Третья сила

1.

Всё-таки юридическая действительность явно объективна. Объективна как мир за окном, как само окно и та стена, в котором оно. Объективна как мир идей. Она содержит настолько плотные связи, что на них натыкаешься каждый раз, то здесь, то там.

Рассматривали источники парадоксов и вот пожалуйста — так или иначе наткнулись на природу судебного решения. А рассмотрение природы явления подсказывает его природные свойства, а природные свойства выводят на представление о том — чтó нужно написать в позитивных нормах, выразить в текстовой форме и сделать законом.

Напомню, что согласно Г.В.Ф. Гегелю категории выстраиваются относительно категории снятия так:
снятое качество — количество,
снятое количество — мера,
снятая мера — сущность,
снятая сущность — явление,
снятое явление — действительность,
снятая действительность — понятие,
снятое понятие — объективность,
снятая объективность — абсолютная идея,
снятая абсолютная идея — природа,
снятая природа — субъективный дух,
снятый субъективный дух — нравственный, объективный дух,
снятый нравственный дух— искусство,
снятое искусство — религия,
снятая религия — абсолютное знание.

Однако зачем я это всё пишу? А вот зачем…

После одного из судебных заседаний, в котором рассматривался вопрос об отмене решения третейского суда по заявлению лица, не являвшегося участником судебного процесса, судья заметила, что в той части позиции, в которой мы утверждаем, что лица, которые не участвуют в деле, не имеют право оспаривать третейское решение путём подачи заявления о таком оспаривании, мы неправы. (Другое дело, что наша представляющаяся судье неправота ничего не меняла для исхода дела). А вот мне представляется, что как раз наоборот: именно в этой части мы правы совершенно, а неправильна противоположная точка зрения безотносительно к тому — ктó её высказывает и с какой целью он это делает. И коль скоро всякая точка зрения, облечённая в форму категорического суждения, имеет право на уважительное отношение, то есть смысл подвергнуть критике сразу обе противоположные точки зрения. А затем на основании критических суждений и попытаться выяснить — какая же из них более соответствует природе явления, а какая — нет.

Но тогда надо выявить именно природу явления. Природу, а не что-либо иное.

Я утверждаю, что истинно судебными решениями, то есть решениями, которые наиболее удовлетворяют именно природе суда и Rechtspflege, являются как раз решения третейских судов.

Для этого надо понять — чтó делает суд вообще. Суд как именно таковой, суд как суд, а не как нечто, также и с побочными функциями. Природа судебного разбирательства заключается в том, чтобы восстанавливать право путём его выявления и утверждения и устанавливать меры защиты такого права. Но ведь это не только функции специфично суда. Любая власть, да и вообще любая воля занимается тем же самым: прежде, чем взять вещь и присвоить её, мы оцениваем эту вещь именно с точки зрения правомерности обладания ею, а законодательная власть вообще выносит универсальные суждения, в которых выражает своё представление о правовом и неправовом. Так, а суд? — суд выносит такого рода суждения, но… но не всегда и не по собственному произволу. Суд выносит суждения только о том, о чём существует спор. И это — прежде всего. Всё остальное — либо побочный продукт, предназначенный для разрешения по существу такого спора, либо несобственные судебные функции, которые вовсе не природны для суда, но приданы ему только случайным образом (в некоторых государствах, например, именно суды регистрируют юридические лица, вот не уверен, что это - именно судебная функция).
Какие это функции? Их довольно много в современной судебной системе. Например, установление юридических фактов в отсутствие спора — вообще-то установление юридических фактов, фактов, для которых вообще необходимо всеобщее признание, есть не столько судебная функция, сколько функция исполнительной власти — регистрация же брака отчего происходит не в суде, верно? и регистрация рождения ребёнка, и регистрация автотранспортного средства; а признание собственности на самовольно возведённые строения настолько чужая для судов стезя, что даже неясно, отчего это строения, коль скоро они возведены не самовольно, принимаются в эксплуатацию кем угодно, только не судами, но зато вот в том случае, когда они возведены самовольно, нужно идти непременно в суд. И в то же время право на найденное строение возникает вообще само по себе из истечения определённого срока и не требует никакого публичного признания (ст. 228 ГК РФ). Значит, остаются в качестве естественных назначений судов только разрешения конкретных споров. Споров и ничего другого.

