Боль отпустила. Как будто ее и не бывало. Точнее даже не так: она осталась в Памяти, словно положенная в сейф и закрытая на замок. Кодовый.
– Хорошая у тебя аллегория получилась. Про сейф имею ввиду – незнакомый и негромкий мужской голос звучал чуть насмешливо.
Он, наконец, открыл глаза. И сразу почувствовал запах сырой земли и запекшейся крови. Машинально схватился за сердце. Так и есть. Маленькая совсем дырочка на камуфляже. «Не промахнулся, значит» – подумал.
– Не промахнулся, а нечего было высовываться – последовало в ответ.
Говоривший сидел напротив, на каком-то покрытом мхом валуне. На коленях у него лежал «Калаш». Тот же самый, что и у него – укороченный АК-74. Вокруг… Вокруг было невероятно тихо, если не считать где-то вдалеке стрекотания цикад, впрочем, не нарушавших гармонии. Запах крови уходил, будто представлял нечто чужое в этом мире, подобно следу реактивной струи от самолета, растворяющийся в небесах.
Вместо крови пахло травой. Свежескошенным сеном и еще черемухой с липой – ну, во всяком случае так ему показалось. А над головой – целый ковер рассыпанных звезд, с причудливой вышивкой посередине – Млечным путем.
Идиллия. Словно не было минуту – секунду? Час назад? Сутки уже как? – того самого боя. И даже не удара – тычка в сердце, когда он неосмотрительно высунулся. «Дернул же черт» – пробормотал с досадой и, вставая и отряхиваясь, посмотрел на незваного собеседника: небось, опять мысли его прочитает. Так и случилось.
– Да ладно, не дергал тебя черт ни за что, сам высунулся. Бывает. Хотя ведь знал, что у них снайпер работает. Сколько за неделю в твоей роте он выкосил?
– Троих – машинально ответил.
И тут изнутри словно током пробило: оружие на земле оставил. Сколько он подчиненных за это дрючил. Нещадно. А здесь сам оплошал. Поднял. Автомат был остывшим. Он погладил магазин: перед самым тем выстрелом поменять успел. И вот на тебе.
– Отстрелялся, поди? – произнес, глядя из-под лобья.
– Отстрелялся – последовал ответ. Уже без усмешки. – Садись, что стоишь – поговорим.
Он увидел справа от себя такой же покрытый мхом валун. Удивительно, но валун был как-то не совсем к месту. Хоть и ночь стояла: глаз коли, но ему представлялось, что они где-то на юге, и даже почудилось, будто он слышит, вдобавок к стрекотанию цикад, плеск протекающий поблизости реки и характерный, слегка прохладный и исходящий от нее запах свежести.
Его собеседник находился в метрах четырех. Свет от звезд позволял разглядеть его с ног до головы, только странным образом скрывал лицо. А так на голове, точь-в-точь как и у него, оливкового цвета бандана, одет в такой же выцветший камуфляж, с таким же, как у него, порванным правым рукавом. Его прям досада взяла: «Шляпа. Своих за расхлябанность дрючу – дрючил, точнее, – а сам вот битую неделю с порванным рукавом проходил». Ну и совсем уже не удивился, увидев на ногах «фарадеевские» берцы. Такие же пыльные и стоптанные, как и у него. С длинными шнурками.
Какое-то время они сидели молча. Собеседник словно позволял ему насладиться тишиной, стрекотанием цикад и отсутствием боли. Ну да – голова-то, вон, тоже не болела, хотя в последнее время последствия контузии – будь она неладна – и спать не давали, и раздражали. А снотворное он напрочь отказывался принимать.
Хотя Федырыч – бывший хирург в больнице какого-то провинциального якутского городка и единственный, кто был старше его в роте по возрасту, – все советовал: мол, не мучь себя. У тебя ж люди в подчинении. Напортачишь с недосыпу.
Напортачил, чего уж говорить. Высунулся ни к селу ни к городу. Аккурат, под снайперскую пулю.
Вздохнул и вдруг спросил:
– Теперь Федырыч за ротного?
– Федырыч.
Он достал из кармана смятую пачку сигарет и засунул обратно. Курить здесь не хотелось. Совсем. Спросил, поглаживая по привычке цевье уже ненужного автомата.
– Ну так я помер. Без возврата.
