В начале этого года исполнилось 190 лет со дня первой публикации новеллы Николая Полевого «Блаженство безумия». И, наверное, лет 20 с тех пор как я впервые прочитал её в сборнике «Русская романтическая новелла XIX века», и моё представление о русской классической литературе изменилось кардинально и бесповоротно. Если раньше я вполне вольготно чувствовал себя в том пространстве, в которое нас загнали в курсе школьной программы – Пушкин, Гоголь, Лермонтов и товарищ Белинский в качестве главного эксперта, – то благодаря небольшой повести Полевого всё это пространство оказалось разорванным в клочья. То есть от него ничего не осталось.
Но есть тут одно но. В отличие от устоявшихся образцов из школьной программы повесть эта далеко не для каждого. Поскольку требует совершенно иного уровня восприятия. О чём красноречиво свидетельствуют несколько отзывов, которые удалось обнаружить в интернет-ресурсе Фантлаб.
Первый – самый короткий: «Прочитав рассказ чуть не умер от скуки. Положил начало привычке бросать скучные рассказы на середине. Таких подвигов нам не нужно!! Оценка: 1 из 10». – Оставим это пока без комментариев. Второй – немного длиннее:
«Не понравилось! Да простят меня поклонники русской словесности, Николай Полевой никогда не был большим писателем, а его «Блаженство безумия» физически тяжело читать. Я, человек с высшим филологическим образованием, продирался через этот текст, как сквозь дремучий лес. Слишком пафосно и многословно.
Очевидно, автор хотел поразмышлять о сущности любви. Полевой использует теорию о человеческой душе, разделённой пополам. Красиво, но давно стало общим местом. Ещё в прошлом веке Лариса Долина пела: «Половинка моя, как я по тебе скучаю!»
Начинается повесть с обращения к творчеству Гофмана. Однако если вы давно не перечитывали великого немецкого романтика и его повесть «Повелитель блох», г-н Полевой старался зря.
Что сказать о центральных персонажах с простыми русскими именами Антиох и Адельгейда? Я пожалуй, воздержусь от комментариев. Процитирую только черноглазую девушку, второстепенную героиню «Блаженства...» Так не любят, и что за радость так любить? Оценка: 5 из 10».
Обратим прежде всего внимание на резкое неприятие. Как будто внутри человека что-то протестует – отталкивает от предмета. Такая же реакция возникает при первом соприкосновении с религией, когда отсутствует какой-либо религиозный опыт. Это как Ленин восклицал: «Хорошо! Допустим, что Бог сотворил мир в 6 дней. А что же он делал до того – спал что ли?»
И все эти его «боженьки» – та же самая реакция резкого неприятия. Когда человек не способен понять – объём сознания не позволяет – что мироздание не ограничивается видимым 4-мерным пространством, что есть понятия, выходящие за пределы, невместимые в обыденное человеческое сознание, и что представления на нём основанные это такая же ступень иерархии как сознание камня, насекомого, рыбы, животного, что это вовсе не венец мироздания, а всего лишь точка на пути.
И первый очевидный вывод: произведение Полевого совсем иной природы, в отличие от тех, к которым мы привыкли.
Наконец третий – самый обстоятельный – отзыв из Фантлаба, который мы по ходу начнём комментировать:
«Короче, Склихософский! – каждые пять минут восклицал я, начав свой отчаянный путь через это произведение. (Надо же, а я проглотил его буквально на одном дыхании!)
Но потом, ближе к середине, дела пошли пободрее, герои принялись что-то делать, и даже имела место дуэль, коей автор почему-то уделил ровно полтора абзаца. (Я тоже сетовал на отсутствие действия в книжках и фильмах, но это было в глубоком детстве, в пору увлечения приключенческим жанром). А ещё говорят, что поток сознания – изобретение модернистов. Фи! Вот вам – пример из первой половины XIX века, шах и мат вам, литературные теоретики! (А вот в этом что-то есть! Вот не помню, читал ли я к тому времени Джойса, или это произошло немного позже, но уже точно читал «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вулф, а также Кортасара, Борхеса, Маркеса… так что вполне вероятно, что браться за Полевого имеет смысл только тем, кому доступны модернистские изыски).
