Когда мы с родителями приехали в Обнинск в центр радиологии, нас ждал приятный сюрприз. Терапию мне делали платно, чтобы долго не ждать, и вся сумма была внесена заранее. А когда мы прибыли, выяснилось, что мне за мои миниатюрные размеры полагается скидка почти в 20 тыс. рублей. Дальше меня повели по кабинетам забора крови и первичных приемов. Я относилась ко всему этому более, чем равнодушно. Во-первых, мне было уже настолько привычно, что в меня вставляют иголки, что никаких эмоций это не вызывало. Во-вторых, на тот момент что угодно не вызывало у меня никакой реакции. Однако я помню, как медсестра, бравшая анализ крови, начала меня заговаривать милым непринужденным разговором и в посреди беседы незаметно ввела иголку в вену. Я до сих пор ей благодарна. От таких людей становится светлее.
Мама почему-то решила, что ей надо пойти со мной по всем кабинетам. Я не сопротивлялась, потому что уже не могла. Из-за этого возникло несколько неудобных ситуаций с эмоциональным объяснением, почему я лечусь у психиатра. Я почувствовала, как устаю все сильнее и сильнее, и больше всего мне хочется лечь наконец-то на больничную койку. Но еще часа два я провела в очередях на различные исследования, о которых я сейчас уже не помню.
В этот день тех, кому давали радиоактивный йод, было вместе со мной человек пять. Почему-то все нервничали. Меня удивляло, как у людей, проживших месяц без очень важного гормона, до сих пор не атрофировалась способность нервничать. Нам дали смекту для желудка и стали инструктировать. После того, как мы получали свою дозу йода, мы должны были быстро и не трогая ничего вокруг пройти в свою палату-бункер. Сам йод выдавали в подвале. Мы толпились в очереди, вызывали по одному, так как доза на каждого рассчитывалась индивидуально. Подошла моя очередь. Женщина в костюме космонавта при помощи штатива разливала прозрачную жидкость в керамические стаканчики. Я выпила и пошла в свою палату.
Палата состояла из двух комнат и общего предбанника. Из него также были двери в душ и туалет. Стены очень толстые, но окно было. Кровати застелены нетканным материалом, которое отвратительно ощущается на коже. Есть телевизор. Было очень холодно, и я сразу забралась под одеяло. В этом холоде мне предстояло провести пять дней.
С собой у меня был старый смартфон с интернетом и две книжки, две смены одежды и мои таблетки. Все это после выписки должно было остаться там как зараженные радиацией предметы. Соседка моя оказалась полной женщиной сорока с чем-то лет, которая не могла замолчать ни на минуту. Я лежала с закрывающимися глазами и слушала о том, как у нее прошла операция, как она ехала из Петербурга в Москву, как ей не нравится ее шрам, и как она его стесняется. «Что за глупость», — подумала я, — «как можно стесняться того, что ты заболел раком?». На этом моменте я провалилась в небытие. Чтобы избежать общения с ней, мой организм выбрал стратегию переворачивания суток. Я спала днем и бодрствовала ночью. На мою беду шло Евровидение, а моя соседка не любила читать, но любила телевизор. Все дни в мой спящий мозг врывались громкие попсовые мелодии. Пожалуй, это самое тяжелое впечатление тех пяти дней.
В первый день у меня очень сильно опухла шея. Все болело и я позвонила по экстренной связи с медсестрами. Мне принесли (вернее подкинули под дверь) какие-то таблетки, даже не объяснив, что это такое. Но вариантов особо не было, и я выпила. Позднее выяснилось, что это аспирин, все прошло.
На второй день я начала ощущать, что заключение в четырех стенах — это страшно. Интернет работал слабо, связь тоже была плохой. Несколько раз я созвонилась с друзьями. Но, когда ты так долго болеешь, то постепенно выпадаешь из социума, и о тебе постепенно забывают. Это, конечно, обидно, но неизбежно. Я лежала и мечтала о том, что я выйду на улицу и посмотрю на небо не через окно. Необходимо было принимать душ несколько раз в день, но не было горячей воды, и приходилось мерзнуть под холодной. Все было в сонном тумане.
Наконец-то пришел день выписки. Нас всех снова отправили под холодный душ, теперь уже с головой. После этого надо было переодеться в чистую одежду, которая все это время лежала в предбаннике за металлической дверью тумбочки, и идти на обследования. На выходе из палаты нам замеряли уровень радиации. Когда мы вышли из комнаты, всех повели на сцинтиографию, чтобы определить, остались ли раковые клетки в организме и если да, то где. Очередь была очень длинная и было очень холодно. Я пыталась согреть ноги, поджимая их под себя, но получалось плохо. Медперсонал и врачи обходили нас за пять метров (что логично, ведь радиация же), но возникало ощущение своей «нечистоты» и заразности.
Я вышла из здания больницы. Небо было голубое, на улице было тепло. Я наслаждалась каждым мгновением.
Я переехала на две недели в квартиру к родителям, чтобы не заражать подругу радиацией. Одиночество все еще угнетало (ведь мне нельзя было подходить к людям ближе, чем на два метра). Но жизнь продолжалась, и я была свободна. А это очень, очень дорого стоит.