Утро – яркое апрельское солнышко пробивается сквозь занавески, молчащий будильник, и холодный нос тыкается в щёку с напоминанием, что вообще-то пора, хозяин, и о собаке подумать. Ну, хорошо-хорошо, споласкиваю физиономию – холодной водой, чтобы прогнать остатки сна, - одеваюсь, выхожу на двор, где мы уже успели обрасти кое-какими знакомствами – и после получасовой прогулки, дом, завтрак и включённый на полную громкость «Маяк», где только и говорят, что о вчерашнем успешном запуске – как и запланированном на сегодня американским старте. Чай из пачки «со слоником» красноватый и чрезвычайно крепкий, печенье «Масляное» - именно того вкуса, что помнился мне детства – жизнь определённо удалась, товарищи!
Во всяком случае, на сегодня.
Всё-таки я какой-то неправильный попаданец – раз не готов вот так, с половины оборота строить планы о спасении страны или, хотя бы, об обеспечении дальнейшей безбедной и беспроблемной жизни себя, любимого. Может, дело в том, что попал я слегка… «не туда», и весь мой бесценный багаж послезнания, как и было сказано, мало чего стоит? Или в том, что то немногое, что я успел увидеть, не вызывает непреодолимого желания спасать и предотвращать – а наоборот, жить, радоваться и наслаждаться ожиданием светлого (обязательно!) будущего? Нет, правда: я понимаю, что середина семидесятых для человека, помнящего и душный застой середины следующего десятилетия, и кромешный ад девяностых, и «протчая, и протчая, и протчая», включая войну на Украине и почти неотвратимую перспективу глобальной ядерной войны – время чуть ли не райское. Но это ведь относилось ко всем описанным попаданцам, которые задумывались прежде всего о том, чтобы как-то не допустить грядущие ужасы. А я – что, какой-то особенный?
Выходит, что особенный – вернее сказать, «особенный» не я сам, а мир вокруг меня. Ладно, я не беру поразительные расхождения в космической программе, некоторые несоответствия в составе власть имущих, причём что в благословенном отечестве, что за океаном – но вряд ли только этим дело и ограничивается! А пока – интуиция, общее ощущение прямо-таки вопиёт мне в оба уха, что тут всё не так, и спасать ничего не надо, потому как оно и само неплохо так развивается. Или дело в элементарной эйфории, порождённой не в последнюю очередь потрясающим ощущением собственного, юного и абсолютно здорового тела?
Разбираться со всем этим, конечно, придётся – но кто сказал, что этим надо заниматься немедленно? Если честно, после вчерашних потрясений у меня не хватит душевных сил даже на то, чтобы спуститься к почтовому ящику за газетами и просмотреть новости…
Нет, тут я, пожалуй, ошибся – к газетному ящику сбегать стоит, но дело вовсе не в новостях. Дело в том, что начиная с января этого года в «Пионерке» печатают фантастическую повесть чешского писателя Александра Ломма «Дрион» покидает Землю». Довольно занятная и, увы, забытая любителями фантастики более поздних времён история про инопланетянку прибывшую на Землю в шарообразном «биотехнологическом», как это сказали бы в наши времена, корабле. Дело происходило в Средней Азии, в период ликвидации басмачества; Миэль (так звали прекрасную астролётчицу), намеревалась ни много ни мало, избавить человечество от агрессивности и перспективы всеуничтожающей войны, покончив, попутно и во способностью к развитию. Однако, незваную «прогрессоршу» подстрелили в стычке с местными бармалеями; за этим последовал перелёт на её родную планету в сопровождении одного из землян, конфликт с местным спятившим электронным мозгом, увенчавшийся полным успехом и победой посланца Республики Советов на фоне неизбежной романтической любви - и, наконец, возвращение на Землю…
Первую часть повести начали печатать ещё в прошлом, семьдесят четвёртом году, и я отлично помню, как ожидал очередного выпуска - а, поскольку отец имел обыкновение забирать газеты, отправляясь на работу, меня обычно не хватало на то, чтобы дождаться вечера, и я на большой перемене бежал на первый этаж, где в холле, на стендах вывешивали свежие номера «Пионерки». Я даже собирал вырезки с новыми главами – они обнаружились в картонной папке, в ящике моего стола. Но увы, сегодня новой порции инопланетных приключений не было, как не было в ящике и самой «Пионерской правды» - похоже, по воскресеньям она попросту не выходит.
