Этюд № 4 (из 89)
Маковей подмигнул девушке, поднялся в вагон, подошёл к третьему купе и открыл дверь. На столике, накрытом свежей салфеткой, стояла пластмассовая вазочка с тремя искусственными цветочками, полочки были аккуратно застелены чистенькими простынками, в ногах лежали почти новенькие одеяльца.
«Ну, слава богу! – обрадовался Владимир Михайлович уюту и, закрыв дверь, стал переодеваться в тапочки и спортивный костюм, не дожидаясь соседей. Переодевшись, посмотрел на часы: до отправления оставалось почти 20 минут. Попутчиков ещё не было, и он решил перекусить; достал хлеб, картошку и пиво и принялся за нехитрую трапезу.
В коридоре нарастал гул, производимый тискающимися в нём пассажирами и провожающими. За окном суетилась толпа не поместившихся в вагонах родственников и друзей, постоянно заглядывающих во все подряд окна, дабы убедиться в том, что их подопечные прочно заняли положенные им места, и теперь им можно будет спокойно, с сознанием до конца исполненного долга, помахать на прощание.
Вскоре шум в вагоне стал понемногу стихать, количество провожающих на перроне увеличилось; состав начал подавать признаки жизни клацаньем буферов и шипением опробуемых тормозов.
«Странно, – подумал Маковей и даже отодвинул в сторону дверь купе, – я что ж, один поеду?» – и выглянул в коридор.
В это время одномоментно тронулся поезд, и из тамбура показалась огромная хозяйственная сумка в красную клеточку. Спустя мгновение над сумкой возникла голова в профессорской бороде и с перепуганными глазами. Всё это на несколько секунд застыло в проходе, так как сумка оказалась несколько шире дверного проёма. И только властное высокое сопрано «Да иди же ты, наконец, вперёд!» подвигло обладателя профессорской бороды к решительным действиям, в результате которых сначала сумка, а потом и сам её носильщик оказались на полу вагона, у ног выскочившей навстречу тревожному грохоту из своего купе проводницы. Взору Владимира Михайловича и застывшей стюардессы открылась изумительная картина: в освободившемся проёме стояла, опираясь одной ногой на распластанного мужчину, потрясающая женщина в ярко-красном манто и в такой же красной широкополой шляпе; лицо её в несколько вызывающем макияже выражало крайнюю степень раздражения своим спутником, тщетно пытающимся побороть свой радикулит и принять вертикальное положение; в руках повелительница держала такую же сумку ещё большего объёма.
«Надо помочь!» – догадался Владимир Михайлович, с тоской понимая, что это – скорее всего, его опоздавшие попутчики, и спать ему сегодня придётся на верхней полке.
– Вам куда? – спросил Маковей, помогая подняться «профессору» и подхватывая оказавшуюся на удивление лёгкой сумку.
– Девятое и десятое! – все также повелительно сообщила «профессорская» спутница. – Потом вернётесь за мной!
Владимир Михайлович чуть не воскликнул «Есть!».
Размещение опоздавших заняло довольно много времени, так как вагон на скрещённых пристанционных путях сильно качало, а сумки никак не хотели помещаться в отведенных для них нишах. Наконец все устроились. Владимир Михайлович деликатно переждал в коридоре, пока дама переоденется, затем, постучав, вошёл в купе и занял своё место.
– Здравствуйте! – решил он начать знакомство с самого начала, сглаживая общую неловкость от происшедшего инцидента. – Меня Владимир Михайлович зовут. Если вам удобно (улыбка даме) – можно Владимир.
– Добрый вечер, коллега! – густым баритоном вовсе не профессорского тембра ответил мужчина, продолжая растирать потревоженную спину. – Я, оказывается, ваш тёзка! Владимир Васильевич, с вашего позволения – генерал-майор запаса, потому и коллегой назвался. – Он кивнул в сторону висевшего на плечиках маковеевского кителя. – А это, как вы, надеюсь, догадались, моя супруга – Валерия Павловна, Лера! – и он положил руку на обтянутое тонкими шерстяными колготками колено жены.
