Вообще-то, Макаровна с Никифоровной дружили всю жизнь, по-соседски. Если Елизавета Макаровна заводила квашню, то с расчётом на соседей. А коль Нина Никифоровна пекла тоненькие, словно кружево блинчики, то блюдо с высокой стопкой хорошенько промасленного лакомства, непременно отсылалось с кем-то из ребятишек через дорогу, в соседский дом. Любили бабоньки, после баньки, уложив свои семейства почивать, выпить чайку под сплетенку, а уж если новостей прибывало с избытком, то и рюмочкой, другой, наливочки черносмородиновой не брезговали. Праздники, как водится, вместе отмечали, в будни на помощь друг другу спешили, коли что. Ребятишки промеж собой тоже дружили. У Никифоровны четверо подрастало. Столько же у Макаровны, двое ро̀дных, от первого брака, а двое Демьяновых. Лиза с ним, вдовым сошлась, опосля того, как и сама овдовела. Ну а чего ж куковать одиночками, вместе то сподручней. Демьян дом такой отгрохал, любо-дорого поглядеть, с кружевными наличниками и петушком на крыше. Да и кухню летнюю поставил – что хоромы боярские. Никифоровна с Тарасычем не завидовали, нет, у самих «теремок» ладный, да справный, а двор – так свадьбу вместит со всей деревни. Потихоньку деток всех на ноги поставили, да на собственные судьбы благословили. Отныне жили ожиданием в гости многочисленных внуков.
Живи теперь, радуйся, хошь, какаву пей, снабжение то в богатом леспромхозе знатное, хошь чаю "со слоном" завари покрепче, да швыркай с «дунькиными радостями». Но, внезапно, свинья Рая вознамерилась дружбу бабскую порушить. Лиза с Демьяном скотину уже не держали, только курочек, шлёндрающих на свободном выгуле по всему просторному двору и, порой, покушавшихся на огородные «заросли» плодов и корнеплодов. Лиза тогда выбегала в огород с расшитым петушками рушником и гоняла негодяек. Ну, как выбегала, как радикулит проклятый позволял, так и ковыляла, грозя пернатым наваристым супчиком. А у Никифоровны с Тарасычем и коровка Брыкуха имелась, и хряк со свинкой. Утром тем всё, как всегда, было, Тарасыч с Демьяном на работу отбыли, Макаровна бельё в корыте замочила, а Никифоровна «пятачков» на сопочку выпустила, порезвиться, в последние тёплые августовские денёчки. А сопочка, аккурат граничила с соседским забором. Хряк Борюсик порядочный, до чужого добра не падкий, ходил себе, травку щипал, да там же и припал к земле, сном сморённый. А вот Рая, хавронья этакая, на подлости подалась, подкоп под соседский забор сделала и в огород прямиком залезла. И пошла вразнос. Всё, что на пути попадалось, словно метла мела, помидорки поздние, заботливо взращённые Макаровной, огурчики, да так, по мелочи. Что не поела, то понадкусывала. Макаровна, как Райку увидала, заголосила дурным голосом, да тазик с отполосканным бельём на ногу и уронила. В огород вопя поковыляла, а тут куры, между ног её в огород проскочили, да баталию со свиньёй устроили. Рая в ужасе по огороду носится, визжит, как…свинья, она и есть свинья, всё, что в глотку свою бездонную не запихнула, вытоптала напрочь. Куры, словно бесноватые сделались, в унисон Рае кудахчут, дерутся, только перья в разные стороны летят. Две рыжухи меж собой столкнулись, да одна метко так Макаровне в сопатку и врезалась. Та, аж звёзды кремлёвские увидала. А потом на матушку-землицу и рухнула, всем своим центнером. А Рая огородом ушла, да к Борюсику под бочок привалилась, как тут и лежала.
- Нинка,…чушка…чушка, - ввалилась к Никифоровне во двор Макаровна, как в себя пришла.
Никифоровна, отродясь не верующая, даже перекрестилась, рот раззявив на то явление, отдалённо напоминавшее соседушку.
- Лиизза, - заикаясь промолвила она, - А пппочему я чушка то, прости Господи?
- Ты…ты… - задыхалась в праведном гневе Макаровна, - Чушка твоя, Райка,…сама полюбуйся, - развернувшись, шатаясь из стороны в сторону, как степной ковыль, Макаровна пошкандыбала к своему дому.
