Весьма интересно посмотреть, как именно менялись правила контроля над решениями, которые вступили в законную силу в надзорной инстанции после того, как Россия превратилась в буржуазное государство, то есть в классовую диктатуру класса капиталистов.
Давайте при этом не забывать, что это превращение прежде всего государственной, а значит классовой пропагандой преподносится как увеличивающее объём и содержание прав и свобод вроде бы всех без исключения граждан.
Прежде отметим, что пересмотр судебных решений в порядке надзора это, конечно, исключительное производство, призванное в первую очередь поддерживать именно законность решений судов на всей территории нашей страны. Ну в чьих интересах принимаются как раз законы в классовом государстве рассказывать, полагаю, излишне. Но так ли это сейчас на деле, как утверждает именно государственная пропаганда вообще – совсем иной вопрос, и на него мы попытаемся ответить в самом конце. А сейчас любопытно чисто исторически полюбопытствовать, как именно менялись правила обращения в суд надзорной инстанции.
Первоначально, в социалистическом государстве для обращения в суд надзорной инстанции вообще не существовало никаких сроков и никаких ограничений, кроме одного – судебный акт должен быть вступившим в законную силу, то есть не только стать обязательным для его исполнения, но и кроме того создавать преюдиции. Мало того, в суд надзорной инстанции имел право обратиться и прокурор, даже если он не участвовал в деле. Смысл такого прокурорского вмешательства заключался в том, что единственной целью существования прокуратуры был надзор (именно надзор!) над соблюдением законности. Прокуратура была единой и над единством законности на территории всего государства она и надзирала. В том числе и в судах. Другое, правда, дело в том, что прокуроры зачастую в своих протестах (тогда это называлось так) то тут, то там явно превышали свои полномочия, давая оценки обстоятельствам и доказательствам, а вовсе не только применениям законодательства, но да, я не помню ни единого случая, когда суд ставил бы на место такого прокурора, напоминая ему о том, что он на подобные оценки никакого права по содержанию самого закона о прокуратуре прокурор не имеет.
Затем сроки, в течение которых субъект мог подать жалобу в порядке надзора, сократились до одного года с момента, когда судебный акт вступил в законную силу, а судебные акты мировых судей вообще были выведены из-под процедуры пересмотра в порядке надзора.
Да, аргументация выглядела совершенно разумной. Количество дел, рассматриваемых судами, возросло многократно, сложность их резко увеличилась, а если в компетенцию Верховного суда добавить ещё и всё то, что пишут многочисленные мировые судьи, у каждого из которых количество дел часто переваливает за тысячу в год (вот никакой зависти их работа лично у меня не вызывает), то он просто бы не справлялся с работой, захлёбываясь под валом обращений, к тому же имеющих основания в давних временах. Иными словами, удобство функционирования государственной власти в условиях явно нарастающей конфликтности общества, в котором кроме частно-частных и частно-публичных противоречий появились ещё и куда как более многочисленные и совершенно фундаментальные противоречия, порождённые самой классовостью, буквально фетишизацией не только вещей, но и денег (никогда ни один буржуазный юрист не признает, что такой индикатор, как именно резкое увеличение количества гражданских дел, которые стали находиться на рассмотрении судов, является ярким показанием прежде всего того, что капиталистическое общество покоится вовсе не на праве, а исключительно на интересе, причём интересе частном, включая классовый интерес, а вовсе не на общенародной интеграции интересов, поскольку последняя проводится в жизнь прежде всего интересами пролетариата, то есть интересами прямо враждебными интересам буржуазии), потребовала не чего-то, а именно ущемления прав субъектов на обращение в порядке надзора, то есть установления дополнительных условий для осуществления права или свободы субъектом. А если иметь в виду, что рассмотрение в порядке надзора есть именно контроль над единством законности, то несложно понять чтó именно было принесено в жертву именно удобству государственного управления. Но заметим, нормативным смыслом надзорного обжалования по-прежнему оставалась именно законность, а вовсе не что-то иное.
