(«Волки и овцы»)
Очень колоритна в комедии парочка мошенников – «бывший член уездного суда» Вукол Наумович Чугунов и его племянник Клавдий Горецкий.
На прошлое Чугунова мы видим только намёки, из которых явно следует, что прошлое это весьма тёмное. Павлину он скажет: «Так будьте поучтивее. У меня таких-то хамов, как вы, полтораста животов было». Был помещиком – а что дальше? Разорился? «Был барином, а теперь вот сутягой стал да холопские разговоры слушаю». Очевидно, и здесь знал неудачи - «Я видал нужду-то, в чём она ходит. Мундир-то мой помнишь, давно ль я его снял? Так вытерся, что только одни нитки остались; сарафан ли это, мундир ли, не скоро разберёшь».
Мурзавецкую он всё время называет «благодетельницей». Судя по всему, она действительно сделала для него немало – «По милости нашей барышни у госпожи Купавиной всем имением управляете — ведь это легко сказать! Да оно и видно: и домик обстроили, и лошадок завели, да и деньги, говорят…» Я думаю, все мы прекрасно понимаем, что благодетельствовать кому бы то ни было просто по доброте душевной Меропа Давыдовна не будет никогда. Стало быть, Чугунов ей нужен. Павлин ему скажет: «Вы барышню только смущаете». Чем? Полагаю, своей готовностью пособить в любом, пускай и грязном, деле. О многом говорит самый первый диалог барыни и подьячего:
«Чугунов. Ручку позвольте, благодетельница! (Целует руку и садится.) Присылать изволили?
Мурзавецкая. Посылала. Дело у меня важное, Вукол, дело большое; третью ночь я об нём думаю, да не знаю, как расположиться-то на тебя, поверить-то тебе боюсь.
Чугунов. Да разве у меня совесть подымется против благодетельницы…
Мурзавецкая. У тебя совести нет.
Чугунов. Нельзя совсем не быть, матушка-благодетельница. Всё уж сколько-нибудь да есть.
Мурзавецкая (стучит костылём). У тебя совести нет.
Чугунов. Ну, как вам угодно, как вам угодно, спорить не смею. Я только одно скажу: вы у меня после Бога…
Мурзавецкая. Лжёшь.
Чугунов. И не знаю я за собой греха против вас.
Мурзавецкая. Потому что боишься меня, знаешь, что я могу тебя и с места тёплого турнуть, и из городу выгнать — проказ-то немало за тобой; и придётся тебе в волостные писаря проситься. Да ведь у меня недолго, я как раз.
Чугунов (встаёт и целует у ней руку). Нет уж, благодетельница, не лишайте ваших милостей!»
Простите за большую цитату, но сократить не смогла, поскольку тут всё: мы видим, что Меропе Давыдовне известны все делишки Чугунова, и это знание помогает ей его держать, как говорится, «на коротком поводке», время от времени, по определению другого классика, «выбрасывая кусок», чтобы ещё больше привязать к себе.
Сам Чугунов прекрасно осознаёт свою зависимость, а потому все свои дела (в том числе и службу у Купавиной) подчиняет интересам Мурзавецкой: «Как по-твоему, кому ты должен служить: мне или ей?» - «Никому, кроме вас, благодетельница».
И чтобы добиться поставленной цели («Надо нам с тобой, Вукол, придумать, чем пугнуть её [Купавину]». – «Будем придумывать, благодетельница»), в ход идут все возможные средства: в первую очередь, подделанные племянником («Какое дарование открылось! Что хотите дайте, точка в точку сделает») письма и векселя покойного мужа Купавиной. При этом Чугунов будет ещё и пояснять, как их «состарить» при помощи книги: «Конторская старая; тут и счёты есть. Из кладовой мы её достали, отсырела она, пятнышками пошла. Векселя у меня в ней всю ночь лежали, да и теперь пусть лежат, да выцветают, а то свежи чернила-то. Да тут им и быть следует»). И Мурзавецкая, хотя и зовёт его и «приказной крысой», и «бесом воплощенным», и восклицает: «Нет, Вукол, в тебе дьявол сидит. Как вас, скариотов, земля терпит?» - охотно выполняет его указания.
А с доверчивой Купавиной Чугунов поступит ещё проще. Когда он поплачется «благодетельнице»: «Мне вот к усадьбишке пустошь прикупить хочется, рядом продаётся, три тысячи просят… И ни за чем бы я больше не погнался, на всю жизнь кусок хлеба, и кляузы брошу», - она пообещает тысячу, добавив: «А две тысячи хоть и у Купавиной своруешь, так не бойся, ее не разоришь». И он точно последует этому совету, дав вдовушке подписать пустой бланк векселя.
Расчувствовавшись, стряпчий воскликнет: «А доверие чего стоит-с? Кто ж это сделает у нас в губернии? Да ни один человек… Вот они, слёзы-то. Они даром не польются. (Целует руку у Купавиной.) Ну, как я теперь против вас какую-нибудь такую… большую подлость сделаю! Это мне будет очень трудно и очень даже совестно!» А ведь чуть раньше на слова Павлина «Барыня молодая, добрая, понятия ни об чем не имеют; тут коли совесть не зазрит» он отвечал: «Зачем же ты совесть-то? К чему ты совесть-то приплёл? В философию пускаться тебе не по чину…» А после Лыняев, услышав от Евлампии Николаевны: «Да Чугунов со слезами благодарил меня за доверие. Он плакал, говорю я вам», - верно заметит: «И крокодилы плачут, а всё-таки по целому телёнку глотают».
Наверное, действительно Чугунов собирался «кляузы-то бросить и опять барином зажить», поскольку он «золотое дело имеет», хотя позволю себе усомниться, что Мурзавецкая отпустила бы от себя столь верного помощника, так как свои махинации, без сомнения, продолжала бы, а кто ещё стал бы ей помогать? Скажет же она: «Разве человек сам на такую гадость решится? Да хоть бы и решился, так одному, без дьявола, не суметь». А подобным «дьяволом» может быть только Чугунов, чьи «проказы» она недаром поминает.
Планы стряпчего (как и его «благодетельницы») разрушены Беркутовым, и вместо двух тысяч получит он всего четыреста пятьдесят рублей, да ещё и доволен будет: «Завтра со всеми детьми приду, в ноги кланяться заставлю».
Почему же, держа в рука все «ниточки», Беркутов поступает именно так? Мне кажется, его замечание «А что ж Чугунов? Подьячий как подьячий — разумеется, пальца в рот не клади. Ведь вы, горячие юристы, все больше насчет высших взглядов, а, глядишь, простого прошения написать не умеете. А Чугунов — старого закала, свод законов на память знает; вот они и нужны» показывает, что даже такие «орлы», как он, нуждаются в подобных «скариотах».
Кроме того, в разговоре с Лыняевым Беркутов недаром заметит: «У Чугунова, как у всех старых плутов, душа коротка, да и потребности ограничены. Я справлялся: он тут пустошь торгует — три тысячи просят. Вероятно, он этим и удовольствуется».
Поэтому, как мне представляется, неудача у Чугунова временная. «Вукол Наумыч действительно заслуживает награды: он человек старательный», - скажет Беркутов Купавиной. Вероятно, со временем и пустошь он сумеет получить.
А пока приходится ему только говорить: «Какие мы с вами волки? Мы куры, голуби… по зёрнышку клюем, да никогда сыты не бываем. Вот они волки-то! Вот эти сразу помногу глотают». Да поминать племянника «Клашку», которого Беркутов «в Вологду услал» от греха, «чтоб он не болтал тут».
Но о племяннике – в следующий раз.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского - здесь