Но конкретные споры — субъектны. Они не существуют в своей конкретике объективно и уж точно никакой конкретный спор не существует с необходимостью. Они случайны в бытии, они суть только между кем-то и кем-то, и эти кто-то суть непременно субъекты, то есть кто-то, кто непременно имеет волю. Пусть и волю не-вполне-личную. Легко, тем не менее, убедиться также и в том, что никто не призывает суды разрешать споры, носящие абсолютный характер. Спор двух людей о том — чтó есть человек вообще: двуногое ли без перьев или подобие Божие, суд разрешать не будет и не призывается к этому. Суд не призывается к разрешению споров относительно законов природы, даже если такая природа есть природа правовая. Поэтому и выглядят смешно решения судов, в которых от имени именно полных профанов утверждаются некие закономерности в области математики, или физики, или, скажем, генетики. Суд не призывается разрешать и противоречия между силами природы и людьми. Суд ничего не может сделать с экологическим бедствием, сменой климата или вымиранием видов на планете Земля. То есть, разумеется, можно представить себе некий состав суда, который предпишет Луне изменить свою орбиту или восстановиться численности гепардов. Но даже на интуитивном уровне, даже не входя в глубокие философские рассмотрения, большая часть людей сделает заключение о душевном здоровье членов такого суда. Есть (вопрос — существует ли) лишь один Cуд, который, быть может, способен на это, но мы не о нём ведём сейчас речь. (Впрочем, и тот Суд разрешает отнюдь не вопросы мироустройства).

Итак, спор, который рассматривает суд вообще, субъектен и конкретен по своему предмету, причём поскольку суд занимается именно защитой права, то этот спор предметен именно в области правовой. Кроме того, спор должен иметь в себе и основания, так как абстрактной защитой пусть и конкретного права как раз суды не занимаются, так как абстрактной защитой прав, то есть защитой права как такового безотносительно к необходимости существования конкретного права у конкретного субъекта и безотносительно к необходимости принятия мер к такого именно рода защите, занимается как раз законодатель, устанавливая нормы. А надо иметь в виду, что конкретное право у конкретного субъекта всегда существует лишь по конкретным основаниям (в то время как вообще право, право в его возможности, конечно, есть у всякого субъекта по его природе) и уж тем более, такое случайное нечто как утверждение о нарушении такого права не может не иметь в себе конкретных оснований. Следовательно, мы приходим к тому выводу, которым мы начали пользоваться при рассмотрении Парадокса трёх процессов. Там мы исходили из того, что спор ограничен по

1. кругу субъектов,
2. основаниям
3. по предметам.

Именно ими спор и определён.

Смотрим далее.

Но суд начинается не со спора. Наличие самого спора есть лишь необходимое условие деятельности суда, однако никак не является достаточным.

Кстати, сохраняя строгость изложения, мы должны обратить внимание, что вот здесь мы перешли уже от самого суда к его деятельности, которая есть, среди прочего и суждение.

Отметим, что под этим самым словом «суждение» (как и под словом «квалификация», кстати) мы понимаем сразу две вещи: собственно процесс суждения и результат, получающийся в ходе такого процесса. Так как это вещи, разумеется, различные, то для того, чтобы не впасть в лексическое заблуждение придётся время от времени прямо оговаривать — что мы имеем в виду — процесс или результат. Тут, между прочим, имеет смысл обратить на то, что судебное суждение как результат считается верным только тогда, когда самый процесс суждения исходил и из верных посылок, и был верным как именно процесс. Такая логика не является аристотелевой, поскольку в аристотелевой логике признаётся самая возможность получения истинного результата при неистинных посылках. Кроме того, в значительной своей части логика судебного процесса интуиционистская, то есть не признаёт правила исключённого третьего, а вот само суждение как результат как раз аристотелев, тут логика двузначна.