Однако и этого показалось мало. В конце концов, поскольку укреплялось именно буржуазное государство, оно продолжило наступление именно на права и свободы граждан. «Реформирование» ГПК РФ, естественно, продолжилось.
1 января 2008 года вступили в силу изменения к ГПК РФ. Для нашего рассмотрения существенным является изменение порядка пересмотра вступивших в законную силу решений и определений судов в порядке надзора. На нём и сосредоточимся. Важно и то, что реформирование ГПК РФ иными комментаторами выдаётся за дальнейшее проведение судебной реформы и потому считается заведомо прогрессивным (можно подумать, что реформирование, то есть изменение формы, вообще есть нечто такое, что не может быть реакционным по определению), а иными так и вообще провозглашается согласованием норм российского законодательства с международными нормами, в частности, с нормами, регулирующими защиту прав человека, и, стало быть, с практикой Европейского суда по правам человека (о! вот это так важно, так актуально оценить именно сейчас, когда всякое единство Европы начало просто распадаться на глазах под тяжестью именно противоречий внутри империалистической системы!). Но буржуазии в России тогда очень хотелось верить, что она движется в Европу, причём не на места обслуги, а на места равноправных вполне капиталистических хищников. Но что‑то ей постоянно активно мешало, не находите?
Прежде всего, конечно, стоит отметить то, что государственная власть, наконец, перестала желать получения денег за исправление своих собственных ошибок: отменила обязательность уплаты государственной пошлины при подаче надзорной жалобы во всех случаях. Это выглядело вполне логично пока рассматриваешь исключительно эту отмену, поскольку именно надзорное рассмотрение никаким вообще образом не затрагивает оценки действий сторон. При надзорном рассмотрении проверялось тогда лишь верное применение закона как процессуального, так и материального, а последнее суд делает самостоятельно (по принципу ius novit curia). В вопросы факта надзорная инстанция вроде бы лазить вообще не должна, не имеет права. Правда, de facto всё равно лезет. И никакого окорота в этом на неё, кажется, не существует. Однако факт остаётся фактом: надзорное обжалование стало полностью освобождённым от уплаты государственной пошлины. Отметим и запомним это.
В связи со сказанным отметим другие новации. Прежде всего стоит отметить, что срок на надзорное обжалование резко сократился. Вдвое. Был год, стал шесть месяцев. Для того, чтобы вполне понять тенденцию к сокращению срока на надзорное обжалование, стоит обратить внимание на две вещи:
⑴ динамику изменения срока на надзорное обжалование в истории гражданского процессуального законодательства России
и
⑵ срок для подачи жалобы в Европейский суд по правам человека (вот где проявилось неизбывное желание национальной буржуазии «попастись на тучных пастбищах цивилизованной Европы»; 90% населения России дела не было ни до какого ЕСПЧ и сроках подачи жалобы туда).
Напомним, что первоначально для пересмотра вступившего в законную силу судебного решения в порядке надзора не существовало вообще никакого ограничивающего срока. В принципе, отчасти (а быть может на теоретическом уровне и полностью) это было связано с тем, что в реализованном позитивном законодательстве России существовало представление на том, что суд в судебном процессе исследует окружающий мир вообще, а не только материалы дела (в ГПК РСФСР, например существовали следующие правила:
ст. 50 ГПК РСФСР: «Доказательства представляются сторонами и другими лицами, участвующими в деле. Если представленные доказательства недостаточны, суд предлагает сторонам и другим лицам, участвующим в деле, представить дополнительные доказательства или собирает их по своей инициативе»,
ст. 133 ГПК РСФСР: «Суд или судья по заявлению и ходатайству лиц, участвующих в деле, или по своей инициативе может принять меры к обеспечению иска. Обеспечение иска допускается во всяком положении дела, если непринятие мер обеспечения может затруднить или сделать невозможным исполнение решения суда»,
ст. 294 ГПК РСФСР: «При рассмотрении дела в кассационном порядке суд по имеющимся в деле и дополнительно представленным сторонами и другими лицами, участвующими в деле, материалам проверяет законность и обоснованность решения суда первой инстанции как в обжалованной, так и в необжалованной части, а равно в отношении лиц, не подавших жалобы.
