История, описанная здесь, не будет трагичной. И она не про то, что не надо сдаваться и надо бороться и идти вперед (хотя, конечно, надо). Она скорее про то, что мне хочется поделиться своим опытом. Это может быть просто интересно, а может быть поможет кому-то справиться с ситуацией.
Когда мне было примерно 10 лет, мой дядя заметил увеличенную щитовидную железу у мамы на шее. Я отчетливо помню накрывший меня ужас от того, что я не понимаю, чего нам ждать. Несколько дней ожидания результатов биопсии превратились в бесконечность. Мамины слова «давай просто насладимся моментом» отпечатались во мне на всю жизнь. К счастью, все сложилось удачно и, хотя пришлось делать операцию, опухоль оказалась доброкачественной.
Когда мне было примерно 12, похожая история произошла с моей сестрой. Однако там ситуация оказалась несколько более напряженной. Неутешительный диагноз был поставлен и, как и у мамы, была назначена операция. Этот день я тоже запомнила хорошо. Я лежала на кушетке в комнате и мне не хотелось абсолютно ничего. Надо было поесть, но кусок не шел в горло. При этом я понимала, что операция плановая и даже не полостная, но напряжение не отпускало. Все сложилось хорошо.
С тех пор я тщательно посещала эндокринолога и ждала. Узлы были найдены через 2 года. Вскоре мой врач уволился из детской поликлиники, куда я ходила и «забрал» меня с собой. Я приходила к нему каждые полгода. Мне казалось, что рака я не очень боюсь. Мне так казалось. Однако, когда в 23 года я пришла на очередное обследование и врач сказал «пора», я почувствовала, как холодок пошел по спине. Почему пора? Что он увидел на УЗИ? Он сказал мне, что вероятность злокачественного перерождения слишком велика, чтобы мы могли дальше тянуть и пытаться отсрочить момент удаления органа. Как бы ни хотелось его сохранить, риски слишком велики.
Я вышла из больницы. Сейчас не могу вспомнить, что за время года было, но кажется, что поздняя осень. Рядом с моей больницей находился детский хоспис. Я посмотрела на него, и мне стало невыносимо стыдно. За то, что я, кажется, не могу справиться с небольшой проблемой, в то время, как рядом умирают дети. Я осознавала глупость этой мысли, но отпустить не могла. Я позвонила своему лучшему другу и разрыдалась ему в трубку. Я повела себя гораздо более эмоционально, чем я от себя ожидала. Почему-то было страшно.
Потом я ушла в какой-то безумный отрыв. Хотя рак щитовидки один из самых «безопасных» и летальных исходов из-за него действительно довольно мало, все же это не простуда. Я ушла с головой в неадекватные тусовки и вела себя так, как будто живу последний день. Даже в ночь на день госпитализации я была на какой-то вечеринке. А потом собрала вещи и поехала в больницу. Поскольку мой врач был там одним из самых уважаемых профессоров, ко мне отнеслись более, чем по-человечески и по-дружески. Кроме того, я была существенно моложе остальных пациентов и все, конечно, пожалели молоденькую девочку. Меня определили в палату и назначили день операции. Сейчас я помню, что это был вторник.
Я помню, как мне не хотелось рассказывать обо всем родителям. Я предвкушала ахи и охи, слезы и прочие проявления эмоций. Я не ошиблась. «Почему это происходит уже со вторым моим ребенком» — было основным лейтмотивом того вечера. Я не могу винить в этом маму, ей действительно было тяжело. Но на тот момент мне хотелось спокойствия, адекватности и поддержки. Поддержку я получила от сестры. Было и спокойствие, и уверенность, что все будет хорошо. Я бесконечно ей за это благодарна.