Для того, чтобы началось судебное суждение как процесс, а такой процесс должен быть процессом конечным, необходимо, чтобы у этого процесса было начало. Началом же его признаётся обращение субъекта в суд. Причём субъекта совершенно конкретного. Затем суд начинает производить определённые действия. С одной стороны эти действия сами подчиняются определённым правилам, правилам для суда совершенно внешним — процессуальным нормам, а с другой — выявляют соответствия либо противоречия действиям субъектов, которые обозначены перед ним как субъекты спора — нормами материального права и нормами процессуального права, предписывающими субъектам поведение в судебном процессе. Кроме того, посылки для проведения самих логических построений суд берёт также не самостоятельно, а из аргументации самих субъектов. Если бы последнее было бы неверным, если бы произошёл возврат к обязыванию суда самостоятельно исследовать окружающую его действительность, не будучи связанным аргументацией субъектов, которую именно они предлагают суду (а когда-то такое правило в ГПК РСФСР, например, было), то это бы означало, что суд был бы принуждён заниматься именно исследованием объективной действительности на неопределённую глубину, выясняя именно объективные закономерности. А так как неограниченная объективная действительность бесконечна и её закономерности изначально неопределённы, то для выявления любых из них необходима ограничительная селекция поиска, таковая же, кажется, возможна только при наличии цели поиска, а последняя определяется прежде всего интересом. Субъекты, обратившиеся в суд, такой интерес, несомненно, имеют и интерес этот находится в самом существе спора. А вот суд, согласно начальной доктрине незаинтересованности в самом споре в его конкретном разрешении, а не в разрешении вообще — нет. Но тогда верно положение о том, что суд именно находится в очерченном круге аргументации, предоставленной участниками спора, а не ищет такую аргументацию сам.

Но тогда верно, что

судебное суждение производится с необходимостью в следующих ограничениях:

1. круг субъектов
2. предмет спора
3. основания спора
4. аргументация спора (доводы и доказательства)
5. нормы порядка разрешения спора (процессуальные нормы)
6. нормы оценки аргументов спора по их существу (материальные нормы)

Заметим, что первые три ограничения относятся непосредственно к самому спору, а последние три — к его разрешению.

Только в этих ограничениях, следовательно и можно выносить суждение о верности или неверности судебного суждения и как процесса и как результата (последнее «и…и…» оказывается именно таковым ровно потому, что логика судебного процесса неаристотелева).

А отсюда вытекает весьма важное следствие:

решение суда не является универсальным, его верность существует лишь и исключительно в пределах, указанных выше.

Но тогда суждение суда, суждение, взятое как результат, оказывается крепчайшим образом связано только и исключительно с проведённым спором. Тогда оно никак не может обладать заранее заданным характером для субъектов, которые вообще не принимали участия в споре, его верность не может быть задана как верность абсолютная для всех и абстрактная относительно, например, приводимой аргументации. И тогда становится ясно, что оно не может обладать свойством нормативности.

Но ведь именно таким свойством и не обладают именно третейские решения.

Иными словами, именно третейские решения, решения судов именно третейских, и являются истинно судебными суждениями. А приписанная некоторыми законодательными актами общеобязательность решений государственных судов никак не вытекает именно из природы судебного суждения как такового. Вне зависимости от того как мы понимаем такое суждение: как процесс или как его результат.

При метарассмотрении, рассмотрении извне, верности судебного суждения, правда, мы обязаны ещё проверять одно обстоятельство, о котором мы тут умолчали. Такие обстоятельство называется компетенцией самого суда рассматривать тот или иной спор. Такая компетенция распадается в нормах на состоятельность состава суда, на подсудность и подведомственность спора указанному составу суда.

Если же теперь перейти от этих рассуждений о природе судебного процесса разрешения спора и природе Rechtpflege к нормам, которые регулируют рассмотрение заявления об оспаривании решения третейского суда в суде государственном (не важно — общей ли юрисдикции, арбитражном ли — их разделение абсолютно искусственно, неестественно, не необходимо, а потому и неразумно и недействительно), то мы обнаружим вот что.

2.