Суд не связан доводами кассационной жалобы или протеста и обязан проверить дело в полном объёме»), и выносит некоторое максимально объективное суждение, касающееся не только материалов по делу, но и мира вообще, то есть суждение, обладающее свойством объективной истинности, по крайней мере в максимальном из возможных приближении. Разумеется, что при такой посылке было необходимо всегда иметь возможность вносить коррекции в это суждение. Затем концепция в представлениях о судебном суждении радикально изменилась. От судов перестали требовать изучения окружающего мира, а их суждение стало лишь суждением о материалах дела, сформированных исключительно по инициативе участников гражданского судебного процесса. Суждение суда, таким образом, локализовалось и перестало быть и абсолютным и абсолютно объективным. В сущности, то, что говорит суд в своём судебном акте, должно касаться только и исключительно материалов дела, а материалы дела попадают туда только потому, что имеется какое‑то ходатайство участника судебного процесса (а вовсе не кого угодно!) о приобщении к материалам по делу того или иного доказательства. Последнее правило нарушается судами и нарушается повсеместно, но, отмечу, я ни разу не видел отмены решения суда только на том основании, что то или иное доказательство, которое он положил в основание своего суждения, добыто им самостоятельно, по его собственному разумению и инициативе без ходатайства участникков, а, стало быть, заведомо для суда незаконно. Мало того, суд частенько требует от сторон представления тех или иных доказательств даже тогда, когда никто соответствующего ходатайства не заявлял. Напротив, мне известны случаи, когда судья сам начинал интересоваться, например, в других судах делами, которые те рассматривают, а затем класть в основание своих действий сведения, которые этот судья таким вот инквизиционным образом получил из этих судов. Но мы же говорим не столько о практике, сколько о концепции, правда? Хотя весьма и весьма показательно, что судьи, действуя как уже просто юристы-профессионалы, идут наперекор правилам.
Может быть что-то в правилах не так?
В связи с изменением концепции представления о природе судебного суждения, изменился и порядок надзорного обжалования. Он стал ограниченным — напомню: сначала он стал ограничен одним годом с момента вступления соответствующего судебного акта (постановления) в законную силу.
При этом я не могу сказать, что такое ограничение было сделано последовательно. Дело в том, что за пределами этого самого года судебное суждение по делу всё‑таки приобретает характер абсолютного в пределах самого дела. В пределах ли только рассмотренного дела? — а вот и нет! Если бы не существовало ст. 61 и п. 2 ст. 209 ГПК РФ (которыми, кстати, в практике вовсю пользуюсь, например, и я), то вот тогда можно было бы действительно сказать о локальности суждения суда. Тогда и только тогда можно было бы справедливо сказать о том, что всякое суждение суда, сделанное по делу, касается только и исключительно этого дела и ничего более, что оно влияет только и исключительно на последствия самого дела, и ни на что более оно влияния не оказывает. Но, как видно из парадокса трёх процессов, при наличии ст. 61 и п. 2 ст. 209 ГПК РФ (и ст. 69 АПК РФ, конечно), решение по делу оказывает влияние на события и оценки, находящиеся далеко за пределами самого дела. Причём оказывает без всякого ограничения срока. И суждение суда становится абсолютным и вневременным для определённого круга лиц.
Чтобы проиллюстрировать сказанное, не ограничиваясь только изложенным уже парадоксом трёх процессов (кстати, описанная в этом парадоксе ситуация так‑таки уже и встретилась в судебной практике: в деле оказались два вступивших в законную силу решения, в одном из которых обстоятельство было установлено как существующее, а в другом как отсутствующее, на вопрос же судьи районного суда зональному как же теперь быть, последний ответил так: „Да прижмурьтесь на одно из решений. Мы поддержим“).