На самом деле историю запросто можно было бы сократить раз в пять и уместить страниц на десять, ничего при этом не теряя. (Смелое, но весьма расхожее утверждение. Тут уместно вспомнить, что и гигантскую «Анну Каренину» Некрасов смог уместить в четверостишие: Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом, Что женщине не следует «гулять» Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом, Когда она жена и мать). Уверен, что не все из читателей дойдут до конца, поэтому, движимый исключительно благими намерениями, вкратце перескажу сюжет, дабы облегчить участь отчаянного лаборанта, решившего взяться за это произведение:
Главный герой – молодой человек с богатым внутренним миром и тонкой чувствительной натурой, а проще сказать – офисный планктон. Зовут его... ммм... скажем, Полуэкт... Шутка. На самом деле имя у него вполне себе типично русское – Антиох. (Печально, что столь элементарные вещи непонятны читателям с высшим филологическим образованием. Ведь для чего эта условность? По сути это выход в мир универсалий, символов, без привязок к конкретике). Этот человек посещает представление заезжего фокусника и влюбляется в артистку с ещё более непроизносимым именем, которое я всю дорогу читал как Амальгама. Далее идёт запил на несколько страниц про единение душ, разделённых потусторонними силами, с цитатами из Гофмана и Байрона... конгресс, немцы какие-то... Простите – увлёкся. Полуэкт несёт какую-то бредятину про то, что Амальгама – это его половинка, так сказать, трансцендентно, ну или экзистенциально. После такого признания в любви Амальгама впадает в горячку (ещё бы!), потом приходит в себя, говорит, что любит Полуэкта, потом опять впадает в обморок, потом опять приходит в себя... Короче, она умирает, а Полуэкт сходит с ума. (Товарищ не понимает! То, что для него просто умирает и просто сходит с ума, то есть не требующая дальнейшего осмысления констатация, для автора далеко не просто. Для автора важно что это значит и главное – почему так происходит. То бишь пользователь просто плывёт по течению жизни, совсем не задумываясь куда и откуда и зачем его несёт. Автор же пытается понять: а что это за процесс такой? Кто я и что здесь делаю? Смерть и сумасшествие для автора не абсолютные понятия, но относительные. Как этапы на пути – вот в чём закавыка!)
Казалось бы – при чём здесь фантастика? А фиг его знает, поначалу кажется, что всё-таки имеют место какие-то чары или колдовство, однако отец девушки признаётся, что на самом деле является итальянским проходимцем-мошенником а-ля Калиостро и просто-напросто ищет подходящего жениха для своей дочки, ибо имеет карточные долги и вот это вот всё.
Вообще, у повести есть и положительные стороны: прочитав её, можно составить себе представление, чем занимались аристократы в царской России – как и в наши времена, страдали фигнёй и репостили Шиллера. Оценка: 6 из 10».
Завершая рассмотрение отзывов из Фантлаба, подведём промежуточный итог. Если гоголевскому Петрушке подсунуть учебник по высшей математике, он придёт в ступор. Поскольку не сможет прочесть формулы. И буквы не сложатся в слова. Так и здесь. Если читатель не способен воспринимать заложенные в основу повести формулы, его восприятие будет свидетельствовать всего лишь о собственном непонимании.
Что это за формулы? Ну, вот, например, одна из них: «Человек – есть отпадший ангел Божий». Что сие значит? Отпадший от чего? От Бога, то бишь от Абсолюта, утративший Единство, но сохранивший глубинную о нём память и стремящийся его вернуть. Именно это составляет суть всех религиозных учений. Именно это составляет суть бескорыстного служения, суть любви.
Для того чтобы понять что такое «Блаженство безумия» и с чем его едят, для начала нужно уяснить жанровую его особенность. Дело в том, что это не просто философская повесть – это слишком обще, эта повесть теософская. Кстати, само это слово дважды упоминается в тексте.
«Тогда узнал я, что делывал Антиох, запираясь у себя дома и отказывая посетителям. Склонность к мечтательности, воспитанная всею его жизнию, увлекала Антиоха в мир таинственных знаний, этих неопределенных догадок души человеческой, которых никогда не разгадает она вполне. Исследование тайн природы и человека заставляли его забывать время, когда он занимался ими. Исследования магнетизма, феософия, психология были любимыми его занятиями…» – Прервёмся на минуту, поскольку это не что иное как вход в повесть. А поскольку это ещё и выход совсем в другие измерения, то налицо парадокс: вход через выход.
