После девятого класса Мишка ушел из школы и пошел помогать матери работать на ферму. Там в напарницах у него была тетя Валя - вздорная и завистливая женщина, которая и сдала его участковому, по прозвищу "Хоккей".
Выписывали корм для животных, а он взял больше, вот Валя и нашептала "Хоккею", что воришка у них завелся, хотя сама не гнушалась, отсыпая и себе довольно сверх меры. Участковый схватил Мишку с сумкой корма недалеко от дома. Пометили в СИЗО.
Отец мой, Мишин отчим, каждый день ругался, на чем свет стоит ночами напролет, потом утром отсыпался, а с вечера опять начиналось до 4-5 утра у нас горел свет и он пьяный на кухне, высказывал уставшей матери о ее сыновьях. Саша в это время был в армии.
Никакие слезы матери и то, что мальчишка еще несовершеннолетний, не имели на "Хоккея" никакого влияния, ему нужно было непременно выполнять план и сажать людей, особенно отыгрываясь на вот таких "попаданцах", ведь с настоящими бандитами иметь дело довольно хлопотно.
Как только Мишке исполнилось восемнадцать, ему дали тюремный срок, за то, что он украл с фермы мешок зерна. Дали четыре года. "Хоккей" получил хорошее продвижение по службе, сажая вот таких мальчишек. Потом мне про него много рассказывали, что его не уважали в своих же ментовских кругах.
В это время из армии домой возвращается Саша. Он был абсолютно другим человеком, нежели когда уходил служить. Его дембель затянулся на несколько недель, он пил спиртное и в семье не знали, откуда он его доставал, собутыльники, словно мухи на мед слетались в наш дом. Потом он начал клянчить деньги и у матери. Часто он дрался с моим отцом и это поистине было страшно. Однажды они лупили друг друга оторванными штакетниками от забора, отец озверев схватил тонкое бревно и так носился за Сашкой по улице.
Я всё это видела и рыдала, обливаясь слезами. Плакала я много, долго, до болей в голове. Позже, начиная с девятого класса у меня начнутся приступы мигрени и панические атаки, но что это называется паническими атаками, я узнаю будучи уже взрослой.
Саша становился абсолютно неуправляемым. Он придирался к каждому слову, однажды мама что-то сказала, а он прицепился, начал задираться и ругаться. Поставил ее к стене, а сам бил рядом кулаком, типа он ее жалеет и не бьет по лицу.
Мне за малейшую провинность отвешивались тумаки, тычки, удары. Уронила ложку - получи по шее, ответила дерзко - получи по мягкому месту ногой, и не вздумай плакать от боли! Это было отдельное испытание, если я плакала Саша меня бил и говорил, чтобы я заткнулась, но я не могла, потому что было сильно больно и я получала очередной удар. Я понимала, что мне нужно срочно прекратить поток слез, адским усилием воли, вытирая слезы, тушила порывы всхлипываний и ручьи слез постепенно прекращались. Ещё у него нужно было просить прощения, называя себя "засранкой". Типа "прости, пожалуйста, засранку, я больше так не буду." В таком психологическом аду я жила довольно долго. Если раньше был один отец, то сейчас прибавился и брат.
Саша уехал в соседний город на заработки. Но часто его обманывали, не платили, он возвращался ещё хуже, чем был. Когда "Хоккей" посадил его в тюрьму за то, что он вынес с завода две детали, я даже немного вздохнула свободнее, но не надолго.
Отец словно озверел. Ещё бы, позорище такое - оба пасынка сидят. Мать превратилась в полутень. Она часто хотела спать от непосильной работы и морального ада дома. Приходя с фермы работала во дворе, потом убегала на дневную дойку, потом на несколько часов приходила домой и снова на вечернюю дойку.
Я была предоставлена самой себе. Никто мной не занимался, не вел разговоры о будущем и кем бы я хотела стать - ничего такого не было. Я словно жила рядом с ними, но одновременно мы все были чужими людьми. Со мной вообще очень мало разговаривали, я была абсолютно ненужным ребенком и часто чувствовала себя самой несчастной девочкой в мире.
Как-то подойдя к матери, стала задавать вопросы о нашей семье, а потом серьезно спросила:
-Мам, а я точно ваша?
-В смысле? Конечно! - ответила она.
-Просто я совсем другая, может вы меня из детского дома взяли? - с надеждой спросила я, потому что только такое объяснение я находила своему нахождению в этой семье.
-Ты что, какая другая? Ты ж на лицо - вылитый отец. Он до тридцати таким красавцем был, пока не спился.
Моя последняя надежда, что семья не родная, угасла.
То, что жизнь может быть другой я узнавала от подруг, к которым иногда заходила в гости, из телевизора, книг. У матери была старшая сестра Мария и она жила в девяностые просто прекрасно.
К ним мы ездили пару раз в год, хотя жили в сорока километрах. У Марии муж Володя был парторгом, а с развалом СССР стал журналистом местной газеты. Жили они в пятиэтажке в четырехкомнатной квартире, обставленной очень хорошо. Мария работала заведующей столовой.
Когда мы приезжали к тете Маше - это был маленький праздник. Накрывался в гостиной огромный стол, приглашали всех соседей, друзей, приезжали другие родственники. У дяди Володи были связи и его семья не испытывала сильных материальных трудностей.
Откуда на столе столько закусок и вкуснейшей еды, фруктов ведь это же не свадьба? Хотя какая разница! Я наслаждалась тем, что люди рядом смеются, поют, о чем-то разговаривают, рассуждают. Нет пьяных выходок, хотя алкоголя было достаточно, просто люди были другие.
Обстановка дома была соответствующая. Стенка, забитая хрусталем, здесь и рыбки-рюмочки и хрустальные туфельки и лебеди, изящно изогнувшие длинные шеи. На стенах с хорошими обоями часы в резной толстой золоченой раме.
А еще меня поражала в спальне у них огромная резная кровать. Взрослые смеялись и называли ее кроватью Марианны из сериала "Дикая Роза". Сериалы тогда смотрела, не отрываясь, наверно, вся женская чать России. Они ждали выхода новых серий "Просто Марии" и "Санты-Барбары", искренне переживая за главных героев.
У дяди Володи свой кабинет с печатной машинкой и огромными стеллажами во всю стену с книгами. Это же рай! Я просила дать мне что-то почитать и дядя Володя стал замечать, что я интересуюсь литературой, ему это было приятно. Он выделял меня среди двоюродных сестер, что им не нравилось. Юля, двоюродная сестра шипела на меня "посмотри на себя, дерёвня, какая ты смешная и не модная". Я не понимала постоянных ее тычков мой адрес. Юля высмеивала мое происхождение "из деревни", "крестушка" - говорила она про меня.
Приезжая домой, я резко погружалась из атмосферы веселья, радости, благоприятного времяпровождения в бедную полуразрушенную обстановку деревенского дома и самое главное, в беспросветную муть равнодушия ко мне и скандалов между родителями.
Но самое сильное испытание судьба приготовила для меня еще впереди - испытание первой любовью, которую будут обсуждать практически все у нас в селе от мала до велика. Репутация примерной ученицы-отличницы упадет ниже плинтуса, но меня это не будет волновать, потому что чувства мои будут чистыми и искренними.