Согласно ст.3 ФКЗ от 31 декабря 1996 г. N 1-ФКЗ «О судебной системе Российской Федерации»

Единство судебной системы Российской Федерации обеспечивается путём:
установления судебной системы Российской Федерации Конституцией Российской Федерации и настоящим Федеральным конституционным законом;
…
признания обязательности исполнения на всей территории Российской Федерации судебных постановлений, вступивших в законную силу;
…

Обратим внимание, что поначалу, вот тут, в ст. 3 ФКЗ РФ написано, вроде бы всё верно: тут речь идёт не вообще об обязательности на всей территории РФ, а исключительно об обязательности исполнения судебного решения. Ясно, что именно исполняться могут вообще лишь те предписания, к которым в качестве выводов суд пришёл в резолютивной части судебного акта. И при том, надо иметь в виду, что не все выводы резолютивной части вообще имеют характер предписаний. Например, вывод о признании чего‑либо собственностью кого‑либо (то есть решения о признании, а не о присуждении) никакого предписания не содержит, не содержит и обязывания как такового, а потому и исполнению не подлежит.
Но вот уже в ст. 6 того же ФКЗ содержится нечто другое.

Вот как изложено развитие принципа обязательности исполнения (вроде бы пока только исполнения!) судебных решений:

Статья 6. Обязательность судебных постановлений
1. Вступившие в законную силу постановления федеральных судов, мировых судей и судов субъектов Российской Федерации, а также их законные распоряжения, требования, поручения, вызовы и другие обращения являются обязательными для всех без исключения органов государственной власти, органов местного самоуправления, общественных объединений, должностных лиц, других физических и юридических лиц и подлежат неукоснительному исполнению на всей территории Российской Федерации.
…

То есть надо так понимать, что в ст. 6 ФКЗ установлена не только исполнимость судебного решения, но и обязательность такого судебного акта абсолютно для всех, причём слова «на территории Российской Федерации» могут быть отнесены и только к исполнимости, и ко всему предложению в целом. Вероятно, верно именно последнее толкование, так как в ином случае цитированная норма ст. 6 ФКЗ «О судебной системе РФ» становится уже настолько универсальной, что начинает противоречить здравому смыслу: получается, что закон Российской Федерации якобы обязывает вообще любого на планете Земля, а вот это уже совершенно очевидно не так: нарушается суверенитет иных государств. Но главное остаётся — судебные акты получают два свойства: универсальную исполнимость и универсальную же обязательность. Они в результате указанной формулировки в результате получения ими статуса «вступившие в законную силу» выходят за пределы спора, как результат разрешения которого они возникли, со всеми ограничениями, которые накладывает на них такой спор, и превращаются в некие истины в последней инстанции, в некую объективность. Кстати, в том числе и для источника таких решений, так как сам суд, постановивший судебный акт, оказывается связанным этим судебным актом.

На это можно возразить, что судебное решение, даже вступившее в законную силу, может быть обжаловано в порядке надзора (и в порядке кассационного рассмотрения). Да, это верно. Но во‑первых, обжалование носит субъективный характер и зависит от субъекта спора, его интереса, а потому не может вести к объективному критерию, во всяком случае, с необходимостью, а во-вторых, современным законодательством РФ в результате принятия новых ГПК РФ и АПК РФ срок для обжалований в порядке даже надзора судебного акта строго ограничен. А за пределами этого срока? А за пределами этого срока оказываются обязательными на территории РФ, например, такие, акты, которые устанавливают, как кое‑где это случается, невозможность юристам вообще, за исключением судей Конституционного Суда России толковать Конституцию Российской Федерации. Обратим при этом внимание, что норма ст. 6 ФКЗ «О судебной системе РФ» такие вот вступившие в законную силу судебные акты никак не ограничивает по кругу субъектов, например.

Вероятно сознавая свою явную неловкость, допущенную при формулировании норм ФКЗ «О статусе судей в РФ», а может и по каким иным причинам (которые, впрочем, вполне понятны) законодатель решил сбалансировать созданную им же ситуацию. Давайте посмотрим — как.