Представим себе, что в некотором судебном решении установлено, что отпечаток пальца не является вообще средством идентификации лица, а его совпадение с отпечатками того же пальца исследуемого лица не доказывает, что этот отпечаток оставило то же самое лицо. Нет, речь не идёт о сумасшедшем судье. Такое решение в реальности есть, но просто оно относится ещё к тому самому времени, когда отпечатки пальцев вовсе не считались средством идентификации. (А вы всерьёз полагаете, что дактилоскопическая идентификация или идентификация была всегда? – Ага, щас!) Так вот, если такое решение не будет отменено, то можно смело сказать, что во все времена во всех процессах, в которых участвуют те же лица, что и участвовали в том самом исходном процессе или их правопреемники (например, наследники), необходимо полагать, что отпечатки пальцев того самого исследуемого лица его вовсе не идентифицируют. Доказывать обратное может лишь только тот, кто не принимал участие в том достопамятном (и вероятно, теперь приснопамятном) процессе, причём этот посторонний должен именно доказывать суду, что повторяемость отпечатков пальцев у различных людей возможна с ничтожной вероятностью, поскольку для любого процесса, где участвует участник или его правопреемник того самого изначального процесса, доказательная сила папиллярных узоров не будет и не может быть обстоятельством общеизвестным. Так прямо следует из закона.
Законодатель, верно, не понимал ранее и не понимает теперь, что бессрочность возможности пересмотра судебного решения связана, вообще говоря, не только и не столько с объёмом оснований судебного суждения в деле, сколько с бесконечностью судебного суждения по времени и делам, порождаемой совершенно обветшавшим и изначально негодным принципом преюдиции, который только что и может существовать как в связке с требованием к суду выносить абсолютно объективные суждения, основываясь на окружающей его действительности, а не только на материалах дела.
Но последнее требование, строго говоря, есть требование не к судебному, а к научному суждению, никак не ограниченному в своей выработке по времени и ни в коем случае никогда не являющемуся окончательным. В отличие от суждения судебного, которое просто не может не быть конечным. Возможность бесконечного исправления ошибок, правда, предоставленная довольно неуклюже, — надзорная инстанция в принципе не должна была никогда рассматривать вопросы факта и его доказательной силы и оценки, но только и исключительно применения законодательства, — несколько уравновешивала такое противоречие.
Теперь это противоречие между ограниченностью судебного суждения и принципом преюдиции начнёт проявлять себя уже по истечении 6 месяцев (а бессрочно и не одного года, как было ранее) после вступления в законную силу судебного акта по делу.
Единственное в чём «согласованы» рассматриваемые новации по срокам подачи надзорной жалобы с правилами рассмотрения дела в Европейском суде по правам человека, так это то, что сроки подачи жалобы оказались между ними выровненными: шесть месяцев там и шесть месяцев тут.
Коварное равенство, надо отметить! По существу перед человеком, если он желает и после вступления в законную силу решения суда продолжить отстаивание своих прав в полном объёме, была выстроена необходимость осуществить в шестимесячный срок обращение и в суд надзорной инстанции, и в ЕСПЧ. Если же иметь в виду, что для районных судов существовала не одна, а две надзорные инстанции — президиумы областных, краевых и тому подобных судов в субъектах федерации и Верховный суд Российской Федерации, и в шесть месяцев уложить рассмотрение никак не удастся, а при каждом рассмотрении необходимо прикладывать копии судебных актов, заверенные «синими» (на Украине говорят: «мокрыми») печатями, то становится понятно, что для обращения в Верховный суд Российской Федерации рассмотрения вопроса о восстановлении процессуального срока для подачи туда жалобы (а такое рассмотрение ещё и производилось до недавнего времени непременно в суде первой инстанции, и само по себе вполне может быть источником для производства по жалобам, включая жалобы надзорные, и тут была возможность элементарного цикла, когда суд первой инстанции отказывает в восстановлении, подаётся жалоба, которая возвращается, на возврат снова подаётся жалоба, которая снова возвращается и так до бесконечности), не избежать.
