У мамы не очень с аналитической частью, но все в порядке с интуицией. А ее интуиция сейчас вопила, что ничем хорошим наша выползка не закончится.
Правильно ли я поступаю, разрушая окончательно розовый картонный домик родительницы? Ответ на это я знаю точно! Сама жила в выдуманном мирке, где все были хорошими и друг другу улыбались. Счастливое завтра не только от нас зависит. Ты можешь убиваться изо всех сил, строя ячейку общества, ты можешь по десять раз на дню показывать свою заботу… Но, если ты для того товарища — только средство, удобная ширма или красная дорожка к трамплину… Кому такого счастья отсыпать? Хаты с краю горят первыми. Моя полыхнула адово. Я ведь могла сказать ей раньше, но, как говорится: благими намерениями.
Мама всю дорогу молчала, кидая болезненные взгляды. Как женщина, она уже чувствовала, что проиграла в этой битве.
Частный сектор за городом. Тишина, в противовес от гудящих транспортом улиц. Небольшие уютные коттеджи. Напротив одного из которых мы остановились. Кованые решетки ворот. Сквозь них видно ухоженный участок у дома, покрытый газоном, детские качели.
— Лиля, — мама хватается за горло. — Что мы здесь делаем?
— Ждем, — философски говорю, вытянув ноги.
Мама кивает и озирается по сторонам, вздрагивает, увидев знакомую машину, подъезжающую к дому. Ворота автоматически отъезжают и авто, шурша покрышками, въезжает на участок.
— Папа! — из дома выбежал мальчишка лет пяти и прыгнул в распахнутые руки Виктора Серебрякова.
Не смотрю в ту сторону. Все там мне известно. Мама потерянно пытается пригладить прядь волос. В уголках глаз блестят слезы. Она сглатывает накатившую боль.
— За что он так со мной? — ее глаза невидяще ищут точку опоры.
— Мам, не ищи смысла там, где его нет. Он просто — козлина! Все еще веришь в его басни про любовь?
Мне горько это говорить. Невыносимо сейчас ждать ее реакции.
— Я должна …
Не знаю, кому она должна осталась. Просто иду за мамой следом. Ни разу Людмила не сбилась с шага. Мы, утопая каблуками в щебенку, переступаем на асфальтированную дорожку. Услышав шаги, отец поворачивается и замирает.
— Познакомишь с братишкой? — я первая подхожу и присаживаюсь на корточки перед мальчонкой, который хлопает глазками, не понимая, кто эти тети.
— Что … Почему вы здесь? — обретает речевую функцию папенька.
Моя мама — воспитанная женщина. Она не кричит и не бьется в истерике, не ищет кирпич побольше, или кусок арматуры.
— Как тебя зовут, малыш? — спрашиваю глазастенького, жмущегося к отцу.
— Миша, — улыбнулся мелкий.
Единственный, кто всем пока рад и всем доволен. Парень счастлив, что его отец приехал. Он пытается обратить на себя внимание мужчины. Но папенька, словно все рычаги власти растерял. Не отрывая глаз от матери, поднимается.
— Прости, Люда. Я должен был тебе сказать раньше, — отец пытается схватить ее за руку.
— Не смей меня трогать! Никогда не смей! — мама качает головой, обхватив себя руками. – Всю душу ты мне вывернул, сволочь! Не прощу! Понял?!
Она не кричала. Ее было едва слышно, но даже этим почти шепотом, била наотмашь. Отец пыхтел, сжимая кулаки. Те, кто многое прощал и был верен не смотря ни на что, поддерживал, ждал, терпел… уходят раз и навсегда. Безвозвратно. Самые крепкие мосты горят ярче.
— Ты не заслуживаешь ее, — мы смотрели оба в след хрупкой женщине.