Ладно, что тут поделаешь, подождём до завтра (удивительно, но мне всерьёз хочется окунуться снова в давно забытую историю), а пока - можно просто расслабиться и получать удовольствие, не забивая себе голову всяким… нет, не вздором, конечно, но вещами несколько от меня отдалёнными – во всяком случае, на текущий момент времени. Имею право, или нет?
Пожалуй, имею – во всяком случае, кто мне запретит? А раз так – давайте-ка займёмся куда более скромными, но насущными текущими проблемами. Что у меня на сегодня запланировано? Прогуляться, наконец, по Ленинскому проспекту, поглазеть на окружающую жизнь? Попытаться (если это возможно, разумеется) хотя бы на этот воскресный день, хоть на небольшую его частичку ощутить себя обыкновенным беззаботным школьником, которых сейчас полным-полно на улицах, и все радуются яркому весеннему солнышку? Позвонить Ленке и предложить вечером встретиться, погулять с собаками – а заодно продолжить осторожные расспросы о школе и одноклассниках? А вернувшись, поужинать пельменями и посидеть перед чёрно-белым телеком, наслаждаясь выпуском «Кабачка 13 стульев», которых в Интернете почему-то раз-два и обчёлся?
Да ведь есть ещё и самая срочная, самая актуальная задача: встретиться с дедом на пример легализации собаки. Вот и приступим, не откладывая…
И я потянулся к телефону.
С дедом мы встретились на бульваре, тянущемся вдоль улицы Крупской – там он по воскресеньям совершал пробежки. Это был целый ритуал, под названием «дед бегает трусцой» - большой, крепкий, широкий в плечах, он надевал ярко-синий спортивный костюм, смешную лыжную шапочку, кеды - и в таком виде отправлялся на пробежку, не делая различия для времени когда или погоды. Исключения составляли те воскресные и субботние дни, когда он отправлялся на стенд, или на охоту – и именно на эту тему я и намеревался завести сейчас разговор.
Так оно и вышло. Я увидел его далеко в перспективе бульвара, махнул рукой и пошёл навстречу; Бритька, успевшая уже набегаться вволю, трусила рядом со мной, так что у деда было достаточно времени, чтобы задаться вопросом, что это там такое происходит – а когда мы сблизились на достаточное расстояние, оценить заодно явно охотничьи стати незнакомой собаки. Конечно, золотистый ретривер, как и лабрадор – порода в СССР почти неизвестная, но дед много лет выписывал журнал «Охота и охотничье хозяйство», в котором печатались статьи по охотничьему собаководству, плотно общался с весьма высокопоставленными людьми, отдающими дань тому же увлечению, и я рассчитывал, что породу-то он опознает. Ну, или примет за обожаемых им ирландских сеттеров, тоже неплохая база для первого знакомства…
Так оно и вышло: дед смерил нас удивлённым возгласом и, вместо того, чтобы подать мне свою огромную, как лопата, ладонь, присел на корточки и протянулся к собаке. Бритька, существо крайне доброжелательное и неизменно радующееся любому знаку внимания, не подвела: лизнула широким розовым языком руку, потом уселась и, склонив на бок улыбающуюся мордаху, в свою очередь подала новому знакомому лапу. Этот жест окончательно растопил ледок недоверия, даже если он и был с самого начала: не прошло и минуты, как мы шли по бульвару вниз, в сторону проспекта Вернадского, собака нарезала круги вокруг нас, а я торопливо излагал деду заранее заготовленную и тщательно отрепетированную легенду.
