Продолжение. Начало тут, тут, тут, тут и тут
Известный факт, что дачные участки для писателей рядом с Москвой были выделены в 1933 году по предложению «великого пролетарского писателя, основоположника литературы социалистического реализма, инициатора создания Союза писателей СССР и первого председателя правления этого Союза» Максима Горького (он же Алексей Максимович). Горький как раз закончил жить на два дома (СССР и Италия/Соренто) и «обосновался» в СССР (после 1933 года его за границу больше не выпускали).
В Переделкино для советских писателей были построены несколько десятков домиков, удобных для работы и отдыха. И властям (особенно спецслужбам) было радостно: работники умственного труда, создающие продукты соцреализма все вместе, все неподалёку друг от друга, так сказать, одна гурьба единомышленников – проще за ними наблюдать/следить.
…В заветный список, получивших «прописку» в писательском посёлке, попал и Борис Пастернак.
***
…Вот и музей.
Посетив могилу, мы вспомнили (или, напротив, поняли, что забыли) стихи великого поэта, теперь надо посмотреть, как он жил-поживал и… чуть не написал «как добра наживал».
Он как раз не наживал, а творил тут вечное. Духовное.
Значит, теперь надо посмотреть, как он жил, в какой обстановке творил и послушать лекцию о его жизни. Ведь наверняка в недрах музея работают опытные и знающие специалисты-экскурсоводы (филологи, специализирующиеся на поэзии и прозе Бориса Леонидовича). Они всё нам и расскажут (напомнят забытое за много лет).
Полная в этом уверенность.
Мы на территории дома-музея.
Зимняя (хотя и мартовская) красота.
Таня Краснова замерла от счастья и не может сдвинуться с места.
«Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» (с) (кстати, именно этот перевод известной строки/фразы Фауста «Verweile doch! Du bist so schön!» принадлежит Фету; в переводе Пастернака фраза менее известна: «…Мгновенье! О как прекрасно ты, повремени!»). Я бы перевёл ещё короче: мгновенье, стой, ать-два… или (вариант): мгновенье, стой! раз-два!
…Вот Таня стоит, как заворожённая (но я её точно не завораживал), глядя в одну точку.
Видимо, в этот счастливый момент, услышав Фауста (или меня), девушка проникла глубоко в себя.
А вот и разворожилась. Обратила внимание на своего фотографа и летописца.
Как-никак последние минуты (не жизни) мы с ней вдвоём. Ещё чуть-чуть – и присоединимся к нашей дружной гурьбе/команде однокурсников-единомышленников (даже если не все они мои однокурсники, а частично – однокашники).
Вот это лавочка c завитушками (если кто не узнал её в лицо), на ней можно посидеть, но мы этого делать не стали – нас ждёт Пастернак.
Не знаю, аутентичная ли лавочка, то есть стояла ли она тут при Борисе Леонидовиче (и он на ней сидел) или её только сейчас поставили для посетителей… так сказать, незадолго до нашего прихода.
…Подходим.
Кто-то когда-то заметил, что веранда делает дом похожим на плывущий корабль. И ведь правда! Метафора мне нравится, поэтому повторяю её, не стесняясь.
Кстати, когда тут жил Пастернак, по воскресеньям к нему приезжали гости – их принимали или в гостиной, или на веранде (если дело было летом). В субботу к «приёму» готовились, а с понедельника по пятницу или по субботу включительно Пастернак работал на втором этаже дома (мы его увидим).
…Если бы Пастернак был сейчас жив и мы бы приехали к нему в гости, то сидели бы сейчас в гостиной (как раз воскресенье и ещё не лето).
Летом, кстати, мы могли бы попасть не только к Пастернаку на веранду, но и увидеть его в саду с лопатой. Свидетелем тому был Виктор Боков (помните такого? его могилу мы видели на писательском кладбище:
«…Анна Ахматова назвала Пастернака собеседником рощ. Он таким и был. „Природы праздный соглядатай“ – определил себя Фет. Пастернак не был праздным, в природе он был деятельным. Я видел его в саду с лопатой, с засученными рукавами, вдохновенно копающим гряды, славящим языческое плодородье. Он был вписан в Переделкино, как знаменитая древняя церковь, как самаринский пруд, как сосны по дороге на станцию…»
С каждым шагом всё ближе к обители творца. Вот-вот к ней прикоснёмся (тут все вместе улыбаемся), вернее, в неё проникнем с парадного входа.