Если такая картинка считается соответствующей «международным стандартам», то я сильно желаю, чтобы такие стандарты кто‑нибудь сформулировал и озвучил как именно стандарты. Впрочем, мы уже услышали ведь, что жить надо не в согласии с правом, а в согласии с правилами, нет, не слышали? А чем право отличается от правил, догадываетесь?
Ещё одной новеллой явилось при реформировании то, что надзорная инстанция перестаёт рассматривать те дела, которые не были предметом рассмотрения в кассационном или апелляционном порядке.
Вот тут‑то и открывается ларчик неизбывной щедрости государственной власти, даровавшей нам всем, сирым, бесплатное надзорное рассмотрение. Дело в том, что ранее государственная пошлина вообще подлежала уплате при подаче жалобы в порядке надзора только в том случае, когда не было кассационного или апелляционного рассмотрения. Элементарная калькуляция позволяла сделать простой вывод: за полное рассмотрение бюджет получал от людей полуторную государственную пошлину: однократную в первой инстанции и тогда ещё половинную — в апелляционной, или в кассационной или в надзорной. А поскольку ныне при отсутствии рассмотрения жалобы в кассационной или апелляционной инстанциях, путь в надзорную инстанцию вообще закрыт, то никакой щедростью или особым проявлением властной совести бесплатность рассмотрения дел в порядке надзора даже и не пахнет: просто требование об уплате государственной пошлины в этом случае оказывалось пустым, потому что как раз «этот случай» стал невозможным.
Другое дело, что впоследствии, видимо уже придя в себя, государство существенно урезало размер государственной пошлины при обращении в суды апелляционной и кассационной жалобы, сделав их строго фиксированными и вовсе не зависящими от размера иска, правда, и в этом случае осталось несколько вопросов: почему при том, что, например, суд кассационной инстанции установил, что ранее рассмотревший дело суд первой или апелляционной инстанции неверно применил закон, взыскание уплаченной кассационной пошлины накладывается не на бюджет, который отвечает за действие органов государственной власти, а на сторону процесса? Зачем вообще надо взимание действительно небольшой государственной пошлины при обращении за проверкой судебного акта в апелляционную или кассационную инстанцию? Разве судебные инстанции оказывают услуги, а участники процесса являются потребителями таковых?
Но так ли уж здорово, что рассмотрение дела в порядке надзора стало возможным только и исключительно в связи с предварительным рассмотрением дела во второй инстанции? Для ответа на этот вопрос надо ещё раз внимательно присмотреться к тому, что делает суд надзорной инстанции и понять назначение суда надзорной инстанции в судебной системе.
Посмотрите внимательно: суд надзорной инстанции занимается только и исключительно рассмотрением даже не дел, а исключительно судебных актов и только на предмет верного применения закона. Многочисленные нарушения всяческих норм, когда это не так, я не рассматриваю: девиации, они девиации и есть — единообразна нормативность, а вот правонарушения и нарушения закона как раз многообразны. Но это означает, что как раз надзорная инстанция служит на тот момент одной единственной, в сущности, цели — цели поддержания единообразного и неукоснительного соблюдения закона, ну, во всяком случае так было унормировано. Именно на такой основе и стоит целостность теперь уже судебной системы России. Вот как раз эта целостность носит объективный характер, вот как раз она‑то и не должна зависеть от того, что, когда и почему делает тот или иной субъект или суд, желает он или не желает соблюдать названные единства и целостность. Что же получилось сейчас? Вопрос о едином применении законодательства оказался в зависимости не только от того, обратился или нет в надзорную инстанцию человек, но и от того, чтó он делал до подобного обращения. Ко всему этому осталось в неизменности правило, по которому Верховный суд России вообще не рассматривает дела, подсудные мировым судьям. Результатом будет что? — верно, дальнейшее разделение законности (именно, именно законности, а не судебной дискреции – на неё как раз Верховный суд РФ как надзорная инстанция влиять не имеет права!) на воронежскую, курскую, рязанскую…
А давайте‑ка всё‑таки вспомним, что судебная власть есть не что иное, как одна из ветвей государственной власти. Если исчезает теперь единство правоприменения как система в государстве (или во всяком случае сильно ослабляется), то остаётся, по существу только одна власть, которая способна удержать субъектов федерации вместе. И власть эта — исполнительная. Не к этому ли вообще ведут те, кто протаскивает подобные «реформы»?