Если вкратце – собака оставлена на моё попечение одноклассником, с которым мы учились в прошлой моей школе, и которому пришлось неожиданно уехать вместе с родителями за границу. Щенка его отец привёз полгода назад из очередной загранкомандировки – но не предполагал тогда, что Родина в самом скором времени призовёт его продолжить службу на чужбине, причём предложив прихватить с собой и семью тоже. Собаку же начали обучать охотничьим премудростям (глава семейства и сам был страстным охотником), но, поскольку новое назначение было не куда-нибудь, а в Аргентину, от мысли взять зверя с собой в трансатлантический перелёт пришлось отказаться. Собаку же оставили мне, причём по моей же горячей просьбе. «Ну, ты же такой охотник, дед, - сказал я, а всё время таскаешь уток, вальдшнепов и прочую болотную и водяную дичь, а это её прямая специальность!»
Сочиняя эту историю, я практически ничем не рисковал: мой старинный, с первого класса, друг Димка Кулаков действительно после третьей четверти отбыл вместе с родителями в Аргентину. Они у него были сотрудниками советского посольства, хоть и не дипломатами – отец служил автомехаником в посольском гараже, а мать на прошлом месте работы, в советском посольстве в Дели была шеф-поваром. Проверить эти сведения без привлечения каких-то специальных способов не представлялось возможным, и хотя я не сомневался, что дед при желании эти возможности изыскал бы. Но делать этого он наверняка не будет – в особенности, когда прозвучали волшебные словосочетания «работа по подноске дичи» и «подружейная порода, которые я в своём повествовании употребил каждое, по меньшей мере, по три раза. К концу получасовой прогулки мы договорились, что через неделю вывезем собаку на пробу в Завидово, на торфяники, постоять на вальдшнепиной тяге, а пока - наперебой обсуждали, как бы сделать так, чтобы бабушка смирилась с появлением в доме нового члена семьи. Нет, у меня и в мыслях не было оставить собаку у деда – он, может, и был бы не против, давно мечтая о хорошей охотничьей собаке, но график работы не позволил бы уделять Бритьке достаточно внимания, а бабушка категорически отказалась бы взваливать на себя ещё и эту обузу. К тому же и у меня не было ни малейшего желания расставаться с собакой, последовавшей вслед за мной через пятидесятилетнюю почти пропасть, в какую-то другую, явно не нашу, а альтернативную реальность. Так что, знакомиться всё равно придётся, и было решено сделать это прямо сейчас, не откладывая.
Надо было видеть, поползли вверх бабушкины брови при виде нашей компании в дверях. Именно это = и помогло мне проскочить первый, самый важный момент – если бы она с порога, не слушая возражений, отказалась бы пускать Бритьку в дом, дальше нам с дедом пришлось нелегко. Но она в удивлении даже сделала шаг назад, что позволило нам троим переступить-таки порог. И тут уж собака показала себя во всей красе: уселась на резиновый коврик с видом девочки-отличницы, и не сделала ни шагу, прежде чем не появился тазик с водой и тряпка, которой ей и вымыли одну за другой все четыре лапы. Асфальт на улице не успел ещё подсохнуть, так что грязную воду пришлось дважды менять – и это произвело на суровую хозяйку дома неизгладимое впечатление. Рушился главный и первый в такой ситуации аргумент: «притащили грязь в дом!» Потом Бритька сунулась к бабушке носом с намерением установить контакт привычным способом, а когда попытка эта была довольно строго пресечена – «нечего тут нежности разводить!» - понимающе вздохнула, и наскоро осмотрев комнаты, улеглась в коридоре, возле того самого коврика. Типа: «я тут маленькая, лежу, никого не трогаю, жду, пока дадут какую-нибудь вкусняшку». И даже не сильно протестовала, когда я пресёк её поползновения проникнуть в кухню во время обеда, хотя на морде было явственно написано: «и ты, Брут…»