Вообще-то Владимир Михайлович надеялся, что дама – дочь генерала. Трудно было сказать, сколько лет от роду Валерии Павловне («До сорока – точно; скорее – тридцать пять или меньше!»), но больше она подошла бы именно под этот статус. Да и что с того, если бы она и была дочерью, про себя смирился с фактом Владимир Михайлович, нам же только ночь переспать – и до свиданья! А недурно было бы с ней…
– Очень приятно! – улыбнулся и кивнул он молодой жене. – Далеко едем?
– В Крымск, к тёще, – сказал генерал и открыл протянутую женой бутылку минералки. – Есть такой городишко в Краснодарском крае, может, доводилось слышать?
– Что вы говорите?! Да ведь я родом из Варениковской, станицы этого самого Крымского района! – Маковею действительно приятно было встретить земляков.
– Вот как? – оживилась и Лера. – А я из Киевского! Знаете, наверное?
– Ну, как не знать! Вы и учились там?
– А где же ещё? Все десять лет! Может, и встречались с вами на каких-нибудь школьных соревнованиях? Я ведь в молодости страсть, какой активной была, а уж вы, наверняка, и подавно!
– Это вряд ли! Вы ведь значительно моложе меня, а я, благодаря своей комплекции, все больше со старшеклассниками по сборам разъезжал.
– Ну, если вам много больше сорока двух, тогда конечно, вряд ли! – закокетничала явно Валерия Павловна.
Маковей прикусил язык и посмотрел на довольно улыбающегося в бородку генерала. Его обескураженный взгляд вызвал у пожилого супруга приступ заслуженной гордости.
– Да, да, молодой человек! Лерочке сорок два, и она этого ни от кого не скрывает. И женаты мы с ней уже двадцать три года! Старшему сейчас двадцать два, в прошлом году он, как и я, Ейское лётное окончил.
Маковей привстал, выражая всей своей позой высшую степень восхищения, и поцеловал с готовностью протянутую навстречу руку генеральши.
– Правда, как вы уже успели заметить, разница в 15 лет теперь начинает сказываться, – уже не так радостно продолжал отставной генерал. – Радикулит, знаете ли, гипертония и прочий, сопутствующий нашей профессии, набор прелестей. Тёща вон моя – старше меня на три года, а ещё ого-го! Месяц назад замуж вышла, подарки вот везём. Вам-то самому сколько?
– Сорок первый! – зачем-то приблизил на две с половиной недели свой возраст к Лериному Маковей.
– Вспомнила! – вдруг подскочила на своём месте Валерия Павловна. Мужчины от неожиданности вздрогнули и недоумённо посмотрели на неё. – В семьдесят пятом или в семьдесят шестом году, на соревнованиях по волейболу, они тогда в третьей школе в Крымске проходили, вы на тренировке мячом девочке в голову попали! Она на брусьях там сидела и упала с них. Вы ещё долго над ней суетились, а потом на руках из спортзала вынесли. Помните?
Если бы нижняя челюсть у Владимира Михайловича была вставная, она бы точно сейчас оказалась на полу. Уж он-то этот эпизод своей жизни помнил отлично.
– Ещё бы не помнить! – ошарашено посмотрел он на соседку. – Ведь эта девочка – теперь моя жена. Но вы-то как могли?..
– Ха ха-ха-ха! – довольно захлопал себя по ляжкам генерал. – Видали? Феноменальная память! Ей хорошо, а я всю жизнь мучаюсь! Все эти годы, как теперь говорят, фильтрую базар, представьте себе! Попробуй ей соври что-нибудь: сам три раза забудешь, чего наврал, так она тут же тебе память освежит.
Валерия хитро улыбалась из своего угла, покровительственно кивая, соглашаясь с мужем. В её позе, поведении, голосе и тоне, с которыми она вмешивалась в мужской разговор, чувствовалось сознание преимущества цветущей самки над увядающим самцом.
Завязавшуюся беседу прервала проводница, уже другая, не та, которой подмигивал Маковей, а постарше, вошедшая в купе за билетами. Она уточнила, кто куда едет, а Владимир Михайлович поинтересовался, когда поезд приедет в Воронеж.
– В девять тридцать семь. Не беспокойтесь, я разбужу заранее. Чай будете пить?
Пассажиры переглянулись, пожали плечами, и генерал ответил за всех:
– Да нет, пожалуй, спасибо! Соседу рано выходить, будем ложиться.