Логика достаточно понятная:
— сначала резко ослабляется влияние гражданского общества на судебную власть (исключаются его представители из участия в процессе отправления правосудия),
— затем отрезается свободный выбор представителей законодательной власти,
— потом усложняется участие в выборах президента,
— затем разрушается единство одной из ветвей власти.
А тут недалеко и до положения, в котором надо будет (и действительно в том самом положении будет надо! вот только естественно спрашивать, как мы в это положение попали) и менять Конституцию. И отметим, для этого всё вполне готово. И не хотелось каркать тогда в 2008 году, но возникало сильное подозрение, что промахи в подобном реформировании вполне прицельные.
А что же было сделано дальше по пути вот таких вот реформ?
А для этого стоит напомнить как в советское время выглядела система обжалования.
Первичный судебный акт (говорю пока только о гражданских делах выносился чаще всего в народном суде, хотя, скажем, краевой или областной суд имел право в силу либо особой важности, либо особой сложности дела взять дело на рассмотрение себе в качестве суда первой инстанции, но в последнем случае рассмотрение непременно производилось также коллегиально с участием именно народных заседателей.
Судебный акт суда первой инстанции мог быть обжалован в кассационном порядке (тогда под кассационной инстанцией понималось примерно то, – но именно примерно! – что мы понимаем под апелляционной инстанцией, но дело, согласитесь, никак не в названии). После рассмотрения в кассационном порядке судебный акт либо отменялся и тогда дело направлялось на новое рассмотрение в суд первой инстанции, либо вступал в законную силу в вынесенном первой инстанцией или в изменённом кассационной инстанцией виде.
Надзорных инстанций было две:
одна – президиум суда второй инстанции, вторая – Верховный суд соответствующей республики. Верховный суд СССР рассматривал несколько иные дела и по несколько иным критериям.
Обратим внимание, что, во-первых, суд первой инстанции не был ограничен доводами участников процесса, а во-вторых, суд кассационной инстанции не был ограничен доводами кассационной жалобы и был обязан проверить дело в полном объёме.
К настоящему времени судебную систему отреформировали так:
1. суд первой инстанции с прямым нормативным разделением дел между судами;
2. суд апелляционной инстанции, который рассматривает дело исключительно в пределах апелляционной жалобы и только. Исключение из этого правила есть, но оно носит очень узкий и строго унормированный характер, ни о какой обязанности изучать дело за пределами апелляционной жалобы вне этих норм у суда апелляционной инстанции нет и в помине, равно как и права. В результате рассмотрения дела в апелляционной инстанции, если оно закончено рассмотрением по существу, дело в суд первой инстанции уже вернуться никак не может, по первой инстанции оно может рассматриваться только в том случае, когда судебный акт отменён, а дело принято в этом случае к производству по первой инстанции самим тем судом, который рассматривал его как инстанция апелляционная. Да, апелляционная инстанция рассматривает ещё вопросы не только права, но и факта.