После обеда мы с дедом устроились в гостиной и, как не смотрел я голодными глазами на его шкаф с собранием сочинений Ленина, томом «истории КПСС» и подборкой журнала «Коммунист», пришлось продолжить беседу на охотничью тематику. Мы детально обсудили предстоящую вылазку на природу, дед ощупал лапы, морду и шею собаки, от чего та пришла в полнейший восторг и перевернулась на спину, подставив для ласки брюшко. Дед поинтересовался, привычна ли псина к поездкам на автомобиле – в Запрудню предстояло добираться на машине дедова племянника и моего дяди, тоже заядлого охотника – я раз пять выслушал предупреждение не кормить собаку с утра. Потом я попросил деда показать мне свою коллекцию охотничьих ножей – помнится, в своё время я приставал к нему с этим чуть ли не в каждый свой визит, вот и сейчас с удовольствием перебрал «экспонаты», любуясь точными, безупречными формами лезвий и рукоятей. Один из ножей – знаменитый «полураскладной» НШ – «нож Шилина», который иные ножевые знатоки именуют «штабным». Удивительная, поистине уникальная среди советских ножей конструкция - длинное обоюдоострое лезвие штыкового типа при нажатии кнопки на две трети утапливалось в ручку, а оставшийся кончик входил в деревянные, со стальным наконечником, кургузые ножны, снабжённые для удобства кожаным подвесом. Кроме собственно клинка, в рукояти содержалось всё необходимое в нелёгкой штабной жизни - шило, открывашка для консервных банок, ещё одно лезвие, маленькое, для заточки карандашей - и, наконец, главный, наиважнейший аксессуар, штопор. Самый раритетный образец в дедовой коллекции – как я, помнится, убивался, когда после смерти деда в возрасте восьмидесяти трёх лет его вдова (не бабушка, та ушла из жизни гораздо раньше) избавилась от всего собрания - и ножей, и охотничьих ружей, среди которых был, между прочим, и редкостный «африканский» штуцер «Холланд и Холланд», вывезенный им в своё время из Германии, где он занимался репарациями по части тяжёлой металлургии… На полированной стали был глубоко выдавлены цифры 1945 - понятно, изготовлен ещё во время войны...
Оставив, наконец, в покое ножи, мы в меру моих познаний обсудили особенности охоты с ретриверами (дед посетовал, что порода эта неважно работает по поиску и подъёму дичи), я ответил – да, так оно всё и есть, зато за подранком идёт и на сотню метров, и на две, не то, что спаниели, которые ограничиваются, самое большее, тремя десятками шагов.
За разговорами прошёл остаток дня. Я отказался от идеи остаться переночевать (завтра в школу, всё, и учебники, и форма на той квартире, да и собаку – не здесь же оставлять?) и, получив в нагрузку кулёк из плотной коричневой бумаги в которой ждали своего часа котлеты, отправился домой. В авоське кроме запаса провианта имел место пресловутый том «Истории КПСС» 1973-го года издания - его я незаметно вытащил с книжной полки и вынес под мышкой, чтобы избежать лишних расспросов. Пока я не был к ним готов.
Я шагал к дому и чувствовал себя форменным бесчувственным чурбаном. В самом деле – вот они, дед и бабушка, на их похоронах я был невесть сколько лет назад – но оба живые, бодрые и даже младше, хоть и ненамного меня-тогдашнего! Интересно, мелькнула несколько отстранённая мысль, с родителями будет так же? Ведь я действительно не чувствую никакого прилива нежности или там щемящей тоски – всего лишь радость, как от встречи в любимыми родственниками, с которыми не виделся очень долго и вот, наконец, сподобился.
…а может, так оно и есть на самом деле, и не стоит усложнять без необходимости?..
Как ни пытался я проявить характер, и не прикасаться к толстенному серому кирпичу – ничего из этого не вышло. И – первое потрясение я испытал, едва открыв книгу. Да какое!