Трепещем, но стараемся держать себя в руках.
Вот и входим. Вернее, Таня уже внутри, сбежала от меня. Опередила.
«Одеяло убежало, улетела простыня, и подушка, как лягушка ускакала от меня…» (с) Ан нет! Стоп! Это должно быть не тут, а в следующей серии (когда мы будем в доме- музее Чуковского).
…В любом случае на улице я остался один. В гордом одиночестве. Подчеркну сей момент.
Сосульки с крыши и карнизов всё-таки отвергают мой авансовый, а потому и легковесный тезис о зимней (пусть и мартовской) красоте. Красота-то в наличии, но она весенняя (и, конечно, мартовская – вот с этим не поспоришь).
…Пастернак въехал в этот дом с семьёй в 1939 году (около трёх лет до этого он жил в другом переделкинском доме, который не подходил ему из-за сырости).
Источники нам сообщают:
«…До Пастернака [эту] дачу занимал писатель Малышкин. Надо сказать, что все дачи тогда числились на балансе Литфонда, а за писателями закреплялись права пожизненного пользования. После смерти “ответственного съёмщика” дача по тогдашним правилам передавалась следующему “дачнику” из писательского же числа. Не стоит говорить о том, что в конце 30-х некоторые дачи естественной смерти своих жителей не дождались – дальше “по очереди” передавались дачи, оставшиеся после репрессированных писателей. Так освобождались дачи Пильняка, Киршона, Артёма Весёлого, Льва Каменева… Пастернака не за что упрекнуть – писатель Александр Малышкин, автор повести “Падение Даира”, репрессирован не был, а действительно умер в 1938 году…»
Итак, Пастернак въехал сюда в 1939 году. Сколько воды с тех пор утекло, и вот в 2023-м сюда вхожу я (все остальные единомышленницы уже внутри).
В этом доме были созданы все поздние пастернаковские стихи, переведён «Гамлет» и написан роман «Доктор Живаго» (может, и на меня после экскурсии вдохновение найдёт – улыбаемся).
В Переделкино в 1958 году Пастернак узнал, что ему присуждена Нобелевская премия по литературе. В этом доме Пастернак прожил до самой смерти. Тут он и умер 30 мая 1960 года в возрасте 70 лет от рака лёгких (увы, и я тоже когда-нибудь уйду в мир иной – все там будем).
***
1. СТОЛОВАЯ
Оказалось, что экскурсия по дому-музею только-только началась.
– Проходите скорее, за вас уже заплачено… – это нас с Таней торопит местная служительница, она же и кассирша (Таня в этот момент ещё в маленьком гардеробе, который можно назвать просто «вешалкой», освобождается от зимних «утеплителей»).
Вот как надо приходить на экскурсии! Вовремя!
…Это первый снимок, сделанный мной при входе в жилые (ныне музейные) помещения дома Пастернака. Что за агрегат/аппарат, даже я, человек немолодой (а то и откровенно старый, чего уж лукавить), не могу с ходу понять, не идентифицирую. Кроме как «телевизор», на ум ничего не приходит. О память!
Только я начал снимать, как было заявлено:
– Фото делать можно, видео… – тут, хотя и было произнесено слово «нежелательно», я в тот момент почему-то услышал категорическое «нет» или понял именно так…
Странные ограничения.
Говорят (и в источниках пишут), что в доме всё в точности так, как было при жизни поэта: строгая простота и аскетизм. Весь интерьер восстанавливался по старым фотографиям. Вещи вроде бы тоже все до единой подлинные, хотя многие отсюда после смерти Пастернака «разбежались» (как одеяло, простыня и лягушка). Но они сохранились родственниками и друзьями. Пишут, что, «например, стол в гостиной помнит Пастернака ещё мальчиком; сначала он достался брату поэта, а потом попал в музейную экспозицию». По состоянию на 2018 год «в доме полностью восстановлена прижизненная обстановка».