Не спросил, точнее. Констатировал факт. И вдруг поймал себя на мысли, что вот так бы и сидел. Целую вечность. Последнее слово звучало уже не метафорой. Но понял – вряд ли получится. Ему вдруг страсть как захотелось стянуть берцы и пойти в эту самую ночь. Босиком. Не опасаясь пули, не ломая голову над тем: где достать требуемые Федырычем медикаменты, подвезут ли завтра боеприпасы и вообще: на кой черт он сюда приехал?
Эх, вот что не давало спокойно жить – с работы на работу? Слушать новости в курилке, просиживать часами в научном зале библиотеки, ломая зрение из-за тусклого света едва рассеивающей полумрак настольной лампы, каждый вечер обещать себе пришить верхнюю пуговицу, давно висящую на черных нитках мятого серого пиджака и погладить сам пиджак. Баня с друзьями по субботам и встреча с детьми – по воскресеньям. Как это называется?: «Жизнь, вошедшая в колею? С нежеланием перемен и постепенным старением?».
Многие там думают, чтобы не замечать очевидного: не в колее она у них, а на обочине. И вот поперся. Просто, в один день, уволился, договорился с опешившим, но хорошо относившимся к нему начальником не отрабатывать положенные пару недель, и уехал. Деньги на детей высылал исправно каждый месяц и за два года дослужился до комроты. Еще вот бороду отпустил, которую, с пробивающейся тут и там сединой, в данный момент и поглаживал.
В общем, хотелось обо всем этом забыть и бродить по росе. Да утра. Оно ж, прохладное, и здесь наступит. Ярким, красным, выплывающим из-за горизонта солнечным диском. Ра Атоном. Он так частенько солнце называл. Оттого и позывной у него был: «Ра». Это все из-за кандидатской, лет десять как – уж даже и не в прошлой, а, выходит, позапрошлой жизни, – защищенной. Посвящена она была религиозной реформе египетского фараона Эхнатона.
Как-то узнавший об этом комбат – грузный и лысеющий мужик, на пару лет его моложе, бывший завскладом в каком-то рабочем поселке на берегу Волги, – вспомнил историю Древнего мира в 5-м классе и блеснул своими познаниями в египтологии, обозначив его роту в штабных документах «Отряд Птах».
Прижилось. И ребятам нравилось. Вечерами, в редкие минуты отдыха, все просили его что-нибудь по-коптски им сказать, а еще уговорили дать и позывные соответствующие. Так и получилось, что один стал Тотом, другой Рамсесом. Все жалели только об отсутствии в роте Нефертити. Все, кроме него. Он так свою бывшую называл. Когда она, значит, настоящей еще была. Да. И лишь Федырыч Федырычем остался. Неразговорчив был, серьезен и солиден. «Поди, дисциплину-то в роте подтянет» – подумал. И даже с улыбкой.
Тот кто сидел напротив долго молчал. Слушал. Давая выговориться. Мысленно. Потом произнес, также поглаживая цывье автомата и запихивая в рот травинку.
– Ты можешь войти – сказал и посмотрел куда-то в сторону, мимо него, словно тяготясь предстоящим разговором.
– В смысле, войти. Куда?
И, приглядевшись, он понял нелепость вопроса. Прямо за спиной его собеседника: «Меня самого, только другого, вот бред-то» – рассудил; едва виднелись самые обыкновенные деревенские ворота. Деревянные. С огромным амбарным замком посредине. А по бокам росли: с одной стороны липа, с другой – черемуха, подле которой валялось колесо от телеги.
– Ключ у меня в кармане. При этих словах сидевший напротив – человек? А вот поди разберись – хлопнул себя по правому карману.
– И что там за воротами?
– А ты не догадался? – голос снова прозвучал как-то насмешливо, но на этот раз она, насмешка эта, вышла грустной. Казалось, сидевший напротив все оттягивал какую-то важную часть разговора.
– Догадался, только, знаешь, как по мне, так Рай здесь, по эту сторону. Я б тут, вон, берцы скинул и остался. Или, что, неровен час черти со сковородками набегут?
Теперь усмехнулся он, впервые с момента их странной беседы.
Собеседник долго молчал, пожевывая травинку.
– Там, да, за воротами Рай и есть. Повторю: можешь войти. Только у ворот ты должен будешь оставить кое-что.
– И? Автомат, что ли?
– Не, его можешь взять. С патронами вместе.
