Будучи уже сама бабушкой, все равно время от времени вспоминаю ту, с которой проводила большую часть времени. Родители с раннего утра до темной ночи были на работе. Сначала трудились в колхозе за трудодни, позже стали оплату производить деньгами. Трудись – не ленись, и семья будет жить в достатке.
Бабушка была самым светлым человеком в моей жизни. Кажется, что до сих пор чувствую ее мозолистые руки на своем лице, ее шероховатые пальцы, когда она утирала мои слезы. Ее напевный ласковый голос утешал меня в разные периоды моей жизни. А про пышные пирожки и говорить нечего. Вкуснее бабиной стряпни я никогда ничего не пробовала.
До самой ее смерти в доме хранились керосинка и керосиновая лампа, которая была подвешена к деревянному потолку в передней. Жизнь бабушку приучила к экономии, поэтому вместо лампы накаливания, она зажигала керосинку. Мы с ней садились на высокую кровать, где поверх матраса лежала объемистая рыхлая перина. Как будто проваливаясь в прошлое, я любила слушать бабушкины рассказы из ее жизни.
Очень запомнилось воспоминание, как их раскулачивали.
- Подогнали, внученька, ко двору три подводы. На сборы не дали и часа. Мать, что смогла, связала все узлами. Не знали мы, куда нас везут и за какие такие грехи. Да разве кулаки были. Как это по-вашему, самые обыкновенные середняки. Отец держал три коровенки да две лошади. Бегали и куры во дворе. Все это, говорят, национализировали, а там кто его знает, как поступили с нашим хозяйством. Выгоняли-то нас из дома самые настоящие оборванцы, лентяи и пьяницы, для устрашения пришли с вилами, топорами…
Тот хлеб, что мать брала с собой, мы съели еще дорогой. Привезли нас в донскую степь и выгрузили на выжженной от солнца земле. Пять семей раскулаченных было. Летом еще как-то перебивались то рыбой, которой щедро была наполнена небольшая река, то фруктами, дички груш, яблонь росли повсюду. Выкапывали коренья солодки, листья лебеды тоже шли в пищу. Выбирать было не из чего. Это вы сейчас: это люблю, это не люблю, а для нас тогда было главным – наполнить свой желудок. Перебрались поближе к речке и стали рыть землянки. Укрепить так называемую крышу нечем было, кругом один чакон. Вот из него делали маты, они служили нам стенами, и потолком, и дверьми. Уже на следующее лето из ивовых прутьев плели небольшой заборчик, обмазывали с двух сторон глиной, из них собирали стены, получались своеобразные мазанки. Долго в них жили. Местные жители обходили стороной наш хутор, который прозвали кулацким.
Я не могла произнести ни слова, как будто наяву представляла все, о чем рассказывала бабушка. Еще сильней прижималась к ее плечу, она, гладив меня по головке, продолжала:
- Как-то раз мы, ребятишки, нашли на своеобразной свалке мерзлую картошку, видать, кто-то из колхозников выбросил. Все шло в еду, даже очистки. До сих пор помню вкус этого супа из картофеля, приправленного лебедой.
А уж когда недалеко от нашего хутора начали расти стены бойни, или по-ранешному, заготскота, вообще мы ожили. Все наши мужики туда устроились. Каждый вечер возвращались домой либо с ведром крови, либо с кишками. Так женщины делали кровяную колбасу. До того наваристый был суп из кишков, даже поверх плавали жиринки. Вот, внученька, какое мое детство было.
В школу пошла поздно, по-моему, мне уже лет двенадцать было. Ходили далеко, за восемь километров. И в дождь, и в метель, и в сильный мороз не пропускали занятий. Мечтала стать учительницей, похожей на Прасковью Федоровну, но все мои планы спутала война. Уж как она нас жалела! В буран провожала почти до самого нашего хутора. Идем на ощупь, ничего не видно, все боялись сбиться с дороги. Занесет нас, и родители не найдут. Был среди нас парнишка, звали его Степкой, очень наблюдательный и внимательный. Все замечал на нашем пути. Он-то и был у нас вожаком, все его слушались беспрекословно. Да тогда послушание очень приветствовалось. И дома даже рот не смели открыть при отце, против что-то ему сказать.
- Бабушка, он вас за это наказывал?
- Нет, внученька, никогда такого не было. Ему достаточно было посмотреть на нас, и тишина, как будто мы все испарились.
- Так вы долго жили в своих мазанках?
- Нет, после того, как наши мужчины заслужили уважение, работая в заготскоте, появилось негласное разрешение переселиться в поселок, который разрастался около этой бойни.
Строил отец свой дом из самана, это кирпич такой из глины, смешанной с соломой. Потом их сушили и лепили опять же с помощью глины, другого в степи ничего не было. Крыши опять были из чакона, уложенного в несколько слоев, чтобы во время дождя потолок не протекал.
Мне так хотелось прижать свою бабушку к себе, пожалеть, говорить ей только ласковые слова, но вместо этого она сама меня еще крепче прижала к себе.
Люди, которые пережили лихие годы, никогда не черствеют душой.
И каждый раз, приезжая в поселок к родственникам, я обязательно иду к невысокому домику на окраине, чтобы еще раз признаться свей бабушке в любви
- Баба Катя, я тебя помню и никогда не забуду. Ты для меня тот островок, где я всегда находила утешение и поддержку.