В своё время я опубликовал эту статью, которую мне прислала болгарская юристка Иванка С-ва. Это был именно взгляд со стороны, причём от человека с довольно редким сочетанием. Иванка С-ва. — болгарская юристка, специализирующаяся как раз на гражданском праве России.
Думаю, что вот такой взгляд со стороны, пусть и несколько устаревший, конечно, так как статья была написана в 2008 году и с тех пор кое-что, разумеется, изменилось... небезынтересен для нас. Всё, что я сделал, так это отредактировал некоторые специфические места, не слишком характерные для русской речи (таких мест было четыре), и исправил три грамматических ошибки, которые заметил, и вставил несколько примечаний.
При входе практически в любой суд на территории России, а равно и внутри судебных помещений можно увидеть многочисленные правила и надписи. Они исполнены в различной технике и с различной степенью грамотности как грамматической, так и юридической. Висят они на стенах, на стендах, на дверях. Общими между ними является то, что все они ограничительные — предписывающего или запретительного характера, и адресованы неопределённому кругу лиц.
В силу последнего обстоятельства: ограничения прав или свободы неопределённого круга лица содержаниями подобных текстов, интересно было бы проанализировать — какова должна быть юридическая квалификация таковых и в соответствии с такой квалификацией определить гдé именно может оспариваться законность и обоснованность подобных ограничений, если, конечно, подчеркну, такие ограничения вообще следуют из этих надписей и носят именно юридический характер de facto или de iure.
Замечу сразу: мне доводилось бывать в судебных зданиях в СССР, и в те времена такого обилия предписаний и запретов вокруг себя мне видеть не пришлось. Мало того: в те времена в здание любого суда, включая и Верховный Суд СССР, в рабочее время мог свободно войти кто угодно, даже не представляясь сидевшим при входе вахтёрам и милиционерам, кто угодно мог пройти и в любой зал и слушать идущий там процесс, правда, не нарушая порядка самого процесса, то есть в перерыве или до начала заседания, единственное, что при этом выяснял председательствующий, так это не являются ли присутствующие зрители свидетелями, поскольку согласно действовавшим и ныне действующим правилам, свидетели до их допроса в качестве таковых не должны слышать и видеть того, что происходит в зале судебного заседания. Мне это было вполне привычно и вполне понятно, и потому совсем недавно при посещении Верховного Суда Российской Федерации, что на улице Поварской в г. Москве, столкнувшись с проверкой документов о вызове в суд, которую проводили приставы при входе (у меня таких документов не оказалось, так как я шла в Верховный Суд Российской Федерации именно затем, чтобы послушать дела, по которым было назначено заседание), я даже растерялась. Я планировала в этот день потратить полдня на слушания в Верховном Суде РФ в качестве зрителя, и мои планы были сорваны.
На страницах этого журнала (я писал ранее, что я публиковал эту статью — прим. моё) я также обнаружила следы подобных запретов и препятствий. И именно в связи с этим решила написать свои соображения как человека, который способен видеть весь этот порядок глазами стороннего и ни в коем случае не заинтересованного юриста. Может быть кому-то в Российской Федерации такой взгляд будет интересен.
В Конституции Российской Федерации содержится правило, согласно которому закреплён принцип свободы доступа и сбора информации любым не противоречащим именно закону способом. Совершенно очевидно, что такое право включает в себя и получение информации о судоговорении в любом открытом судебном заседании. Если же такое право является именно субъективным правом человека, то человек не несёт обязанности для осуществления субъективного права пояснять мотивы осуществления такого права или получать какие бы то ни было дополнительные дозволения для такого осуществления. Обусловливание осуществления права вообще какими-либо сторонними условиями субъективного характера, например, получением чьего-либо дозволения, именуется ущемлением такого права, а ограничение осуществления такого права по объективным обстоятельствам, в том числе и путём создания таких объективных обстоятельств — умалением.
И умаление права и ущемление права суть его ограничения.
В соответствии с п.3 ст. 55 Конституции Российской Федерации ограничения конституционных прав людей, в том числе и права на поиск и сбор информации, может быть обусловлено только федеральными, но, скажем, не местными, законами и исключительно с теми целями, которые прямо указаны в самой Конституции. Из изучения толковательной практики Конституционного Суда Российской Федерации также видно, что такого рода логика является общеобязательной для использования на всей территории Российской Федерации, вне зависимости от вида здания или географических координат места.
Следовательно, даже если, например, я желаю войти в то или иное здание суда, скажем, для того, чтобы собрать информацию о том — какой судья находится в каком кабинете или где расположен буфет или туалетные комнаты, сколько метров составляет длина того или иного коридора, где есть проходы в то или иное помещение, не говоря уже о прямом дозволении закона на публичное присутствие в любом открытом судебном заседании, то никто не имеет право ни ущемлять, ни умалять этого моего права, иначе как по основаниям п. 3 ст. 55 Конституции РФ и по основаниям ст. 24 Конституции Российской Федерации, которые полностью корреспондируют с правилом п. 3 ст. 55 той же Конституции.