Ситуация последовательного развития норм ст. 6 ФКЗ «О судебной системе РФ» привела к появлению чудесных по внутреннему напряжению, но совершенно, впрочем, привычных для глаза и уха норм:

• п.п. 2‑4 ст. 61 ГПК РФ
• п. 2 ст. 209 ГПК РФ
• п.п. 2‑4 ст. 69 АПК РФ

Как раз эти нормы, регулирующие судебный процесс, устанавливают именно влияние судебного решения, вступившего в законную силу, на всю последующую деятельность судебной системы России. Обратим внимание, что в только что обозначенных нами нормах не содержится никакого даже намёка на исполнение судебного акта, следовательно, законодатель понимал смысл ст. 6 ФКЗ «О судебной системе РФ» так: „судебное постановление не только исполняется на всей территории РФ, но и обязывает своим содержанием на всей этой же территории“. Иными словами: «сие есть истина! а кто считает иначе — нарушает закон».

Мне можно возразить, что п.п. 2‑4 ст. 61 ГПК РФ, п. 2 ст. 209 ГПК РФ и п.п. 2‑4 ст. 69 АПК РФ — субъектны. Их действие строго ограничено кругом субъектов, а, следовательно, доктрина лишь относительно‑субъектной верности судебного суждения, выполнена. Это и так, и не так. Так — в том смысле, что законодатель явно к этому стремился и осознавал не абсолютный характер судебного суждения. А вот не так, поскольку он произвёл ограничение по субъектному кругу крайне непоследовательно. (А последовательное ограничение, кажется, и невозможно!)

Во‑первых, п. 4 ст. 61 ГПК РФ и п. 4 ст. 69 АПК РФ устанавливает абсолютность определённых суждений суда по уголовному делу, если такие суждения сделаны об определённом лице.

Для того, чтобы проиллюстрировать удивительное свойство этих норм, а точнее — одной и той же нормы, размещённой в разных кодексах, приведу один выдуманный пример.

Пусть в ходе уголовного судебного процесса выяснено, что П. передал Р. некоторую сумму денег купюрами в месте Б во время Х.Пусть имеется иной, гражданский, процесс, в котором обстоятельство присутствия П. в месте В (не совпадающим с местом Б) во время Х. является существенным. Пусть даже Р. — секретарь судебного заседания, и суд имеет материалы, которые говорят о том, что Р. в момент Х. находился вовсе не в месте Б, а сидел в судебном заседании и писала протокол. Всё равно — не смотря ни на что! — такой суд обязан считать, что П. передал Р в месте Б во время Х. определённую сумму денег, а, следовательно, никакие доказательства обратного приняты быть не могут. Именно в силу п. 4 ст. 61 ГПК РФ или п. 4 ст. 69 АПК РФ.
Но и этого мало. Вполне возможно достроить ситуацию, при которой Р. теперь окажется должен уплатить П сумму неосновательно полученного, хотя бы на самом деле Р ничего от П и не получал.
Верное судебное суждение (проведённое в установленных законодательством правилах) будет явно и откровенно ущемлять права Р, который вообще никаким образом не мог воздействовать на принятие судом приговора, из коего возникла так называемая фактическая преюдиция.

Хорошо, отбросим, как кажется некоторым, экзотический случай нормы п. 4 ст. 61 ГПК РФ и п. 4 ст. 69 АПК РФ. И перейдём к более часто применяемым нормам.

При этом обратим своё внимание, что п. ст. 209 ГПК РФ вкупе с п. 2 ст. 61 ГПК РФ образует конструкцию, эквивалентную конструкции п. 3 ст. 69 АПК РФ. В сущности, п. 2 ст. 209 ГПК РФ не столько сам по себе что-то устанавливает для суда, сколько лишает права субъекта гражданского судебного процесса на возражения. Причём конкретного субъекта и на возражения по конкретным поводам. Все остальные субъекты такое право сохраняют и право возражать имеют. Но тогда различные субъекты в одном и том же судебном процессе оказываются неравными в существенном процессуальном праве — в праве доказывания. Заметим, в праве субъективном. А тогда необходимо признать, что те субъекты, которые находятся в таком процессе, перед судом не равны. И один из основополагающих принципов правосудия — принцип равенства всех перед судом и законом оказывается нарушенным.

Таким образом, остаётся только и исключительно нормы п. 2 ст. 61 ГПК РФ и п. 2 ст. 69 АПК РФ.
Но вот как раз эти нормы строго замкнуты в своём применении на субъектный круг. Иными словами, при появлении любого иного лица в гражданском судебном процессе, по сравнению с предшествовавшем ему процессом, указанные нормы становятся совершенно неприменимыми. Следовательно, законодатель и тут вполне осознавал относительно‑субъектный характер судебного суждения по вступившему в законную силу судебному акту.