Это выход через литературу в философию. Причём здесь нет сухости философского трактата – чем «грешил», скажем, князь Одоевский в своих «Русских ночах», или же такой автор ХХ века как Иван Ефремов. Полевому же в его романтических повестях присуща лёгкость художественная, гофмановская. Это Гофман – но без его сказочности, без его фантастичности.
Формально здесь нет никакой фантастики – человек увлекается определёнными религиозно-философскими учениями, затем сходит с ума – что здесь фантастического? – однако повесть регулярно размещают в сборниках «Русской фантастической прозы» – и неспроста! Это тот случай, когда фантастика сливается с реальностью, когда грань между ними истончается до предела и незаметно пропадает вовсе. То, с какой лёгкостью и незаметностью делает это Полевой, и есть показатель художественного мастерства.
Но почему же пользователи с таким трудом продираются сквозь это совершенно лёгкое – на мой взгляд – чтение? Да потому что у них нет выхода в описанные здесь пространства, в их сознании нет этих понятий, они просто не понимают о чём идёт речь.
Продолжим: «…Он терялся в пене мудрости, которая кружит голову вихрями таинственности и мистики. Знания, известные нам под названиями кабалистики, хиромантии, физиогномики, казались Антиоху только грубою корою, под которою скрываются тайны глубокой мудрости…» – Вот что здесь непонятного? Мысль предельно ясна. Однако если ты не имеешь зелёного понятия об указанных предметах – или, что ещё хуже, имеешь искажённое профанированное представление о них, то для тебя это будет «филькина грамота», не более.
«…Я не мог разделять с ним любимых его упражнений, однако ж слушал и заслушивался, когда он, с жаром, вдохновенно, говорил мне о таинственной мудрости Востока, раскрывал мне мир, куда возлегает на мгновение душа поэта и художника и который грубо отзывается в народных поверьях, суевериях, преданиях, легендах. Антиох не знал пределов в этом мире. Эккартсгаузен, Шведенборг, Шубарт, Бем были самым любимым его чтением».
А вот и идея: куда возлегает на мгновение душа поэта и художника – это ведь осмысление, постижение самого процесса творчества. Здесь же, кроме того, расширение метафизического пространства повести путём введения имён и понятий, за каждым из которых стоит определенная философская система. Но опять-таки: желательно чтобы и читатель был в курсе дела – что это и кто это? Что представляет собой «таинственная мудрость Востока» и о чём писали названные товарищи?
Но в чём прелесть подачи Полевого? Метафизическое расширение осуществляется легко, непринуждённо, органично – без потери стиля и жанра (как это наблюдается у Ефремова и князя Одоевского). Вероятно оттого, что Полевой – природный гений. Он самоучка – и отсутствие формального университетского образование это не слабость его, а сила! В том смысле, что знания он приобретает непосредственно по мере потребности в них. А по своей литературной сути он разведчик. Разведывает недоступные до него пространства.
«Тайны природы могут быть постижимы тогда только, когда мы смотрим на них просветленным зрением души, – говорил он. – Кто исчислит меру воли человека, совлеченной всех цепей вещественных? Где мера и той божественной вере, которая может двигать горы с их места, той дщери небесной Софии, сестры Любви и Надежды? Природа – гиероглиф, и все вещественное есть символ невещественного, все земное – неземного, все вещественное – духовного. Можем ли пренебречь этот мир, доступный духу человеческому?»
А в этом коротком фрагменте сосредоточена вся мистическая мудрость как она есть, в смысле взаимосвязи мира дольнего с миром горним, равно как и вся мудрость оперативной магии, тех переходов, которые поражают наше сознания при чтении, например, Карлоса Кастанеды с описанием «трюков» по перемещению в пространстве в исполнении дона Хуана и дона Хенаро. Здесь и Платон с его учением о мире первоидей-прообразов-нуменов, здесь по сути всё что только может быть! Но…
«Мечтатель! – говорил я иногда Антиоху, – ты погубишь себя! Мало тебе идеалов, которых не находишь в жизни – ты хочешь из них создать целый мир и в этом мире открывать тайны, которые непостижимы человеку!» – По сути, Леонид – этот тот же внутренний голос, который предупреждает об опасности. Да, перед нами безбрежный океан и пускающийся в плавание по нему рискует утонуть. Но ведь жизнь в любом случае океан и каждый плывет по нему в силу своих возможностей. Главное чтоб навигатор действовал и были видны маяки.
