Почему меня потащили в партком? Удивлению моему не было предела. «Партком», вообще-то, расшифровывалось как партийный комитет, то есть некое учреждение для коммунистов. Так мне казалось. Я же был всего-навсего комсомольцем, и должен был, по идее, относиться к ведению комскомитета. Но, как потом стало понятно, партком представлял на заводе верховную власть и верховный суд, и судьбу руководителей и инженерно-технических работников, к коим я относился, решал именно он.
Как и предсказывал Евгений, подставил меня снова Ельцин. Ну а кто бы ещё мог это сделать? Случилось так, что он внезапно взвалил на меня дополнительную общественную нагрузку – назначил ответственным за внедрение рацпредложений в нашем, 71-м цехе.
– Ты совсем озверел?! – возмутился я, когда он объявил об этом. – Мне ни за что не справиться!
– Не хочешь – заставим, не можешь – научим! – Ельцин отделался расхожей фразой и тут же испарился.
Я «почесал в репе» и стал размышлять над новой задачей. Считалось, что рационализаторские предложения, в простонародии называемые рацухами, повышают эффективность производства, уменьшая затраты ресурсов, энергии и времени. Кому не хочется принести огромную пользу родному предприятию и великой Родине, а заодно и утереть нос международному империализму? Каждому хочется. Вот тебе и карты в руки. Хотя это, конечно, не преферанс – тут дело серьёзнее. Поговаривали, что за внедрение рацухи давали неплохие премии, а уж для рабочего человека лишняя копейка как награда за доблестный труд и прилежание. Однако при всех очевидных плюсах, которые обещало рационализаторство, никто не желал им заниматься, и я никак не мог понять, в чём тут проблема. Казалось бы, что может быть проще – пиши время от времени заявки на рацухи, получай дополнительный приработок и беги потом в магазин радовать жену и детей покупками. Что-то здесь было нечисто.
Настройщики, те сразу меня отшили и разговаривать на эту тему не пожелали. Монтажникам и даже монтажницам, так любившим позубоскалить по малейшему поводу, вдруг стало очень некогда, как только я заикнулся о рацухах: все моментально погрузились в рабочий процесс и дали понять, что моя персона в данный момент представляет угрозу для ответственного этапа социалистического соревнования. А чтобы было понятнее, закрылись от меня красным вымпелом с золотым профилем Ленина. Только одна Клара отбросила паяльник и повела меня к знакомому сборщику. Сборщик молча выслушал мою беду – а то, что это беда и что затея с рацпредложениями безнадёжна, я к тому времени уже догадывался, – покачал головой и средь гвалта рабочих и рёва станков стал громко объяснять свою идею.
– Смотри, – сказал он и взял в руки крышку собиравшейся станции АС-35. – На внутренней стороне крышки крепится металлическая пластина с инструкцией. Крепится она четырьмя заклёпками. А если мы посмотрим на модификацию этой станции – АС-35Б, то у неё точно такая же табличка с инструкцией на точно такой же крышке крепится почему-то шестью заклёпками. Вот тебе и рацуха: предложи и на новой станции использовать только четыре заклёпки. Это экономия и материалов, и рабочего времени!
Я поразился неожиданной простоте и изяществу решения сложной для меня проблемы, с которым вопрос рацпредложений можно было закрыть хотя бы на месяц. В неведомом доселе творческом экстазе набросал заявку, подписал её у Узбекова и отправился к главному инженеру завода. Тот был длинноног, мрачен и хмур. Возможно, пришёл я не вовремя, когда человек ещё не успел опохмелиться.
– Не морочь мне голову, – сказал он. – В техпроцессе прописано шесть заклёпок, значит, должно быть шесть.
– Но это же неразумно! – попытался возразить я.
– Это не тебе решать, разумно или не разумно.
– А кому решать?
Главный инженер пожал плечами и отвернулся.
Вот после этого случая меня и вызвали на партком, даже не объяснив с какой целью.