Но тем не менее ст. 6 ФКЗ «О судебной системе РФ» существует, действует и, как понимает законодатель, — а теперь уже ясно видно, что законодатель это именно понимает, — изменяет субъектные права и тех, кто в процессе не участвовал. Просто потому, что норма этой статьи именно устанавливает не только исполнимость решения, но и его обязательность‑для‑всех.

Исходя именно из обязательности‑для‑всех судебного суждения, выраженного во вступившем в законную силу судебном акте, законодатель попытался теперь уже в этой посылке обеспечить права иных лиц, не участвовавших в выработке такого судебного акта. Попытался, но сделал это, естественно, непоследовательно. Почему, естественно? На этот вопрос можно (если вообще нужно) будет ответить чуть позже, а пока интересно узнать — как именно законодатель сделал попытку дать третьим лицам указнанное обеспечение их прав.
Он установил правило ст. 42 АПК РФ, согласно которой

Лица, не участвовавшие в деле, о правах и об обязанностях которых арбитражный суд принял судебный акт, вправе обжаловать этот судебный акт, а также оспорить его в порядке надзора… Такие лица пользуются правами и несут обязанностями лиц, участвующих в деле.

Норма эта совершенно новая, ранее её не было. И уже одно это свидетельствует о выявлении в сознании юристов того обстоятельства, что судебное суждение так, как оно определено в своих свойствах в ст. 6 ФКЗ «О судебной системе РФ», явно нарушает принцип индивидуальности права и связывает права одного субъекта с поведением другого помимо воли того субъекта, чьи права связываются. Именно в силу этого такому, «связываемому» субъекту законодатель постарался дать право, которого ранее у того не было. Насколько это удачно сделано, можно судить уже по тому одному обстоятельству, что субъект, который ринется в обжалование такого акта, с неизбежностью должен нести затраты на судебные расходы. Затраты, которые он, вроде бы, нести не должен. Можно много написать и о весьма широкой трактовке этого специального правила. Пока этого делать не надо, — достаточно просто сказать, что широта трактовки выписанного правила, широта, доходящая до предоставления права лицам, которые только считают, что их право нарушено, а вовсе не тем, кто прямо обозначен в статье, обжаловать и оспаривать судебные акты, вызвана именно необходимостью блюсти права неопределённого круга лиц при постулировании обязательности‑для‑всех вступившего в силу судебного акта. Но смотрите: законодатель сделал попытку установить баланс, предоставляя дополнительные права, однако сделал это так, что осуществление таких прав должно быть только и исключительно активным. Если бы он предоставил право просто игнорировать судебное решение описанным лицам… о! вот тогда — да, он бы действительно установил бы истинный баланс, но при этом… элиминировал бы полностью обязательности‑для‑всех судебного акта, вступившего в законную силу.

Следовательно, если бы судебный акт не изменял бы вообще никаких прав или обязанностей названных иных лиц, не участвовавших в деле, то и никакого основания давать им право вмешиваться в спор между теми, кто в нём участвует, не существовало бы. В самом деле: обжалование и оспаривание судебного акта происходит в суде (кстати, при предположении верности судебного акта, который оспаривается! так что равного положения у таких вот, иных лиц, уже точно не получается). А в суд можно обращаться только за защитой права либо от нарушения, либо от угрозы нарушения. И ни за чем более!

Следовательно,

если бы судебный акт не обладал свойством обязательности‑для‑всех, то он не мог бы нарушить права лиц, которые в деле не участвовали.

Это, разумеется, никак не означало бы, что такие иные лица, не участвовавшие в деле, вовсе не имеют прав. Как раз напротив: они такие права имеют и имели, и вполне обладают способностью самостоятельно защищать их. В том числе — и в судебном порядке. Например, используя в качестве доказательства угрозы нарушения их прав — вступивший в законную силу судебный акт, вынесенный по делу, в котором эти лица не принимали участия. При этом они, опять-таки заметим, обладали бы и будут обладать всеми правами конкретной стороны по делу, а не просто «лиц, участвующих в деле», то есть лиц, права которых, строго говоря, не определены, поскольку различные участники гражданского судебного процесса имеют совершенно разный объём процессуальных прав и что именно имел в виду законодатель в ст. 42 АПК РФ сказать по тексту нормы совершенно невозможно.