Никифоровна трусила за соседкой, попутно стряхивая с той землю и траву. Поле брани, в которое превратился аккуратный огород повергло Никифоровну в тихий ужас. А от утробных завываний Макаровны холодок от затылка до копчика не раз сбегал.
- Коли ты свою чушку окаянную сегодня же на мясо не пустишь, - выла баба, - Не подруга ты мне боле, так и поимей ввиду.
- Супоросная она, Лиза, - заломив руки, шептала Никифоровна.
- Это моё тебе последнее слово, - стряхнув с головы перья гаркнула Макаровна.
Безмятежно дрыхнувшая Рая, получив хворостиной по филею, рванула до дому, не рискнув промолвить ни единого «хрю». Борюсик, получивший пинка «за компанию», недоумённо уставился на хозяйку, но, разглядев свирепость во всегда добром взоре, тоже ретировался, от греха. До самого вечера Никифоровна ликвидировала «свинский беспредел», сначала отмывая Макаровну, потом перестирывая бельё, загоняя наседок и закапывая лаз под забором. А наутро промеж их домами опустился «железный занавес». Макаровна на контакт не выходила. Налив чаю в полуторалитровую железную кружку и усевшись у окна летней кухни, она оттуда безмолвно «метала молнии» на бывшую подругу. Авантюристка Райка, выхлебав корыто и развалившись в сарае кверху пузом, даже не подозревала, что порушила сложившийся долгими годами женсоюз. Мужики охали, конечно, но поперёк баб не лезли, выжидали.
- У всех мужики, как мужики, - выла Макаровна, спустя три месяца после ссоры, стоя навытяжку в распахнутом погребе, - А мне дурак достался, уууу. Сколько раз просила заколотить чёртов гвоздь.
Демьян поутру уехал на дальнюю пасеку по каким-то незавершённым делам. А она, наварив на обед картохи, дюже захотела бочковых ядрёных огурчиков. Ну и полезла в погреб. Спускаясь, и не заметила, как подолом юбки за гвоздь, словно гриб возле погреба выросший, зацепилась. Споткнулась, но удержалась, на юбке повиснув. Сукно то хорошее, аглицкое, захочешь – так не порвёшь. Равновесие кое-как обрела, на ступеньку встала, а что дальше делать-то и не знает. Из погреба таким холодом несёт, что попа, в одни панталоны обряженная, враз захолодела. Ну, здравствуй, друг радикулит. И так ей себя жалко стало, что ревмя она заревела. Даже не слыхала, как дверь в кухню хлопнула.
- А чо это ты, Лиза, цветочками панталонными подсветить решила? – донесся до её ушей голос лучшего врага Никифоровны, сопровождаемый поросячьим визгом, - Я уж часа два как на твои окошки пялюсь, а тебя не видать. Перепужалась вся, не сожрала ли тебя злость собственная.
- Не дождёшься, Нинка, зараза такая,- хрипло заворчала Макаровна, - Отчепи меня уже, будь человеком.
Из погреба она вылезала, что та Алевтина из «Дело было в Пенькове». И сипела так же. А как порося на руках у Никифоровны увидала, аж посинела вся.
- Нинка, ты на кой мне этого чушонка приволокла? – замахала она руками.
- Свинья нас, Лиза, поссорила, свинья и помирит! – заявила радостно Никифоровна, - Хватит уже народ смешить, да губы дуть.
- Райкин приплод что ли? – не унималась Макаровна.
- Ну не мой же, - хохотнула Нина, - Подарочек тебе, аккурат на годовщину революции.
- У него наследственность дурная, - ворчала Лизавета.
- А ты его в школу что ли отдавать будешь? – потешалась Никифоровна, - Бери, говорю, "ребятёнка".
Вернувшись вечером, мужики своих баб дома не застали. Уже до участкового податься хотели, не поубивали бы, паразитки, друг друга. Да вдруг из бани двухголосье послышалось, «приправленное» посторонними звуками. В баню забежали, да и обомлели оба. Сидят подружки краснолицые, распаренные, в объятьях друг друга, да под черносмородиновую наливочку спевки спевают. А на руках у Макаровны поросёнок, как дитёнок в полотенце спелёнатый, не рыпается, подвизгивает, словно значимость свою осознаёт. Миротворец.
Светлой памяти бабушки моей и её незабвенной соседки бабы Лизы посвящается.