На стенах висят картины, гравюры и рисунки Леонида Пастернака, отца поэта.
…Экскурсовод включила диктофон (я даже не уверен, что он цифровой).
И далее вся экскурсия была не вживую, а в виде аудиозаписи.
Входили в комнату – «экскурсовод» включала запись и… слушала вместе с нами (мы-то впервые, а она, вероятно, в которую уж сотню раз – может, по этой причине и видео тут снимать «нежелательно»).
И вот один снимок из первой комнаты (столовой) получился настолько размытым, что стал самым ценным: на всё малопонятное можно… пофантазировать.
Впрочем, особо не нафантазируешься. Стоит взглянуть на другие фото, чтобы сразу же и этот бюст опознать. Опознали?
***
1. КОМНАТА ЗИНАИДЫ НИКОЛАЕВНЫ, ЖЕНЫ ПАСТЕРНАКА
Всё тот же первый этаж.
На стене висит – портрет Адриана (Адика), рано ушедшего из жизни старшего сына Зинаиды Николаевны от первого брака.
На паре снимков ниже – концертный рояль «Бехштейн», на котором играли друзья поэта Генрих и Станислав Нейгаузы (первый муж Зинаиды Николаевны и её младший сын от первого брака), Святослав Рихтер и Мария Юдина. Частично рояль виден и на третьем снимке (ниже) – имеющий глаза да увидит! уши тут включать не обязательно.
...Снимать в этой каморке, увы, очень неудобно.
…Картина в комнате Зинаиды Николаевны с одной стороны.
…и с другой стороны…
(но это одна и та же картина, верьте мне на слово)
Мои единомышленницы с суровыми лицами.
Прониклись значимостью момента и переглядываются: дескать, а одинаково ли мы о Пастернаке и Зинаиде Николаевне думаем? единомышленницы ли мы?
Всё ещё комната Зинаиды Николаевны. Единомышленниц на этом снимке нет: это не зависимые от нас экскурсанты.
Портрет молодого Пастернака:
***
Поднялись на второй этаж. Перед входом в комнату/кабинет Пастернака.
***
1. ВЕСЬ ВТОРОЙ ЭТАЖ ЗАНИМАЕТ КОМНАТА БОРИСА ПАСТЕРНАКА.
Именно в этом кабинете в 1946 году было написано известное всем стихотворение:
Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела…
Да мало ли тут всего если не гениального, то уж точно великого было написано!
Пастернак в одиночку. Взгляд как будто взывает/призывает.
Пастернак любил женщин. Помните, что у него было две жены – не одновременно, конечно, а последовательно (сначала Елена Владимировна/в девичестве Лурье, затем Зинаида Николаевна/в девичестве Еремеева, а по первому мужу Нейгауз)? И при этом у поэта была ещё муза – Ольга Ивинская, которая являлась адресатом многих его стихотворений, в том числе из цикла «Стихотворения Юрия Живаго».
…Так что этот томный взгляд я понял правильно.
Великий поэт не может быть долго один. Уж если говорить/писать напрямоту, то с женщинами ему всегда приятней, чем одному. И бюсту поэта, и его духу (душе).
Вот он уже с Таней Красновой.
Вот со Светой Смирновой.
Вот с Шафали Нурун (международный уровень! думаете, Нобелевская премия у Пастернака была случайной? То-то же!).
Хотел для полной фотоколлекции отснять Алёну рядом с Пастернаком, но она прижалась к Танюше Красновой и никак не хотела её от себя отпускать. Пришлось долго мучаться…
Но я настоял. «Судьба нам долю лучшую не может сразу дать, Везенье – дело случая, который надо ждать… Если долго мучиться, что-нибудь получится» (с)
Вот с Алёной Кулыгиной. Уровень опять российский, но не менее важный.
Теперь коллекция (каждая из девушек-единомышленниц и Пастернак) полная. Что называется, «полным-полна коробушка, есть и ситец, и парча». Нет в этой коллекции только того, что можно назвать «Я и Пастернак». Ну, нет, что ж поделать, не судьба. На нет и суда нет.