«Но они постижимы ему в зрящем состоянии ума, во временной смерти тела – сне – и в вещественном соединении с природою – магнетизме! Но если я и грежу, если это и сон обольстительный, не лучше ли сон этот бедной вашей существенности? Если сон приставляет крылья телу – мечта подвязывает крылья душе, и тогда нет для нее ни времени, ни пространства».
В зрящем состоянии ума – это идея о человеке пробуждённом, об открытии третьего глаза, внутреннего видения. И далее следует главная мысль, главная идея повести:
«О, мой Леонид! Если дружбу мою столько раз, со слезами, называл ты благословением неба, зачем не могу я изобразить тебе, что сказала бы родная душа о моей любви, о любви выше ничтожных условий земли и мира! Да, правда: эта любовь не для земли – ее угадала бы одна, одна душа, созданная вместе с моею душою и разделенная после того. Леонид! назови меня сумасшедшим, но Пифагор не ошибался: я верю его жизни до рождения – и в этой жизни – верю я – было существо, дышавшее одной душою со мной вместе. Я встречусь некогда с ним и здесь; встреча наша будет нашею смертию – пережить ее невозможно! Умрем, моя мечта! умрем – да и на что жить нам, когда в одно мгновение первого взора мы истощим века жизни?..»
Это и главная идея, и камень преткновения. То, за что цепляется сознание неподготовленного читателя, и что не может в себя вместить, вследствие чего отталкивается.
«Так не любят, и что за радость так любить?» – Но кто может это утверждать? Только тот, кто не имеет соответствующего опыта. Человек способен воспринимать лишь то, что сам прошёл, познал, уразумел. В том числе в таком понятии, в таком состоянии, в такой субстанции как любовь. В повести Полевого это понятие выводится за пределы обыденного сознания. Как в песне у DP: «Ты обнимаешь меня, твои объятья Подобны горящему кольцу, опоясывающему солнце. В танце мы проходим все времена года. К месту, о котором не знает никто, Куда даже ангелы боятся заглянуть».
Своей повестью автор утверждает, что земное и небесное несовместимы. Они могут лишь слегка соприкоснуться. В земном существовании, в материальной оболочке можно лишь уловить отблеск жизни и любви как высшей реальности. Ну а дальше…
…эта любовь не для земли… встреча наша будет нашею смертию – это не что иное как перпендикуляр к временной горизонтали земной жизни, выход из времени в вечность, взаимодействие Эроса и Танатоса.
Сколько раз я читал эту повесть, трудно сказать. Много. Перед написанием настоящей статьи прочёл ещё раз. С какой-то фантастической скоростью. Это наверно по той причине, что в тех пространствах, о которых речь, времени не существует, при переходе оно сжимается, информация поступает перпендикулярно временной горизонтали.
Приезд шарлатана – это явный Гофман. Тема «Песочного человека», которая один в один воспроизводится также в новелле Антония Погорельского «Пагубные последствия необузданного воображения».
Однако у Полевого это фабульное заимствование подаётся с полным смещением смысловой доминанты. Тёмная – сатанинская сторона – совершенно меняет окраску, смысл. Здесь сатанинское не дьявольское, а человеческое. В том смысле, что обыденность перекрывает, делает недостижимым и непостижимым выход в мир горний.
Это и есть главный посыл не только этой повести, и не только всего цикла «Мечты и жизнь», но и всего творчества и самой жизни Полевого. Произведший в своё время немыслимый переполох в литературном мире, в ответ он получил массированный удар, который должен был оставить от него мокрое место. Потому как чересчур активный элемент, в то же время выходящий за пределы обыденного опыта, отчего и совершенно непонятый, всегда будет вызывать в свой адрес припадки истерики и ненависти.