Мне очень хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Очень скучно лежать в палате с еще пятью стонущими женщинами в возрасте, обсуждающими передачу «Голос». Очень надоедливо объяснять почти на каждом утреннем обходе, почему я принимаю антидепрессанты. Наконец-то наступил вторник. Операция была назначена на утро. Приехала довольно допотопная каталка и две большие медсестры попросили меня раздеться до трусов и залезть на нее. Я вообще очень не люблю раздеваться, даже для врачей, хотя и понимаю, что это иногда нужно. Ощущение неприятной беззащитности отпечаталось у меня в памяти очень хорошо. Мне замотали ноги эластичным бинтами и повезли в операционную. На потолке мелькала плитка. В самой операционной меня поразили лампы. Они были огромные и очень похожие на скелеты динозавров. Воистину современные технологии. На соседнем столе метрах в 20 от меня лежала женщина, которой должны были проводить такую же операцию. Она помахала мне рукой и сказала: «соседями будем!». Почему-то от этого у меня заколотилось сердце. Своих оперирующих врачей до введения наркоза я так и не видела, но я знала, что там будет вся команда, в составе которой и мой наблюдающий врач, и полностью им доверяла. Левую руку медсестра попросила протянуть ей. «Немножко укусит» — ласково сказала она. Врач-анестезиолог дала мне маску, уверяя меня, что в ней кислород. Почему-то я ей не поверила. Два вдоха. Глубже, еще глубже. Я провалилась в черную пропасть.
Света, надо вставать. Просыпайся. Не спи. Перед глазами все очень мутное, из шеи торчит какая-то труба, мамины тревожные глаза рядом. Кажется, операция прошла. Кажется, успешно. Я плохо помню несколько часов после нее, помню только то, что спать было нельзя и мама читала мне журнал Stories, чтобы отвлечься. Очень сильно мешала та самая дренажная трубка и катетер в вене на руке. Шов был стянут железными заклепками и тоже довольно сильно раздражал. Сильно болела шея, но не шов, а мышцы задней ее части, вероятно, из-за того, что я провела несколько часов с запрокинутой головой.
Через пару часов сильно затошнило и подскочила температура. Мама пошла на сестринский пост. У нас не работает телефон и врач придет только через полчаса. «Ну отлично, так я тут и помру» — пронеслось у меня в голове.
Следующие несколько дней я приходила в себя. Надо было есть, но катастрофически не хотелось. Неудобные скобки со шва сняли через день после операции. Оставалось ждать результаты гистологии. Как ни странно, я больше не нервничала.
Диагноз оказался неоднозначным. Вроде бы и карцинома, а вроде бы и не ясно. Стало понятно, что если я хочу спокойно жить, надо получить второе мнение. Я давно уже заметила, что мне везет с людьми вокруг меня. Совершенно чудесным образом мой бывший коллега и друг, по совместительству ученый-онкоиммунолог, согласился съездить в Обнинск к авторитетному профессору и подтвердить или опровергнуть мой диагноз. Так я получила выписку о том, что у меня онкология. Когда я пришла забирать свои стекла, друг предложил мне посмотреть на то, что там, в микроскоп. Мне было искренне интересно увидеть вросшие в капсулу щитовидной железы раковые клетки, включился исследовательский интерес. Я плохо осознавала, что недавно это было внутри меня.
Необходимо было принять решение, хочу ли я проходить радиойодтерапию или нет. С таким диагнозом она показана, но решение всегда за пациентом. Я решила, что стоит, хотя это и повлечет за собой большое количество неудобств. Мне пришлось договориться на работе, что меня не будет несколько месяцев. Мне снова повезло с замечательными людьми: меня согласились отпустить на удаленную работу с сохранением зарплаты. Задания, которые я получала, были, мягко говоря, легкими. Сложнее было перестать есть все йодосодержащие продукты и принимать заместительную гормональную терапию. Я сразу почувствовала, что меня тянет вниз, в темное и вязкое болото. Повышение дозы антидепрессантов конечно не помогло. Я слегла пластом на месяц подготовки к радиации. Фоном играл сериал, рядом спала собака, за стеной подруга вела свою активную жизнь. А я лежала, и мне все было все равно.