3. Следующая инстанция, теперь вот она называется кассационной, рассматривает исключительно судебные акты, которые вступили в законную силу, то есть по существу выполняет то, что ранее делала инстанция надзорная. Кассационная инстанция в принципе не рассматривает вопросы факта, у неё на это вообще нет прав, она рассматривает только и исключительно вопросы именно применения норм и только его. Вот только оттуда дело моет вернуться на повторное рассмотрение в суд первой инстанции.
Зафиксируем то обстоятельство, что контроль законности судебных актов и порядка их вынесения осуществляет сейчас суд кассационной инстанции.
А что же делает теперь суд инстанции надзорной?
О, вот это самое интересное! Думаете, что он выполняет те же функции, что и надзорная инстанция в советское время – следит за единством применения законодательства? А вот и нет! Он вообще не рассматривает… вопросы законности вынесения судебных актов. Он рассматривает лишь соответствие их … судебной практике (!), то есть он следит, чтобы вся рота шагала в ногу вне зависимости от того, в какую сторону эта рота шагает. А, простите, какая вообще-то может быть такая судебная практика без привязки исключительно к законности, если в Конституции закреплён прежде всего принцип разделения государственной власти на законодательную, исполнительную и судебную, причём именно судебная власть подчинена исключительно и только в своих действиях именно закону, а делегирование полномочий, скажем, от законодательной власти судебной запрещено? Кто же в таком случае как единый орган следит за соблюдением закона, именно закона, а не изменчивой практики в Государстве Российском, если при этом при всём прокуратура не имеет права ни на какие процессуальные действия и даже на высказывание собственного мнения, если только она изначально в первой инстанции не оказалась среди участников дела? Конституционный суд? Но он не занимается ничем, кроме именно абстрактного нормоконтроля и притом исключительно конституционного. Например, он не имеет права даже что-то сказать о том, какую статью ГК РФ следовало применить в том или ином деле, если как её применение, так и её неприменение в том или ином конкретном случае никак не противоречит какой-либо норме Конституции, я уж вообще не говорю о том, что, разумеется, Конституционный суд и слова сказать об установлении обстоятельств дела не может. Просто права не имеет.
И уже начались разговоры о том, что источником норм являются не только законы, но и постановления Пленума Верховного суда РФ. То есть, в сущности, обобщённые и процеженные сборники прецедентов, и уже начались ссылки на так называемую судебную практику и в процессуальных жалобах, и в представлениях, и в судебных актах.
Ещё совсем немного и можно будет просто заявить, что Верховный суд РФ является именно законодательным органом, который сам же и следит за тем, чтобы сохранялось единообразие той самой «практики», которую он сам же и устанавливает.
Что же происходит в этом случае с правами людей, если суды невыборные, участие народа в них просто исключено, даже представительный орган законодательной власти не имеет полной власти устанавливать правила, по которым происходит правоприменение, так как последнее – вопрос «практики», и даже право на обращение за обжалованием судебных решений для субъектов сокращается как шагреневая кожа в угоду так называемой «стабильности судебных актов», в то время как перемена «судебной практики» всецело находится в усмотрении (да-да, в произвольном усмотрении!) исключительно лиц, которых никто никогда народом не выбирал, которые никогда ни за что и ни перед кем в своей деятельности не отвечают, но при этом судебные акты становятся стабильными настолько, что могут устанавливать обстоятельства, которые в конце концов даже могут начать «противоречить законам физики»? Это может устраивать только и исключительно тех, кто обладает государственной властью, причём мыслит её как вечную, вечную диктатуру.
Заметим, что государство диктатуры пролетариата никогда вечным и непреходящим даже и не мыслилось, в отличие от государства диктатуры буржуазии. В последнем, так как в диктатуре власть не ограничена никакими положительными нормами, класс буржуазии, именно как класс способен всегда изменить что угодно – не только нормы законов, но, разумеется, и Конституцию. И это отлично проявилось в реформировании системы надзора, в котором права оказались подчинены «стабильности судебной системы», то есть одному из моментов удобств государственного управления в буржуазном государстве, которое мыслится вечным.