Как видно из текста п. 3 ст. 55 Конституции Российской Федерации цели ограничения прав и свобод человека могут быть связаны с очень узким кругом положений, но среди них, заметим, нет ни безопасности работы судей, ни поддержания общественного порядка, ни удобства охраны зданий и сооружений, в том числе и зданий и сооружений, в которых находятся суды России.
Одновременно с этим отметим, что не существует в Российской Федерации никакого федерального закона, который бы ограничивал присутствие посторонних лиц в здании суда в рабочее время или в заседаниях суда по открытым слушаниям дел, не существует также и закона, который бы обусловливал получение дополнительных дозволений или особенный порядок осуществления названного права.
Поняв, что названные ограничения, как правило, исходят из приказов и распоряжений председателей соответствующих судов, которые, строго говоря, согласно федеральному законодательству полномочиями издавать такие распоряжения не обладают, я принялась обходить районные суды, то есть как раз те суды, которые посещает большое количество людей.
Каждый раз приходя в судебные помещения и обнаруживая там очередной запрет, например, запрет использовать мобильную связь не только в судебном заседании, но и вообще в здании суда, я задавала вопросы приставам — какова природа подобных запретов и с какой целью эти запреты вообще установлены. В городе Новосибирске, где расположено Генеральное консульство Республики Болгария (его там уже нет, но оно действительно там было — прим. моё), запрет на использование мобильной связью в здании суда, я, например, обнаружила на стенах Заельцовского районного суда, предписание находиться в строго определённых местах, исполненное белым по красному — в Советском районном суде того же города, везде и всюду на входе меня встречали надписи, требовавшие предъявлять удостоверяющие личность документы приставам, которые охраняли вход, а в городе Красноярске меня действительно вообще не пропустили в здание краевого суда, сославшись при этом на распоряжение именно председателя этого суда. Мои ссылки на свободу сбора информации и связанную с этим свободу присутствия в залах судебного заседания, где я не являюсь участником процесса, не принимались. Лишь однажды в одном из судов пристав уловил у меня иностранный акцент и обратил внимание на то, что у меня не российский паспорт. В этом случае он тогда связался по телефону с помощником председателя суда, и я услышала, что пристав явно отвечал на вопрос: „А что ей нужно?“ — „Говорит, что послушать процессы“. Тогда с разрешения, сказанного в телефонную трубку, меня пропустили.
Возможно, что я что-то плохо понимаю в нынешнем законодательстве России, но всё-таки я считаюсь специалистом именно по российскому гражданскому материальному и процессуальному праву, и я полагаю, что вводимые повсеместно (к сожалению я имею право обобщать, так как я посетила более 30 судебных учреждений России в различных субъектах федерации) ограничения прав людей на доступ в здания судов и на поведение в зданиях судебных учреждений являются прямым административным, а не законным (!) ограничением конституционных прав человека, не предусмотренным Конституцией Российской Федерации.
Такие ограничения, ограничивающие права и свободы людей и граждан самой России, как представляется, могут быть оспорены в порядке главы 25 ГПК РФ (сейчас этот порядок регулируется Кодексом административного судопроизводства РФ, но тогда это действительно была глава ГПК РФ — прим. моё), поскольку правила поведения, установленные председателями судов, не являются судебными постановлениями (актами), а потому их оспаривание должно будет производиться не в порядке обжалования таковых, а в порядке именно оспаривания законности их.
Меня поразило то обстоятельство, однако, что правозащитные организации Российской Федерации и прокуратура не занялись каждый своими методами организовывать проверки указанных правил, а ведь, как представляется, такого рода судебные процессы были бы весьма показательными для всей системы правоприменения в Российской Федерации, поскольку сердцевиной этих процессов было бы именно истолкование соблюдения конституционных прав и свобод граждан. Одновременно с этим было бы и утверждено место полномочий председателей судов в Российской Федерации устанавливать подобного рода ограничения для неопределённого круга лиц.
Вполне возможно при этом, что один из указанных процессов мог бы выйти на уровень Конституционного Суда Российской Федерации. И такое поведение правозащитных организаций и прокуратуры Российской Федерации, как представляется, было бы правильным поведением.
От редактора
В одном из коридоров одного районного суда в городе Новосибирске произошёл прекомичнейший случай с надписями.
Я шёл по коридору, когда меня окликнул молодой человек, судя по выговору и внешности — китаец. Он спросил меня где находится туалет, куда бы он мог войти. Нелепость вопроса была в том, что молодой человек стоял… возле входа в туалет. Я обратил его внимание на это очевидное обстоятельство. И услышал: „Но я не гражданин России!“. Сначала я ничего не понял, потому что мне и в голову не приходило, чтобы кто-то стал бы требовать паспорт при входе в туалет.
Но затем я обратил внимание на надпись на двери.
Она гласила: «Туалет для граждан».