Иуда был настоящим шаманом: общался с духами, собирал травы, обладающие необычайными свойствами. Разговоры, которые вёл его племянник, были для пожилого мужчины загадочны, ведь разве спутник — не тот, кто рядом с тобой? Причём же тут тогда космос? К каким последствиям может привести непонимание между поколениями, между разными культурами?
Читайте рассказ Эдуарда Диа Диникина «Девять», в котором что манси — хорошо, то русскому — смерть.
Иуда подбросил в костёр ещё одно полешко, и тот защёлкал живым монологом: пусть не быстрым, но жизненным. Иуде было понятно всё, что говорил костёр: и то, что уже темно, и то, что холодно, и то, что здесь плохое место для охоты и для ловли рыбы. Точнее — костёр не сам говорил. Языки костра были языками духов. Христиане назвали бы их бесами. Но уже давно в этой стране так никто не говорил. По крайней мере, открыто. Иуда уже давно не слышал, чтобы кто-нибудь называл себя христианином. Такое давно было. Он ещё был совсем-совсем молодым. Волосы были чёрные, а кожа гладкая.
Иуда посмотрел на своего собеседника и продолжил:
— К девочке-бедняжке, мёртвой от страха, я подошёл. Девочка-бедняжка, ты мертва, ты мертва! Твоя мать для меня плясала, в худой одежде из кедровой коры она для меня плясала. Твоя мать в честь меня плясала, в худой одежде из еловой коры она для меня плясала. Твоя мать в честь меня плясала, с животом из бересты она, подобно жеребёнку, для меня плясала. Девочку-бедняжку, мёртвую от страха, я бросил в свой полный рот с двадцатью зубами.
Иуда отхлебнул из кружки чай. Достал сигарету и закурил. Дым из его лёгких поднимался вместе с дымом костра вверх, к отверстию чума.
Гость Иуды немного помолчал, сидя напротив хозяина, потом сказал:
— C апреля в «Правде» начнут публиковать еженедельную программу телевизора.
Гостя звали Юван, а в Свердловске называли обычно Ваней. Там он учился в университете. На филолога. К своему дяде, потомственному шаману Елдану Остерову, которому в 1893 году при крещении дали имя Иуда, он приехал только сегодня. Добраться было нелегко, но Юван не забыл, как управляться с оленями. Вначале он, конечно, доехал на поезде до Ивделя, а потом уже до родителей, которые жили в соседней деревне. Пожив у них два дня, он направился к дяде Елдану, который никогда не был против, чтобы его называли Иудой. Но его так нечасто называли — только такие же старики, как он сам. И себя так тоже называл, когда был один. А один он был почти всегда.
Иуде было 66 лет. Никто в их родне не знал столько сказаний, легенд народа манси, как он. Поэтому Юван и добрался до него. Он решил писать дипломную работу по сказаниям.
— Телевизора? — переспросил Иуда.
— Телевидения, — поправился Юван.
— Я никогда не видел.
— Хорошее изобретение, — заметил Юван. — Полезное. Можно футбол смотреть, оперу слушать.
— Я оперу слушал, — сказал Иуда. — Я не понимаю. Они не по-русски поют, что ли?
Сейчас в чуме Иуда и Юван разговаривали на языке манси.
— Это — смотря какая опера, — ответил Юван. — Могут и по-русски, могут и по-итальянски. По-немецки, по-французски тоже, — добавил он, вспомнив про Моцарта и заодно рассудив, что французы тоже оперы сочиняют.
— О, — с уважением произнёс Иуда. — Это сколько же языков надо учить, чтобы оперу петь? Очень умные, видать, эти певцы. Много учились.
Юван промолчал.
— А я только вот шаманить умею, охотиться, рыбу ловить... — Иуда посмотрел на кружку и сделал глоток. — Хороший чай привёз.
— А ты, если бы учиться предложили, кем бы пошёл? Куда?
Иуда рассмеялся.
— Стар я.