Здесь Сталин умер не в пятьдесят третьем году, а только в ноябре пятьдесят шестого – и за эти три с половиной года много чего успело произойти! Для начала, ещё в пятьдесят третьем он снимает с поста секретаря ЦК Хрущёва и отправляет его поднимать хлопковую отрасль в Узбекистан – «и больше о нём в этой саге не будет сказано ни одного слова». Нет, серьёзно: я пролистал несколько следующих глав и не нашёл ни единого упоминания о несостоявшемся «кукурузнике» и его дальнейшей судьбе – хотя можно было понять, обвинения в чём-то эдаком, следствия и расстрела Никита Сергеевич счастливо избежал. Второй член триумвирата, Берия, как не раз продемонстрировавший таланты управляться с самыми безнадёжными и практически неосуществимыми заданиями, был брошен вождём и учителем на то, что в наше время назвали бы «нацпроектами». На этот раз ему поручили в кратчайшие сроки довести до ума Трансполярную магистраль и закончить строительство Сахалинского тоннеля – что он и сделал, доложив об окончании работ на 20-м Съезде КПСС, где в качестве генсека председательствовал, на секундочку, сам Сталин. Но вот какая незадача: всего через месяц после этого Лаврентий Палыч погибает в авиакатастрофе, возвращаясь с инспектирования финального участка Трансполярной магистрали «Ермаково - Енисейская - Игарка» - самолёт попал в пургу и разбился при посадке, такая вот незадача... Первый товарный поезд от Архангельска до Норильска отправился уже через месяц после этого прискорбного события, ещё через две недели по его следам отправился и пассажирский состав, и с этого момента сообщение по новой магистрали стало регулярным – и остаётся, насколько я смог понять, таковым и по сию пору.
Что до Сталина – то, добившись прямо на съезде слагает с себя полномочия Предсовмина, добивается назначения на эту должность Маленкова, а сам – взрывает бомбу, мало уступающую известному докладу Хрущёва, сделанного на том же съезде, перед той же аудиторией но в иной реальности. Он объявил о старте коренной реформы партии – причём в выражениях, как и Никита Сергеевич, не стеснялся. «Я предлагаю отстранить ВКП(б)-КПСС, этого гиганта с гниющей головой, от практического руководства государством, - говорил он с трибуны, и слова падали в сердца слушателей расплавленным свинцом. – Этого требует не только спасение государства, но и спасение самой партии коммунистов-ленинцев, путь, на котором она, переродившись, станет интеллектуальной, элитарной силой нашей страны, передав практические вопросы управления народным хозяйством Совету Министров – что, товарищи, уже давно следовало сделать…»
Тут я захлопнул книгу и долго сидел, изо всех сил стараясь избавиться от ощущения нереальности, выдуманности происходящего. Напоследок мелькнула и пропала мысль: а может, в этом мире уже успели побывать попаданцы, и приложили руку к преобразованиям – а я сейчас лишь наблюдаю плоды из усилий?
Подчиняясь внезапному импульсу, я кинулся в прихожую и после нескольких минут лихорадочных поисков держал в руках журнал «Огонёк» с нужной мне фотографией – большой, на половину разворота и в цвете.
Трибуна Мавзолея с огромными буквами «Ленин-Сталин». Датирована январём этого года. Вот, значит, как…
Всё. Больше не могу – и не буду, если не собираюсь просидеть за историческими изысканиями всю ночь и наутро обнаружить себя с дикой головной болью и депрессией от общего непонимания окружающей действительности. Завтра, всё завтра… или послезавтра, или вообще через неделю, когда шквал обрушившийся на меня, как то уляжется, устаканится, возвращая мне способность мыслить рационально. А вот что точно надо сделать завтра, причём не откладывая ни на один день - так это решить вопрос с Кулябьевым и его присными, причём решить так, чтобы на будущее исключить саму возможность рецидива. Просто чтобы больше не отвлекаться на всякую ерунду. Внимание и сосредоточенность мне ещё, ох, как понадобятся.
…понять бы ещё – зачем…