***
А побеседовать друг с дружкой ивановским девочкам ох как не терпится (Иваново – родина обеих: и Тани, и Светы)! Когда ещё в следующий раз встретишься и наговоришься!
Шафали своей лучезарной улыбкой осветила разговор двух подруг.
Алёнка ни на что не обращает внимания, не может оторваться от мобильника, там ждут её важные дела (и свершения). Если полистаете снимки, то поймёте, что Танюша со Светой так и не наговорились. Дом-музей Пастернака – самое место для того, чтобы обсудить мировые/международные дела и текущие проблемы.
Рабочий стол Пастернака. Ох, сколько на нём было создано шедевров, если только стол не подменили (вернее, если после «разбазаривания» этого дома сумели отыскать и вернуть на место «тот самый»).
Обратите внимание на корешки книг. Кафка. Альберт Эйнштейн.
Я вот обратил (улыбка).
Как-то странно стоит (не висит) портрет. На табуретке. Некая символика, что ли?
Кто-то себя под Лениным числит, «чтобы плыть в революцию дальше», а кто-то – под Пастернаком. Или прямо перед ним.
Света закрыла собой Пастернака и поджала губы. А Алёнка никак не может оторваться от мобильника (там важнее, чем тут).
Смотреть в это окно, углубляться в себя и создавать шедевры – что может быть круче этого!
Просто снимки со второго этажа: хорошие и разные.
Снимки, на которых видны мои единомышленницы, не просто хорошие, а очень хорошие!
***
1. РОЯЛЬНАЯ.
Изначально здесь стоял небольшой кабинетный рояль, но потом стало не до рояля.
…30 мая 1960 года в этой комнате Пастернак умер.
В начале года у поэта развился рак. Он ослабел, не мог подниматься на второй этаж, поэтому жил/лежал/угасал в этой комнатушке.
Источники сообщают о последних словах Пастернака, будто бы сказанных им жене (музы Ольги Ивинской рядом не было, то ли её не пускала супруга Пастернака, то ли такова была воля самого поэта): «Я очень любил жизнь и тебя, но расстаюсь без всякой жалости: кругом слишком много пошлости не только у нас, но и во всём мире. С этим я всё равно не примирюсь».
Посмертная маска.
…Во Всемирной паутине множество фотоснимков с похорон Пастернака.
Пишут, что на его похороны пришло несколько тысяч человек поклонников его творчества.
***
Снова вернулись в первую комнату (столовая).
Всё возвращается на круги своя, не раз уже замечал это в своей собственной жизни.
И вот на тебе! Новое подтверждение/очередное доказательство: жизнь по кругу.
Алёнка всё время с мобильником. Только теперь он у уха.
Опять из серии "Алёнка и мобильник":
А вот пусть не опять, но снова не у уха, а перед глазами.
А вот вновь у уха и рука вверх – воспоминания о пионерском детстве (Танюша тем временем в полной уверенности, что я снимаю её).
Что-то неладное творится в Датском королевстве.
Как я это понял? Шафали не освещает своей улыбкой дом.
***
Экскурсии конец. Вышли из дома. Полистайте снимки, тут Шафали снова цветёт. Я заметил, что девушка цветет, когда смотрит на меня и когда я на неё смотрю. Возьму на заметку.
Бурное обсуждение чего-то и всего подряд.
– Это ж дорога нехорошая… там близко… – жестикулируя, убеждает Шафали Танюшу Краснову.
Я напеваю: «Две москвичка, две подружки… Таня, Нурун – их всего двое…»
Тут Шафали расцветает и всё освещает. Вот чего не хватало в доме-музее Пастернака! Лучезарной улыбки Шафали!
– Остальные две [девушки-единомышленницы] отстали далеко… – выдавливаю из себя.
– Нас мало. Нас, может быть, трое… – начинает цитировать Пастернака Танюша. – …каких-то и дерзких… Это, между прочим, шестидесятники…
– Давай читай дальше, не прекращай, говори, говори… – подбадриваю (или провоцирую) я.
– Я сейчас не вспомню уже, – признаётся Танюша. – У меня даже телефона нету для подсказки… Я знаю эти стихи!.. Нас мало. Нас, может быть, трое… Это Ахмадулина, по-моему… каких-то летящих и дерзких.