— А вот не стар бы был? Куда пошёл бы учиться? На кого?
— А кем можно?
— Ну вот у нас в университете есть разные факультеты, — сказал Юван и перечислил все, заодно объясняя, что изучают на каждом.
— Я бы химиком стал. Или ботаником, — сказал Иуда. — Но поздно уже мне.
— Никогда не поздно, дядя Елдан, — важно заметил Юван. — Вот Потëпка был шаманом — стал артистом.
— Он не был шаманом, — почти презрительно сказал Иуда. — Он всегда был артистом. Раньше в чумах изображал шамана, теперь на колхозных и заводских сценах оленевода изображает. Он никогда не камлал по-настоящему. Духов не видел.
О Потëпке писали в газетах. Когда-то он шаманил. А несколько лет назад вдруг стал выступать в спектаклях.
— Вот, покажут Потëпку по телевизору, — пошутил Юван.
— Как так — покажут? — удивился Иуда.
— Сейчас любого артиста показать могут, — сказал Юван. — Вообще со спутника будут теперь показывать изображения.
— Прямо с человека? — спросил Иуда.
— Как так? — не понял Юван.
— Со спутника говоришь. Спутник по-русски — это тот, с кем рядом идёшь.
— Да нет, — отмахнулся Юван. — Спутник — это такой шар в космосе. Два года назад запустили первый, в пятьдесят седьмом. Ты будто не знаешь.
— А, говорили, говорили, но я не понял.
— Да, теперь можно видеть с неба всех.
Иуда почувствовал раздражение.
— Подумаешь, — сказал он. — Я и без спутника с неба видеть могу. Не я — духи, но они мне видеть позволяют.
Юван знал, что среди многих манси его дядя пользуется большим уважением как шаман. Сам он не то чтобы не верил, но относился к способностям Иуды с некоторым недоверием. Да, возможно, дядя обладал способностями гипнотизёра, наука не отрицает гипноз.
— Я уже старый. Я помню, как красный дух победил чёрный дух, — произнёс вдруг Иуда.
— Это ты про что?
— Про то, как коммунисты победили белого царя.
— Николашку? — спросил Юван. — Ну — да. Николая Второго. Кого ещё?
— Русские пришли, сказали — Революцца. Мы и не поняли — кто такой этот Революцца? Если дух — то почему красный? Два вида духов есть — белые и чёрные. Мирсуснахум — сын создателя мира, столько веков ведёт битву с чёрными духами русских и не может победить, а тут какой-то неизвестный Революцца пришёл и победил.
Юван подумал — хорошо, что они сидят в чуме так далеко от Свердловска и их комсомольской организации.
— А далеко летаешь?
— Иногда далеко. Духи разные бывают. Но чаще тут рядом я. На Отортен летаю.
— Не боишься? — почти шутливо спросил Юван. — Там ведь мёртвые.
— Что мне бояться? Это мои мёртвые. Я их знаю. И над Холат-Сяхыл летаю тоже. Там мёртвых больше. Я не боюсь.
Неожиданно Иуда перешёл на русский:
— Давай водка пит? — сказал он.
Юван поморщился. Он не любил, когда манси, которые плохо говорили по-русски, начинали говорить именно на нём.
— Давай выпьем, дядя Елдан, — сказал он на языке манси.
— Давай выпьем, — согласился Иуда.
Он встал и подошёл к сундуку. Этот сундук ему остался от отца ещё. Из лабаза привезли. Из самого Тобольска. Города красивого, как лебедь и его мелодии. Лебедь тоже был в чуме у Иуды.
Юван-то знал, что лебедем называли манси свой исконный музыкальный инструмент. И ещё знал Юван — что именно ищет Иуда. В сундуке у Иуды лежала бутылка водки. И не только.
Они выпили. Водка приятно растеклась по жилам. Иуда достал трубку. Юван ничего не достал — так и не привык к табаку. Хотя в Свердловске ребята многие курили. И даже некоторые девушки, говорят, тоже.