После того, как дверь за проводницей закрылась, разговор уже не возобновлялся, и каждый стал готовиться ко сну. Маковей вынул из сетки над полкой свои «мыльно-пузырные» принадлежности и переложил их наверх, давая понять попутчикам, что он уступает им нижнее место; взял чуть влажное, с жирной кляксой «МПС» полотенце, сигареты и зажигалку и пошёл в тамбур покурить перед сном. Когда он вернулся, супруги добросовестно делали вид, что уснули, дружно отвернувшись друг от друга. Владимир Михайлович выключил верхний свет, снял тапочки и куртку, залез на верхнюю полку и лёг головой к окну.
-------------------------
Георгий Владиленович Кузнецов не спеша вынул из синего цилиндрического тюбика большую таблетку валидола и аккуратно положил ее под язык. Сердце Георгия Владиленовича не беспокоило, но валидол он носил с собой всегда, чтобы люди, его окружающие, относились с сочувствием и уважением к его болезни, а значит – и к нему самому. Этот приём Жора усвоил и взял на вооружение ещё со студенческой скамьи.
В их группе учился студент по имени Женька Поляков, который с детства страдал астмой. Женька парень был несерьёзный, к жизни и учёбе относился легко, если не сказать – легкомысленно, однако, и жизнь, и учеба давались ему как-то без усилий и весело. Георгий Владиленович не мог вспомнить ни одного учебного дня, к началу которого Женька бы не опоздал, ни одной лекции, на которой ему не сделали бы замечания, ни одной девушки не только в группе, но и на факультете, за которой Женька не пытался бы волочиться. И всё же, несмотря на свою легкомысленность и легковесность, Поляков умудрялся сессию за сессией сдавать только на «хорошо» и «отлично», институт закончил с красным дипломом и был оставлен в аспирантуре, чтобы двигать вперёд авиастроительную науку. Жора же Кузнецов, получив свои, заслуженные непосильным трудом, синие корочки, отправился укреплять советское самолетостроение в далёкий Новосибирск.
Теперь, спустя двадцать лет, Георгий Владиленович Кузнецов, помощник заместителя начальника отдела одного из управлений бывшего министерства среднего машиностроения, понимал, что имидж хронически больного вовсе был ни причём в Женькиных успехах, хотя и сокурсники, и преподаватели всегда старались прийти тому на помощь, когда обострялись приступы его болезни – брали на себя общественные обязанности, освобождали от занятий без всяких справок, помогали с конспектами, если много пропускал. Сейчас Евгений Васильевич Поляков трудился главным конструктором в КБ тяжёлых летательных аппаратов, стал академиком, давно избавился от астмы. И о Жоре Кузнецове, наверное, даже не вспоминает! И все же Георгию Владиленовичу хотелось думать, что если бы не астма, чёрта с два Женька добился бы чего-нибудь в жизни! Кто бы на него внимание обратил – тщедушного, невзрачного, в веснушках и с редкими волосами балабола? То ли дело он, Георгий – высокий сероглазый крепыш, серьезный и вдумчивый мужчина, знающий себе цену и не разменивающийся на мелочи вроде студенческих вечеринок или дружеских мужских попоек после работы. Плохо, конечно, что это мало кто ценит по настоящему, ну да это их проблемы! Всё равно люди, в основной массе, раздражали Георгия Владиленовича своей чуть ли не поголовной глупостью и мелочностью, поэтому он давно привык не пускать их в свой внутренний мир и держать на расстоянии. Жизнь ещё далеко не кончается, и он знает, как добиться успеха и утереть нос хотя бы тому же заместителю начальника отдела, мнящему, будто он представляет из себя нечто более стоящее, нежели его помощник! Вот ведь тоже фрукт! Даже путёвку в санаторий себе летом пробил, а помощнику зимой. Какая мелочность!
Георгий Владиленович покачал головой и поморщился, как от надоедливой мухи. Эти соседи его, кажется, уже вконец достали – двенадцатый час, а они и не думают ложиться спать! Он достал еще одну таблетку валидола и снова демонстративно положил её в рот. Глава семейства это, наконец, заметил и сказал своему десятилетнему отпрыску, что пора отбиваться. Тот поворчал, но ослушаться не посмел и полез под одеяло. Георгий Владиленович отвернулся к окну и стал смотреть в чёрную пустоту, ожидая, пока купе полностью затихнет, и можно будет без помех отойти ко сну.
----------------------------------