А теперь, после проведённого анализа, в котором, заметьте, присутствуют элементы и грамматического, и систематического, и телеологического, и даже исторического толкования, было бы неплохо вернуться к самому началу и посмотреть: а какие, собственно, свойства присущи именно решению третейского суда.

3.

Поскольку третейские суды не входят в судебную систему Российской Федерации, нет никакого основания применять к ним правила ст. 6 ФКЗ «О судебной системе Российской Федерации».

Иными словами:

решение третейского суда совершенно не обладает именно обязательностью‑для‑всех, вытекающей из нормы названной выше статьи.

Уже по одному этому нельзя провести аналогии между решением государственного суда и суда третейского. При этом излишне говорить, что именно отсутствие обязательности‑для‑всех у решений третейского суда более отвечает выявленной нами природе судебного суждения вообще.

К решениям третейских судов вообще не применяется ни п.п. 2-4 ст. 61 ГПК РФ, ни п. 2 ст. 209 ГПК РФ, ни п.п. 2-4 ст. 69 АПК РФ. Равным образом нет ни одной нормы, которая заставляла бы третейский суд применять указанные нормы и в своём процессе. Третейский суд совершенно независим и от АПК РФ и от ГПК РФ.

Следовательно, нет никаких разумных оснований выстраивать относительно решений третейского суда какие-то особенные механизмы компенсации, наподобие тех, которые построил (неудачно, как мы видели) законодатель для решений государственных судов, поскольку эти выстроенные механизмы подразумевают предоставления неких дополнительных прав на активные действия, которыми наделяется неопределённый круг субъектов. И если ещё при разрешении споров о публичных правах такое вмешательство извне может быть объяснено, то оно никак не может касаться именно частного спора о частных правах, то есть именно того спора, который рассматривает именно третейский суд.

Обратим внимание, что ст. 31 ФЗ «О третейских судах в РФ» говорит следующее:

Статья 31. Обязательность решения третейского суда
Стороны, заключившие третейское соглашение, принимают на себя обязанность добровольно исполнять решение третейского суда. Стороны и третейский суд прилагают все усилия к тому, чтобы решение третейского суда было юридически исполнимо.

Обратим внимание, что обязательным решение третейского суда является именно для сторон третейского разбирательства. И ни для кого более. Ничьи более права и обязанности третейское решение вообще изменить не может. То есть, конечно же, написать в третейском решении любой состав третейского суда может что угодно. Однако нет никаких оснований полагать, что такое упоминание может хотя бы каким-то образом изменить права или обязанности тех субъектов, которые не являлись сторонами самого судебного разбирательства. А значит, и защищать такие права, вмешиваясь в третейский процесс, такие субъекты не могут.

Обратите внимание, что во всех случаях к обращающемуся в государственный суд субъекту прежде всего предъявляются требования, которые могут быть потребованы к выполнению только от стороны третейского разбирательства. Например, только от стороны третейского разбирательства, и ни от кого иного до обращения в суд можно потребовать, чтобы эта сторона представила вместе со своим заявлением или ходатайством такие документы как надлежащим образом заверенную копию решения (и уж тем более — подлинник такого решения), а равно и третейскую запись (с такими требованиями вообще возникают свои проблемы, но о них стоит сказать отдельно). Только в связи с требованием участника третейского разбирательства суд, не нарушая правила о конфиденциальности третейского разбирательства, может истребовать дело из третейского суда. Если же это произойдёт по ходатайству лица, который в разбирательстве не участвовал, не удастся соблюсти требования норм ст. 18 и ст. 22 ФЗ «О третейских судах в Российской Федерации». Причём надо отметить, что ст. 22 ФЗ «О третейских судах в Российской Федерации» настолько серьёзно охраняет именно конфиденциальность судебного заседания, что категорически запрещает вне зависимости от повода допрашивать третейского судью обо всём, что ему стало известно при отправлении им своих функций. Таким образом, и грамматическим, и системным, и телеологическим толкованием законодательства мы приходим всё к тому же выводу, который, впрочем, следует и из рассмотрения свойства самого судебного суждения как такового:

решения третейского суда непосредственно не оказывают влияния на права лиц, не участвовавших в судебном разбирательстве, а потому такие лица и не могут заниматься публичной оценкой верности решения третейского суда или инициировать такую проверку

Однако на это, тем не менее, можно и возразить.

