Коротко расскажу об одном любопытном судебном решении государственного суда, которое в полном объёме, к сожалению, в облачном хранилище не сохранилось.
Поскольку все сроки его обжалования уже прошли и на интересы сторон обсуждение его достоинств и недостатков повлиять уже не в состоянии, то его можно, а вероятно, и нужно, обсудить, так как оно не выглядит таким уж бесспорным. Но для того, чтобы его обсуждать, весьма полезно прежде всего ознакомиться с существом спора, который разрешал суд и аргументами сторон.
Имеется в ввиду, разумеется юрисдикционное пространство России.
Истец обратился в суд к ответчику с предметом таким: признать третейскую запись недействительной, так как по их мнению она противоречит закону, ограничивая право на обращение в суд, гарантированное Конституцией РФ. То есть юридическим основанием они выбрали ст. 168 ГК РФ.
Пикантности ситуации придавали вот какие факты:
- стороны не оспаривали авторство подписей под третейской записью
- когда в пользу этих истца третейский суд, действуя именно на основании этой записи, разрешил спор, в силу решения в котором он получил в собственность недвижимое имущество и зарегистрировал его на себя, возражений никаких не было
- вопрос о недействительности этой самой третейской записи встал ровно тогда, когда третейский суд взыскал в другом процессе уже с него в пользу другой стороны сумму как раз за то самое недвижимое имущество.
Но то ладно, это так, для оттенения пикантности положения: «що моє, то моє, а що ваше, то ми ще подивимось».
Позиция же ответчика состояла в том, что такой иск вообще не подлежит рассмотрению в государственном суде, что это дело неподсудно государственным судам, а потому подлежит просто прекращению без всякого рассмотрения по существу.
Но не тут-то было! Судья решила рассмотреть по существу и... зачем-то истребовала из третейского суда оба дела (насколько я помню). Зачем ей это было надо ... даже не спрашивайте, всё равно не знаю. Просто из славного принципа, полагаю, «Хочу всё знать!» (Нет, судью звали не Варвара, нет). Вообще говоря, если судья пытается хватать и тащить в дело всё, до чего в состоянии дотянуться (как маленькие дети в рот), то у меня складывается мнение, что такой судья не вполне понимает, а что, собственно ему надо на самом-то деле.
В общем толковище шло долго.
Закончилось оно тем, что суд всё-таки вынес именно решение, которым в иске истцам отказал. Истцы почему-то обжаловать его не стали, а ответчик, хоть и не был согласен с ним в принципе, не видел никакого резона обжаловать таковое. В конце концов, стороны действуют в своих интересах, а не в интересах академической науки юриспруденции. Что, кстати. понимается, не всеми.
Из решения было видно, что судья относилась к третейской записи как именно сделке в смысле ст. 153 ГК РФ. Что, разумеется, совершенно неверно, но отсюда следует важный вывод: если решение вступило в законную силу, то из этого никак само по себе не следует, что оно правильное. Оно неизменно, неопровержимо, исключительно, преюдициально, исполнимо и общеобязательно в этом случае и только. Вопрос о его правильности, законности — совершенно отдельный вопрос.
3.
Итак, обратим внимание, что мы описали иск о признании третейской записи недействительной. Видно, что субъект обращения в суд общей юрисдикции с таким исковым заявлением рассматривал третейскую запись как ординарный договор: двух‑ или многостороннюю сделку. Тогда суд вынес решение об отказе в удовлетворении иска. Это решение обжаловать истец не стал. А ответчика устраивало такое решение. Однако, если подходить строго, то суд не согласился с ответчиком, когда тот просил в судебном заседании прекратить производство по делу из‑за того, что такого рода спор не мог вообще рассматриваться судом. Суд тогда вынес не определение, а именно решение, в связи с чем и были поставлены нами вполне определённые вопросы.
Но время шло. И один из прежних истцов в этом иске о признании третейской записи недействительной снова обратился с иском в тот же суд, но теперь уже с иском, в котором просил признать третейскую запись не недействительной, а именно незаключённой. Справедливости ради надо отметить, что третейский суд до этого рассмотрел не одно, а два дела с участием сторон третейской записи.
Как отмечалось ранее, когда г‑н М. судебный процесс выиграл, он пошёл и получил свидетельство о праве собственности на недвижимое имущество именно на основании решения третейского суда, который действовал именно в соответствии с оспариваемой третейской записью. Когда тот же г‑н М. после неоднократных уведомлений со стороны третейского суда в судебное заседание не явился, и суд принял решение не в его пользу, то тут этот господин и его жена пустились во все тяжкие. И суд у них стал не тот, и физиономия у судьи не та, судья — вообще уголовник, да и третейская запись, та самая, на основании которой действовал третейский суд, присуждая им недвижимое имущество, какая‑то кривая, один из аргументов был особо изысканный, правда, произнесённый устно. Он состоял в том, что третейская запись была написана на «необычной бумаге». Вообще говоря, да, бумага была необычная. Это был лист рисовой бумаги. правда, лично я даже не стал интересоваться почему это так.
И наконец, г‑н М., крайне недовольный тем, что суд решил дело не в его пользу, а приставы описали уже всё имущество и выставили его на торги, снова принялся направлять исковые заявления. Нет худа, однако, без добра. Исковое заявление оказалось любопытным. Г‑н М. предъявил иск к двум другим участникам третейской записи о признании таковой незаключённой. Суд истребовал дело из третейского суда, а далее… далее суд получил ответ председателя третейского суда (ваш покорный слуга, собственно, вся эта история именно потому мне и стала известна, что суды начали дёргать к себе завершённые дела), вынес решение, которое было оставлено в силе судом кассационной инстанции. Эти документы мы публикуем тут.
Вот тут можно посмотреть эти же документы в ином формате:
Обратите внимание на единую логику председателя третейского суда, определения суда первой инстанции и суда инстанции кассационной (ну, тогда это называлось кассационной инстанцией). Вообще говоря, бывает приятно, когда в таком, в общем‑то, непрозрачном моменте как процессуальная природа третейской записи, оспаривание третейской записи отдельно от судебного акта третейского суда и относимость её к сделкам между судами достигается такое единодушное и точное понимание.
Всегда бы так.