Волей случая заглянул в родимые пенаты - Академию Художеств. А там, в залах, где нам вручали дипломы - выставка работ из Музея Академии художеств "Образы счастья". Живопись за двадцать послевоенных лет - советская академическая школа.
Тициановский и Рафаелевский залы заполнены холстами как для просмотров - вплотную, почти без зазора, шпалерным способом.
С одной стороны снимается эффект почтения к музейным экспонатам, тем более, они все так и живут без каких-либо рам - как и попали в фонды. У зрителя есть возможность проявить себя строгим мэтром - "Ну-ка, поставим мы сегодня студенту Моисеенко отличную оценку, как было в 1951-м?". А с другой стороны эта же "неомузеенность" (а зачастую - увы - плохая сохранность) дает живописи подышать, встряхнуться, порой удивить смелым отходом, почти отказом от фетиша Академии - тематической картины.
Легкость приема, живость ракурса, свежесть письма - все это есть в учебных работах, сделанных по методичкам и в строгом следовании школе. Авторство будущих ярких живописцев угадывается не всегда, так, Подляский выглядит хорошо, но смирно, а Угаров светится издалека цветовой щедростью. Салахов чернит фигуры против света, берет их тоном, а у Кабачека сбито пространственное положение фигур... Да и ладно, по одной учебной работе о целом художнике не судят.
Вместо буклета выдают желтоватую как бы газету с черно-белыми репродукциями всей живописи - полный каталог, а вот репродукций скульптуры там почему-то нет, и я не могу назвать авторов и работы - не сфотографировал этикетки.
Оформлено все сдержанно, но с претензией: из под "оттепельного" курсива светится неон, вдоль окон стоят стенды с репринтами созвучных статей в газетах, рядом - парковые лавочки. В малом угловом зале показывали "Девять дней одного года" и выставку репринтов советского киноплаката 1950-60-х.
Сами холсты качественно снять солнечным днем оказалось невозможно - повешенные против огромных окон, они все бликуют фронтально. Смотреть еще можно, но отснять удалось только небольшие этюды.
Период этот огромный по внутренней эволюции, от кратких послевоенных надежд к стагнации рубежа 50-х и к новой романтической волне хрущевского времени. Крепкая, казалось бы, по определению академическая школа отзывается на социальное давление как хороший барометр. Да, ушла в целом схема "герой и толпа", персонажей перестали ловить в момент "сейчас или никогда", от героических пиков и бездн перешли к цикличности и повторяемости хребтов и распадков. Нет одиноких, но нет и масс - персонажи передвигаются по картинам небольшими группами, объединенными работой, отдыхом, ситуацией.
Бытовизм поется как хорошая песня. Работают, но без надрыва и чувства истории. Отдыхают, но не как перед боем. И - отвлекаются: от производства, от праздника, от учебы. Почти в каждой команде есть один, выкрутивший голову в другую сторону от общий интересов или общей цели. При этом как "иуда" не выглядит, нет - такой же, как остальные, и учился хорошо.
В очень многих холстах видны веселые цветные уши Архипова-Коровина, совсем чуток уцененного Фешина, но никаких тусклых передвижников будто и не было. Дорожки на весенних бульварах намекают на умеренный импрессионизм начала 30-х - Александра Савинова и Исаака Бродского. Композицию выдумывают сами, идут от натуры, остроты избегают в 50-е, в 60-е отчаянные следуют за лидером мастерской: Мыльниковым-Моисеенко или их предчувствием.
В "оттепельных" постановках для живописи "фигура в рост" и "две в рост" студенты из разных мастерских будто пишут под гипнозом академического домового-мастерового: фамилий художников много, а композиции у них получаются как родственники из многодетной семьи.
Натурщицы держат глаза долу, руки на коленях или жмут сумочку. Все девы усиленно думают о чем-то неопределенном, смотрят в окно или в себя (в себя как в окно). Всегда строго: одна подруга в черном трико, другая в белой блузке и юбке в крупный раппорт. Обе на фоне серой стенки (у мыльниковцев - кармино-карменистая), куда по недосмотру иногда попадает край мольберта или жизнелюбивой драпировки. Серая стенка пишется корпусно-уперто, а фигуры взвихряются: чуть нежнее, бледнее, потом - как подпустят, крутанут кистью, сверкнут алым, кинут шматок белил. Но это еще разглядеть надо - события карманного значения. В слезниках, углах губ, рисунке пальцев приютилась авторская скромная каллиграфия. Вот здесь можно графологу сдежанно порезвиться: знаки препинания застряли по границам свето-тени, вмещают то, что осталось от темперамента автора после пяти лет обучения. Нервные нитки былой егозливости торчат из-под плотной подкладки мастеровитости.
Возвращаясь к работам 50-х, вдруг понимаешь, что там индивидуальность проглядывала отчетливей, но только в композиции, в общей интонации картины. В 60-е она ушла в авторский почерк, спряталась в детали, а если глядеть издалека - все молодцы-хорошисты.
Выставка до 9 апреля открыта. Живая экспозиция, незнакомые работы, гуманный масштаб. Приходите - образы счастья там точно имеются, не зря обещали. Образы были и образование было такое же как счастье - высшее, разное, доступное.
Поддержать искусствоведа для дальнейшего обзора таких выставок —
сбербанк 2202202334885005