С затянутого серыми облаками неба высыпался снег – пушистый, мягкий и влажный. Облепил припаркованные автомобили, крыши, антенны, подоконники. Изгибы парковой ограды.
О деревьях и говорить нечего – не парк, а мозаика: клубятся белые лоскутки-осколки, а между ними чернеют трещинки ветвей.
Вчера днем – который зимой, как известно, из кожи вон лезет, чтобы поскорее уступить место ночи – вчера днем я подошел к окну.
Белый лабиринт ветвей, накрывающий парк, под плотными угрюмыми облаками приобрел синеватый, я бы даже сказал – синевато-серый – оттенок. А в глубине его светились оранжевым парковые фонари – то пропадут за ветвями, то выглянут; вытягивают оранжевые лучи, мягко тают в серо-синем снеге.
Долго я думал, на что же это похоже – и наконец понял.
На теплящиеся сквозь барханы пепла угольки в костре.
Догорел костер, осыпался – и больше не трещит языками, не фыркает искрами. Даже дым истончился и иссяк. А в глубине все же мерцают из серого пепла угольки.
Очень я этому сравнению порадовался.
А сегодня вот вышел из офиса. Газоны, тротуары, дорога в рытвинах, строй рябин, гаражи – все по-прежнему укрыто снегом. Парка нет, но есть овраг – такая же бесконечная мозаика, только погуще. И небо надо всем – бледно-серое.
И все – в тон небу. Бледное, почти серое, усталое и молчаливое.
И гаражи, и дорога, и машины, и макушка высотки за оврагом.
И даже я.
Но вот оглянулся я зачем-то – и увидел, что вдалеке, за кронами серых берез, за серыми плечами домов, серая облачная пелена приподнялась – а у противоположного горизонта, вероятно, собралась в складки, как одеяло – приподнялась и открыла нежную, совсем весеннюю, лазурь, какой она бывает, скажем, ясными майскими вечерами. И мало того: под полоской лазури лежит кремовая перинка облаков, воздушная и теплая.
Получилось как будто что-то мармеладное – продавался раньше такой мармелад, двуслойный: сверху слой голубоватый, прозрачный почти, как желе – резкий, бьющий в ноздри, на вкус – а снизу – упругий, бело-бежевый, приглушенно сладкий.
И сразу весь серый пейзаж – с оврагами, домами и офисами – стал как будто вращаться вокруг яркого разрыва в облаках, тянуться к нему, как стенки конуса к вершине.
Ехал я на обед – и все смотрел, как по ходу движения разрыв вытягивается, ширится, разворачивается, выступая из-за остающихся позади домов. И это уже был не разрыв, а целая кремово-голубая даль, вдруг распахнувшаяся над угрюмым городом.
А в Рождественскую ночь зазвонили вдруг колокола – и по тихому, безлюдному району поплыл их серебряный звон. Я выглянул в окно – на всем лежал слой мягкого, легкого, только что выпавшего снега.
Не было на нем еще ни следов, ни полос от шин, ни темных проталин – и похоже было, точно на все набросили невесомую белоснежную ткань.
И фонари в парке горели оранжевым ровно, ярко, вытягиваясь на тонких своих ножках – и парк был похож на огромный подсвечник с дюжиной зажженных свечей.
Постоишь, замерев, подождешь – и увидишь, как скатится от оранжевого огонька круглая восковая капля, побежит вниз, затвердеет, останется выгибаться оранжевым бугорком.
Удивительное время – зима.