Ужин после концерта был особенно вкусным. За столом с нами сидело местное начальство. Нас расспрашивали об условиях жизни в плену, ну а что мы могли ответить: сейчас мы считались привилегированными пленными, а как жили остальные, явно на три ступени ниже и по питанию, и по отношению, и по всему… Разве об этом расскажешь? Тогда бы точно нам нашей Германии не видать.
– Ребята, а где Наташа? Такая маленькая девочка у вас, – поинтересовался директор клуба. – Мы слышали, она была разведчицей.
Никто из нас, как оказалось, после концерта Кнопку не видел.
– Наверное, подышать пошла, – сказала менторша. – Ей свежий воздух очень нужен. В лесу гуляет неподалёку или…
– В каком лесу, товарищи? Мы же предупреждали – волки у нас кругом. Да и медведи встречаются.
– Ну не настолько же она глупышка. Я помню, точно, при ней предупреждали. Должно, в комнату нашу пошла отдыхать.
Но менторша вернулась ни с чем. Я опомнился, когда дёргал конвойного за рукав:
– Давайте поищем.
И все будто ждали этого.
– Конечно, искать надо! – подскочили русские.
– И мы тоже, – сказал я, а в горле ужас как пересохло от предчувствия.
– Ещё чего! Чтобы сбежали, голубчики! – возмутился конвой, но менторша заступилась:
– Какой «сбежать», им же вольную дают!
Она кинулась к выходу, мы – за ней, там разбились на две группы… В тёмном холодном лесу отовсюду слышались шорох и дыхание невидимого зверья, то с востока, то с запада доносился зловещий вой.
– Наташа! Наташа! – кричали русские.
– Кнопка! – орал я, позабыв всякий страх перед моими победителями.
– Там! – мы услыхали жуткое рычание. – Там стая целая, ребята!
Картина открылась страшная. Посреди поляны на одиноко стоящее дерево с разбега пытались запрыгнуть здоровенные волки. Они доставали острыми зубами до ног перепуганной Кнопки, которая беспомощно искала спасения. Но верхняя ветка была чересчур высоко, до других деревьев дотянуться было невозможно, а то хлипкое, на котором она сидела, грозило сломаться в любую секунду и наклонялось всё ниже.
В поле зрения волков было пять-шесть, какие-то постоянно исчезали в кустах, другие появлялись из ниоткуда. Я и не помнил, как с воплем кинулся к ним, схватив какой-то сук. Один из нас пронзительно свистнул, подавая сигнал второй группе искателей, которая бродила, верно, в добром километре от нас.
Мы все принялись отчаянно свистеть, а волки, сначала испугавшись, собирались теперь теснее, число их росло, и они наверняка уже задумали всеми нами поужинать.
– Какого лешего ты сюда попёрлась? – орал конвой.
У самого крупного зубы были в крови – видимо, это он покушался на нашу Кнопку.
Впервые за эту неделю я взглянул на неё: а она, ни жива ни мертва, смотрела на меня. Мы окружили дерево, подцепив с земли кто что нашёл, и приготовились держать оборону.
– Где твой пистолет, кретин? – орал один конвойный на другого.
– А твой автомат?
– Да я что, больной, тащиться с ним на концерт? Девчонки молодые, дети там…
Нас было пятеро против этой разросшейся и подступавшей всё ближе волчьей армии.
– Так в бою и без них обходились, – тряхнул головой первый. – Руками вот этими…
Они оба снова отчаянно засвистели, и мы вторили им.
– Ребята, сапоги!
Кнопка сбросила свою хорошо изорванную хищниками обувку: тяжёлые каблуки оставляли больше шансов выжить в неминуемой схватке. И хотя сапога было всего два, и они должны были достаться русским, однако один иваны отдали нам.
– Натаха, свисти! Изо всех сил, поняла? Не умеешь – ори, пищи, как хочешь, а то все тут поляжем…
Девчонка закивала, но свист у неё не получался.
– Да что же такое… – причитала она.
Откуда-то выпрыгнул на нас здоровенный волчара – и такой неистовый свист полетел по всему лесу, что, кажется, его услыхали бы и на Камчатке. Некоторые зверюги шарахнулись в сторону, а другие, наоборот, ощерившись, кинулись к нам, изо рта у них обильно лилась слюна – то ли так хотелось сожрать нас, то ли это такая обычная реакция у диких зверей перед схваткой, не знаю. Я впервые видел живых волков.
Вожак своей целью выбрал меня. Он решительно подкрадывался ко мне, а я, заорав от страха и злости, кинулся на него, размахивая никчёмным сучком. Сапог я кинул антифу – он был самым тщедушным из нас. И как же я сожалел, что вот так легко профукал свою жизнь, а этот сапог мог бы её, наверное, спасти. Сучок обломился, и я стоял перед истекающим жирными блестящими слюнями крупным зверюгой без оружия, ощерившись под стать ему. Мы впились колючими глазами друг в друга: я надеялся сломить его одним взглядом. О господи, всю войну под пулями ползать, попасть в плен и мечтать о родном палисаднике, о том, как однажды обниму мать в розовом фартуке, пройдусь по свежим лужицам любимого Шарлоттенбурга после тёплого дождя…
– Мартин, назад! Назад!
