В школе учительница истории рассказывает нам про первые колхозы, про кулаков, которые прятали зерно и мешали советской власти. Я всё слушаю внимательно, а в субботу вечером, когда приезжаю к бабушке с ночёвкой, учиняю пристрастный допрос.
– Расскажи мне всю правду, бабушка, а у вас в деревне кулаки были? И что с этими гадами потом сделали? Это ж гады настоящие!
Бабушка смотрит на меня почему-то с сожалением, и рассказывать не торопится. Она задумчиво перемешивает руками мясной фарш для голубцов в глубокой эмалированной миске. Мне не терпится узнать, но я выдерживаю паузу. Знаю: за такими паузами последует рассказ. Но не всё так быстро происходит. Бабушке надо вспомнить, собраться с мыслями, а для этого нужно время. Вот она моет руки, вытирает их насухо и начинает острым маленьким ножичком срезать утолщения на капустных листьях. Небольшие кочаны для голубцов бабушка всегда квасит вместе с шинкованной капустой в большой деревянной бочке. Зимой, после свежины, когда появляется мясо от своего кабанчика, она приносит из погреба пару кочанов, промывает их водой, разбирает на отдельные листочки. Теперь надо срезать толстые серединные жилы на листьях – и можно заворачивать голубцы.
– А из свежей капусты голубцы не лучше делать? – спрашиваю я.
– Так где ж я тебе её наберу, свежей-то, зимой? Было несколько головок, да к Новому году последнюю достали на салат. А мне больше нравятся голубцы из квашеной капусты, – улыбается бабушка. – И мамке моей всегда такие больше нравились. И листья варить не надо, квашеные и так хорошо заворачиваются.
Мы вместе молча раскладываем фарш на листья, заворачиваем голубцы.
Её упоминание о «мамке», моей прабабушке Марине, снова приводит меня в состояние предвкушения бабушкиного рассказа о прошлом.
– Ну, что, расскажешь про кулаков? – с надеждой спрашиваю я, когда с голубцами покончено.
Бабушка подбрасывает пару поленьев в почти прогоревшую печку, ставит на плиту огромного размера сковороду – чугунную, неглубокую, в которой она жарит абсолютно всё: от блинов до пирожков и картошки. Пока там разогревается постное масло, голубцы всё ещё лежат на расстеленных полотенцах – лишняя влага должна уйти с листьев, иначе при обжаривании будет много брызг. Бабушка укладывает голубцы в сковороду по кругу, и они начинают шипеть. Она подходит ко мне, садится рядом на кушетку, рассказывает:
– Вот ты говоришь «гады» они, кулаки эти. А у нас в деревне их и не было.
– Как так – не было?
– Были хорошие хозяева – середняки назывались. И мои родители середняки были. Хозяйство справное было: коровы, свиньи, гуси, утки, куры. Иногда гусей до полсотни было. В поле много чего родило: пшеница, рожь, гречиха, соя. Картошка, конечно. Как без картошки? Всё почти своё было. Сметану, творог, масло сливочное сами готовили. Покупали только сахар или сахарин, соль. Сушили с осени дикий виноград и яблочки дикие на компот. Тыкву сушили, зимой потом пирожки пекла мамка, вкусные…
– А крупу, муку?
– Возили зерно на мельницу в Шмаковку. Там при монастыре была мельница. Договаривались, сколько мешков привезёшь смолоть и сколько муки заберёшь обратно. Денег не было почти. Менялись, значит. Несколько мешков зерна оставляли на мельнице, это плата была за перемолку. А крупу сами делали. Гречку молотили цепами, потом провеивали, сушили. Вот и крупа. И всё-всё у нас было. Семья большая, все кушать хотят. Работали как проклятые. Земли много, надо её обрабатывать. А как начались эти колхозы, стали у людей всё отбирать: лошадей, коров, всё, – бабушка замолкает и сидит, чуть раскачиваясь вперёд-назад, как будто качает ребёнка. – Ох, голубцы сгорят, – подхватывается она, переворачивает вилкой поджаристые голубцы, которые уже пахнут так, что у меня слюна начинает вырабатываться с утроенной скоростью.
– Не сгорели. Как раз зарумянились, как положено, – бабушка снова садится рядышком, продолжает: а ты говоришь «гады». Кто работал в деревне, все хорошо жили. А лодырям и пьянчугам как раз по душе пришлись колхозы эти. Своего ничего не было, а сейчас стало «общее». Вот они и радые. Мне было четырнадцать лет уже, когда забрали у нас скот в колхоз. Последнюю корову – слепую Звёздочку – мамка так просила оставить. Плакала, просила: «Детей нечем будет кормить. Хоть её оставьте. Не выживет ведь она в вашем стаде». Не послушали, ироды.
– Бабушка, почему Звёздочка слепая была?
– Ей ветка в глаз попала, когда она ещё тёлочкой маленькой была. Вот и ослепла.
– И что? – с тревогой спрашиваю я. – Выжила она?
– Нет, конечно. Кто там за ней ходить будет? Дома-то я её пасти ходила, в стадо не выгоняли её. Она совсем не видела ничего. Только на мой голос и шла. А в колхозе её в общее стадо выгнали, она вскорости зашла в болото и утонула.
Я смотрю на бабушку, глаза у неё влажно блестят. Я чувствую ком в горле, в носу щиплет, как будто я сейчас заплачу. Бабушка застилает оставшимися мелкими капустными листьями дно большой алюминиевой кастрюли, укладывает туда обжаренные голубцы. Я стою рядом, смотрю. Обжаренная капустная оболочка стала намного тоньше и прозрачнее.
– Ну, вот. Теперь осталось подливку сделать и можно ставить тушить.
Я чищу крепкие коричневые головки лука, морковку. Бабушка шинкует лук, трёт на крупной тёрке морковку, обжаривает, перемешивает, добавляет томат-пасту, муку, разведённую в холодной воде, мешает, подсаливает. Содержимое сковороды булькает, бабушка сдвигает её на край плиты. Вот и готов соус. Бабушка заливает его в кастрюлю с голубцами, и кастрюля исчезает за дверкой духовки.
Раскрасневшаяся бабушка умывается, вытирает лицо и снова присаживается со мной на кушетку.
– Так что ты не верь всему, что тебе будут говорить про кулаков. Может, где и были такие, у нас в деревне не было. А кто работал, как вол, у того всё было.