Иуда, глядя на Ювана, вспомнил, как выпил первый раз. Приехали русские скупщики пушнины. Они хорошо платили, много. Ещё и водку привезли. Иуде было двенадцать тогда. Самый главный у русских был до этого у лесных ненцев. Тоже обменивал товары на пушнину. Тогда русские называли манси вогулами. А он — главный русский — выпил и стал называть их ненцами. Дескать, небольшая между вами разница. А Иуде тогда от водки плохо стало. И русский смеялся. Говорил: «Что русскому — хорошо, то ненцу — смерть». А ведь ненцы — совсем не манси.
Иуда вспомнил это и закурил.
— Вот, — сказал Иуда, доставая из сундука жестяную банку из-под чая. — Это у меня номер пять.
— Что? — спросил Юван, думая о девушке, которую сегодня видел во сне. Он даже знал, как её зовут. Люда. Людмила. Люся.
— Это у меня номер пять, — повторил Иуда. — Это нужно собирать два дня по ходу на север. Мой отец мне говорил. А ему — дед. Русских не было тогда здесь. А это номер девять. Это с Холат-Сяхыл, Горы мертвецов. Там, Юван, ты знаешь, погибли девять охотников. И каждый год в определённое время проносится над горой Сорни-Най и забирает с собой в страну мёртвых. Сегодня заберёт, когда пронесёт себя. Если эту траву выпьешь, то хорошо можешь увидеть Сорни-Най.
— Что у тебя, дядя Елдан? — спросил, отвлёкшись от мыслей о Людмиле, Юван. — Что сказал?
— Травы. Травы мои. Это с той, где я встретил рассвет с отцом, — сказал Иуда, вспоминая и перебирая пальцами сухую и измельчённую траву в жестянке под номером пять.
Ему тогда было четыре. Он помнил всё. Так помнит солнце свой первый восход.
— Давай ещё выпьем? — предложил Иуда.
И налил. Они выпили с племянником.
— Предки рассказывали, что не русские привезли водку к манси, а коми, — сказал Иуда. — Они тогда напали на наших. Многих избили. Тысячами.
— А потом? — спросил чуть захмелевший Юван.
— Потом пришли русские.
— Вчера-то русские, дядя Елдан, тоже приходили. Я вам говорил, но вы устали, спать легли, — сказал Юван.
— Приходили? А кто? — удивился Иуда.
— Туристы. Вас не было, я с ними разговаривал. Людмила с ними была. Красивая. Чай попросила.
— Ты дал? — строго спросил Иуда.
— Дал, конечно, — удивился Юван.
— Давай выпьем, — сказал Иуда. — Я что-то пьяный быстро становлюсь.
Он не стал говорить племяннику, что ещё днём выпил немного. Грамм триста. Шаману в самый раз. Он не такой большой, как русский. Русские меряли его, когда война была с немцем — пятьдесят восемь ихних килограмм. А он помнил ещё пуды. Другими русские стали. Другими. Аршинами меряли. Сейчас — метры какие-то. Когда Сорни-Най спрашивала — ветер шил смерть. Души ела. У мужчин много душ. У женщин — меньше. Есть на кладбище, а есть и так.
Они ещё много пили. Потом спали. И только ночью, когда пришла Сорни-Най и сказала, что он хороший манси, он проснулся и спросил Ювана:
— А русские зачем приходили?
— Спросили чай, я же говорил. Они забыли купить, сказали. Главный их сказал, Дятлов его зовут. Как русские могли чай забыть купить? Я взял, дядя Елдан, из твоего сундука. Там жестянки были.
— Какую взял?
— А ту, на которой «девять» написано было.
В чуме наступило молчание, долгое, как полёт смерти зимой.
— Ты им дал чай из девятой банки, Юван?
— Да.
Иуда помолчал, потом задумчиво сказал:
— Что манси — хорошо, то русскому — смерть.
Редактор Никита Барков
Корректор Татьяна Чикичева
Другая современная литература: chtivo.spb.ru