Опять наступило молчание, а затем, в полной тишине – ему показалось, что даже цикады стрекотать перестали – прозвучало:
– Память. Не все, но немалую ее часть, связанную со злом, которое совершил.
Он опешил, как и пару недель назад, когда комбат сообщил об увеличении зоны ответственности его роты, но добавил, что ни боеприпасов, ни пополнений в ближайшую неделю не будет. Да и сухпай посоветовал экономить, его также не скоро подвезут. Он тогда чуть ли не в ступор впал и Федырычу на битый вечер пришлось превратиться в психотерапевта.
– Боитесь, чтоб я в вашем Раю не натворил чего, по старой памяти? – он снова усмехнулся.
– А чего у меня спрашиваешь? Я что-то вроде привратника. Хотя… Ладно. Не обо мне речь. Грубо говоря, ничего, что хоть как-то связано со злом, даже на уровне воспоминаний, пройти за ворота не может.
– Но если я откажусь даже от части Памяти, это ж не я буду уже.
– Не ты… Не совсем ты.
По интонации можно было подумать: тот, кто сидел напротив, выдавливает из себя слова какого-то тяготящего его разговора.
Он молчал. Не то чтобы не спешил с ответом – ответ был готов. Просто не хотел спешить. Нравилось ему здесь. В прохладной ночи под россыпью звездного неба. А то вдруг в голову пришло: «Раз помер, то и законы физики уже не действуют, а вот бы тогда мигом взлететь до самого Млечного пути и пройтись по нему. Никуда не спеша. Среди бескрайних звезд».
– Нет, без Памяти твой Рай мне не нужен – наконец, ответил – так что решай сам: либо на сковородку меня, либо в реку огненную, либо еще куда. Без Памяти, даже той ее части, которую и сам там, на земле, сколько раз просыпаясь в холодном поту, хотел предать забвению, ведь это ж не я буду. И не я войду за эти вот ворота.
– Знал, что так ответишь – прозвучало со вздохом. Но спросить должен был. Придется одному идти.
– Я сначала тебя за Анубиса принял, а потом допер: ты и есть тот самый мой Ка , которым я должен был стать да не стал? Извини, что разочаровал.
– Да не разочаровал. Говорю ж: знал, что так ответишь. Да и я б, будь там, за земле, тоже небось напортачил бы. Знаешь, сколько раз себе говорил, особенно когда с Нефертити у вас все под откос пошло: «Что ты делаешь, дурак», а потом понимал – сам бы так видать поступил. Давно понял: люди горазды глупости совершать. С каким-то остервенеем, что ли. Словно совлекают с себя разум и становятся подобны бездумной стихии или тому ненормальному, что спалил вокруг себя благоухающий цветами луг, а потом стоит, вдыхает запах гари и злится на всех подряд.
А так…. Судьба ж не предопределение, а Путь, с которого человек и свернуть может. Вон, как ты. Жалеешь?
– Много о чем – ответил – но я и есть, пожалуй, Память эта самая. Она ж меня, злодейка, не только пытать горазда по ночам, ну и выручала не раз и предостерегала – тоже.
– Знаю. Ладно – он поднялся с валуна – давно ждал встречи. И знал, что недолгой будет.
Тот, кто был напротив достал из кармана ключ и повернул в замке. Он упал на траву и ворота со скрипом отворились. Обернулся. Протянул руку. Молча. Крепкое рукопожатие и фигура, во всем напоминающая его самого, скрылась за воротами. Вместе с автоматом. Не успел он моргнуть, как ворота затворились и замок снова висел на засове.
Он только пожал плечами. Вокруг ничего не изменилось: все та же тишина, стрекотание цикад и где-то поблизости плеск реки. Поднял голову – небо, украшенное Млечным путем, тоже не изменилось. Он вздохнул полной грудью и еще подумал: «Смотри-ка, а дышать здесь можно, как и на земле». Стянул, наконец, берцы, скинул сопревшие носки и с наслаждением пошел. По росе. В сторону реки. Никуда не спеша. И ему показалось, что он и идет босиком по Млечному пути. Засунул руки в карманы и обнаружив в них ключ. От врат Рая. «Успеется» – подумал.
12 – 17 апреля 2021 года. Чкаловский.
Ка в египетской мифологии представляет собой что-то вроде двойника человека, его Судьбы и жизненной силы.