(Оригинал стихотворения Пастернака, написанный в 1921 году:
Нас мало. Нас, может быть, трое
Донецких, горючих и адских
Под серой бегущей корою
Дождей, облаков и солдатских
Советов, стихов и дискуссий
О транспорте и об искусстве.
Мы были людьми. Мы эпохи.
Нас сбило и мчит в караване,
Как тундру под тендера вздохи
И поршней и шпал порыванье.
Слетимся, ворвёмся и тронем,
Закружимся вихрем вороньим,
И – мимо! – Вы поздно поймёте.
Так, утром ударивши в ворох
Соломы – с момент на намёте, –
След ветра живёт в разговорах
Идущего бурно собранья
Деревьев над кровельной дранью).
Услышав про «Ахмадулину», предлагаю:
– Может быть, Пастернака вспомнишь?
– Мело, мело по всей земле, во все пределы… Свеча горела на столе, свеча горела…
– А может быть, про «набрать чернил и плакать» вспомнишь?
– …о феврале навзрыд, когда полуденная слякоть… та-та-та-та-тата… - [в оригинале: «пока грохочущая слякоть»]
– Слякоть? А не мякоть?
– Слякоть!.. И ещё… Я много Пастернака знала!.. Сейчас уже не вспомню, старенькая стала.
Вот так всегда бывает в жизни: когда надо, вылетает из головы. Только что мы знали всего Пастернака наизусть, а что вспоминается? Ничего. Зато ночью непременно приснится полное собрание сочинений (мне вот так и приснилось – улыбаемся).
– Сейчас мы проверим на других… А кто помнит хоть одну строчку Пастернака? – обращаюсь уже к следующей волне единомышленниц, нахлынувшей вслед за Таней с Шафали.
– Ты как в будущность войдёшь… – Алёнка Кулыгина.
Это отсюда (из «Никого не будет в доме…»):
Но нежданно по портьере
Пробежит вторженья дрожь.
Тишину шагами меря,
Ты, как будущность, войдёшь.
Света Смирнова заявила, что она в старческом маразме, но никто ей не поверил. Молодая красивая девчонка!
Возвращается миновавшая меня Алёнка (она вспомнила, и ей хочется доложиться!):
– Стыдно быть известным, стыдно быть богатым…
Имелось в виду, видимо, вот это (про богатство там вроде ничего нет, проверил – легко проверять, сидя за компом уже дома и имея доступ ко Всемирной паутине):
Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
– Такие великие люди жили так просто, как нищие. Великие духом… – это реабилитируется Света Смирнова. Сказала и нырнула в свой мобильник.
***
Из Всемирной паутины.
Один источник сообщает:
«…Судьба дачи могла кончиться трагично. В то [советское] время дачи не наследовались. В 1980 году умер Станислав Нейгауз, младший сын жены Пастернака Зинаиды Николаевны от первого брака, и дальнейшее наследование стало невозможным. Пять с половиной лет дача стояла пустой, потому что после Пастернака ее никто не решался занять. В 1984-м суд передал здание Чингизу Айтматову, однако писатель отказался от дома в память о Пастернаке. Осенью 1984 года суд вынес решение о насильственном освобождении дачи для нового жильца, все вещи предполагалось выбросить…»
Второй источник приходит первому на помощь:
«…На закате советского строя, в 1984 году, и вовсе решили отнять у наследников дачу, а вещи выбросили на улицу. Однако вмешательство Д.С. Лихачёва и уже прославившихся поэтов Е.А. Евтушенко и А.А. Вознесенского помогло избежать непоправимых последствий. Все вещи вернули на свои места… 10 февраля 1990 года состоялось официальное открытие музея. Его директором стала Наталья Анисимовна Пастернак. Сейчас эту должность занимает внучка поэта Елена Леонидовна Пастернак...»
…Таким образом, музей открылся как раз к 100-летию поэта – любят у нас всяческие даты и что-то к ним приурочивать. И поныне действует, слава Богу!
Продолжение следует.
Начало тут:
ЧАСТЬ 1
ЧАСТЬ 2
ЧАСТЬ 3
ЧАСТЬ 4
ЧАСТЬ 5