Это кричали русские. Я покосился – и увидел, что к вожаку на подмогу на полусогнутых приближаются другие волки, и вместо глаз у них сияющие фары. Дерево с Кнопкой осталось метрах в десяти позади. Но, видимо, всё-таки взгляд мой был супероружием – вожак отступал, пока я шёл на него.
А оказалось - не отступал, а заманивал. Я попятился, когда понял, что оказался в ловушке, но как же я верил в этот один процент, шептавший: «Жить, жить, жить»… Те четверо не могли мне помочь – они сейчас удачно держали оборону плечом к плечу, пугая хищников беспорядочными страшными воплями и отбиваясь от особо голодных.
Как же я вот так позволил себя заманить? По-моему, и волков собралось вокруг меня больше, чем у того дерева.
– Мартин, Мартин!
Это кричала Кнопка. Я оглянулся. Десять метров. Десять чёртовых метров до неё. Она что есть мочи засвистела: волки даже уши прижали. Моё сердце ёкнуло: я увидел, что она слезает с дерева.
– Не смей! – зарычал я, а внимание стаи вокруг переключилось на неё, эту самую ослабленную жертву среди всех нас, пахнущую свежей кровью, всё ещё стекающей по искусанным ногам.
– Ану, назад! – скомандовал русский. – Назад, паразитка!
Он толкнул её к дереву. А она всё смотрела на меня, снова и снова отчаянно свистя.
Вожак фыркнул, и я на этот раз ждать не стал: под ногами было полно мокрых подгнивших листьев, которые я сгрёб и кинул ему в глаза. Он ощетинился от такой наглости и прыгнул на меня. Всё потонуло в кнопкиных свистах, диких воплях четвёрки у дерева, щёлканье жадных челюстей и рваных воспоминаниях о саде у немецкого дома…
Выстрелы один за другим положили конец кровавому кошмару. Вожак рухнул всем весом прямо на меня – какая же туша это была!
– Все живые?
– Ну и долго же вы, черепахи рассякие! – выругался русский, бросив сапог Кнопки о землю и едва переведя дух.
– Это же надо, что всё оружие у вас оказалось, а мы все пустые! – второй конвойный тоже тяжело дышал.
У дерева лежало четыре убитых волка, возле меня – столько же. Я кое-как выбрался из-под вожака.
– Эй, эй, помогите ему!
Ко мне подбежали мои ребята из второй, невредимой группы искателей.
– Отвалите, – я поднялся сам.
– Гляньте, его рука! – указал один на мой рукав, полностью тёмно-красный.
Я посмотрел на Кнопку. Над ней склонилась менторша, безуспешно помогая подняться: онемевшие ноги девчонку не слушали.
Такое странное это было чувство: что мы сражались вместе с русскими. Их храбрость была вовсе не пропагандой. И не в какой-то потусторонней силе дело. Минуту назад в пасти у смерти – и вот они уже смеются, как будто ничего не случилось. А эта девчонка, свистевшая, как целый взвод, теперь с полными слёз глазами смотрела на меня. Я поднял её на руки:
– Куда нести?
– Вот же чёртова кукла! Ведь чуть не стали ужином для этих зверюг! – выругался один из конвойных.
Она разревелась, уткнувшись в меня.
– Ты чего сюда потащилась, чумовая? – возмущались русские.
– Я убегала от них…
– Куда? В лес? – директор клуба тоже был тут. Он упёр руки в бока. – И это, что, ваш так называемый партизан?
Кнопка рыдала. Менторша постучала по моему плечу:
– Неси, неси – вон на тот огонёк. У тебя что с рукой? Ребята, возьмите её!
– Нет, – плечо болело жутко, а я всё нёс Кнопку на огонёк – километра два. А она всё плакала, как маленькая, и на её ногах запеклась кровь.
У посёлка кто-то взял её у меня. Вот и всё. Мучительные, болезненные до ужаса и такие тёплые минуты, когда я нёс её, ушли. Мы и словом не обмолвились.
Когда мы ждали перевязки, я осмелился подойти к менторше:
– Операция.
– Что?
– Уговорите её сделать операцию.
Она не понимала меня.
– Осколок можно убрать.
Надзирательница тяжело вздохнула.
– Осколок – это война. А она о ней не говорит. Ни слова. Только намекнёшь – и всё, будто её не касается.
Дверь перевязочной открылась:
– Следующий!
Прихрамывая, оттуда вышла Кнопка с перебинтованными ногами.
– А вы чего смурные такие? Всё хорошо, – улыбнулась девчонка.
Продолжение следует...
Если вам понравилась моя повесть, поставьте лайк, ребят! А за подписку - отдельное благословение и благодарность!!!