Я пришёл на заседание в назначенное время. Найдя в длинном коридоре административного корпуса высокую массивную дверь, вошёл в неё и оказался в небольшой приёмной. За дубовой перегородкой сидела важная секретарша. Перед ней на столе выстроился ряд телефонов. Над ней красовалась огромная стеклянная люстра с висюльками. Пол был устлан красным ковром, а вдоль одной из стен располагался ряд кожаных стульев со спинками. Я попытался пройти в кабинет вместе с прочим людом, но секретарша меня остановила.
– Ждите за дверью, – сказала она, – вас пригласят, когда будет нужно, – и выставила из приёмной.
Мне это совсем не понравилось: ведь могла предложить присесть на стуле, а тут томись в коридоре, непонятно для чего. В коридоре оказался и молодой чернявый бригадир из 72-го цеха. Звали его Ильёй и, может, поэтому своей густой бородой он напоминал мне Илью Муромца с картины Васнецова.
– Тебя-то за что сюда? – удивился он искренне, и тогда до меня стало доходить, что привод в партком – дело чрезвычайное и исключительное.
Я взволновался. Первым вызвали Илью. Вышел он минут через сорок бледный и подавленный, руки нервно дрожали. Ничего не сказал и прошёл мимо меня в полной прострации. «Досталось Муромцу от Идолища Поганого», – подумалось с грустью.
Из-за двери секретарша выкрикнула мою фамилию, и я неуверенным шагом направился в кабинет начальства. За длинным столом сидели мужики в костюмах и галстуках. Было и несколько тёток, настолько невзрачных, что вообще не отпечатались в моей памяти. Никто не предложил сесть, а я и не посмел, потому что лица, обернувшиеся к моей персоне, показались злыми и уродливыми, как в королевстве кривых зеркал.
Толстяк, сидевший во главе стола у дальней стенки, по сути, и назывался парткомом, все остальные были всего лишь членами. Спутать парткома с кем-либо из членов было невозможно, поскольку прямо над ним висел портрет дорогого Леонида Ильича.
– Работа с рацпредложениями в 71-м цеху ведётся из рук вон плохо, – заявил партком. Фактически вы сорвали её. Извольте объяснить почему.
Глаза присутствующих запылали благородной ненавистью, и я был готов вспыхнуть и превратиться в чёрный пепел, но странное «извольте объяснить» вдруг рассмешило меня и остудило. Это выражение, насколько я помнил из книг, употреблялось давным-давно в царской России и в строгих устах парткома мне показалось забавным – он бы ещё добавил «сударь».
– Разве может вестись плохо работа, которой отродясь не было? – удивился я. – Если хотите, то давайте поговорим о причинах…
Какой же я был наивный! Я думал, меня действительно хотят выслушать, и не догадывался, что партком – это такая древнеиндийская игра, и стою я пешкой на шахматной доске в окружении слонов, готовых затоптать меня по приказу напыщенного ферзя. Все вдруг зашумели, пришли в движение, в потемневших очах парткомовцев то и дело сверкала молния. Не смолкавшие ни на минуту раскаты грома сковали меня, и понеслась непристойная ругань, не прекращавшаяся в течение целого часа.
Злые распутные твари! Я не предполагал, что у меня столько лютых врагов и не был готов противостоять им, а они отняли моё щедрое солнце и трепетные чувства вогнали во мрак. Повезло ещё, что сознание отключилось на первых минутах брани, словно ударили по голове кулаком, и всё остальное время я простоял как зомби, ничего не понимая и даже не пытаясь понять. Сникнув духом, я пожелал остановить безжалостную экзекуцию и стал покорно соглашаться с любыми утверждениями парткомовской своры. Здравый смысл покинул меня: надо было выбираться живым из гнетущего ужаса, воцарившегося в кабинете.
– Вам всё понятно? – прорычал председатель парткома, приподнимаясь из-за стола.
Я кивнул.
– Не слышу!
– Всё.
– Тогда пойдите и сделайте выводы.
Выводов я делать не стал. Я понял, что больше не хочу и не буду работать с этим кодлом.
Недругам – печаль… Ах, коль врагов бы
Вовсе не стало…
Подписывайтесь на мой канал! Йола будет рада вашим лайкам!