Легко представить себе право П., которое находится в зависимости от правоотношений Р и Д. Такая ситуация, например, может возникнуть, если вещь, права залогодержателя на которую П. получил по договору залога с Р, в реальности принадлежит Д. (сразу же подчеркну, что возможны и иные зависимости). Если при этом третейский суд (или суд вообще) разрешит спор между Р и Д таким образом, что на момент помещения вещи в залог собственником был Д, то П., естественно, может утратить свои права как залогодержателя. Но является ли само по себе принятое судом вообще, и третейским судом — в частности, решение о принадлежности вещи не Р, а Д основанием для прекращения договора залога самого по себе? Само законодательство не предусматривает такого «автоматического» прекращения договора залога. Следовательно, такой договор может прекратиться только в результате расторжения, а последнее возможно и по инициативе Д, и по инициативе П., и по инициативе Р. Возможен, впрочем, и иной вариант, при котором, в суд должен будет обращаться П., пытаясь обратить взыскание на заложенную вещь. И тогда необходимо будет рассматривать вопрос: кому именно принадлежала указанная вещь в момент помещения её в залог. Но рассматривать в отдельном судебном процессе, который является исковым.

Иными словами, П. не утрачивает никаких прав на доступ к правосудию. Но вот чего он действительно не может оспаривать в качестве предмета спора самого по себе, так это собственность на указанную вещь, поскольку именно ему это право не принадлежало и нарушено быть не могла. Но он и не имел никогда такого права — вне зависимости от того принимал решение третейский суд или же не принимал. Суд сам такого рода право вовсе не создаёт, он лишь ретроактивно выявляет было оно или нет.

Таким образом приходится признать, что

ни одно из лиц, не участвовавших в третейском разбирательстве, не имеет оснований для обращения в суд именно для оспаривания решения третейского суда

Ко всему прочему, нужно отметить и ещё одну деталь, которая делает указанных иных лиц, не участвующих в третейском заседании, явно посторонними для обращения в суд за оспариванием решения третейского суда.

Если предположить, что указанные лица в качестве третьей силы могут обратиться в государственный суд с подобным заявлением и ходатайством, то необходимо прийти к выводу о том, что они имеют больше прав, чем участники третейского разбирательства.
Почему?
А вот судите сами:

• лица, которые правомерно участвовали в третейском разбирательстве, утрачивают право на судебную защиту в форме разрешения по существу того их спора, который рассматривался третейским судом

вместо этого

• они получают лишь право оспаривать решение третейского суда в том случае, когда такое решение вообще является оспоримым.

Однако:

• лица, которые не принимали участия в третейском разбирательстве, не утрачивают права на судебную защиту в форме разрешения спора об их правах и обязанностях по существу, даже если такой спор вдруг и рассматривался третейским судом (это был спор не с их участием!).

Вывод более, чем понятен:

у этих, иных, лиц, не может появиться и того права, которое предоставлено именно вместо права получения права разрешением спора со его существу государственным судом.
Иначе у этих лиц окажется прав больше, чем у тех, кто был участником третейского разбирательства, а именно:

на право рассмотрение спора о защите их прав по существу.

Следовательно, утверждение о применении аналогии ст. 42 АПК РФ по отношению к оспариванию решения третейского суда в государственном суде, с которого мы начали это длинное рассмотрение, неверно.

Это означает, что если законодатель установил правило об оспаривании третьими лицами, не участвовавшими в третейском разбирательстве решения третейского суда, то такое правило прямо противоречит самой природе третейского разбирательства, нарушает равноправие субъектов, нарушает принципы третейского разбирательства, а потому неразумно.