В глубинных землях — к реке особый иск. Будь она хоть тихая речушка без названья, хоть матерая Угрюм-река — рано или поздно возьмут на карандаш. Плотиной зажмут, в гранит закатают или упрячут в трубу как в психушку. Проекты переброски рек — всегда в госпланах глубинных земель, как и рытье искусственного русла — чтоб доказать реке, что и без нее справимся, ручным каналом, было б сколько надо зэка и беломора. Внутри материков, где все спокойно, спокойно, спокойно, только река своим движением напоминает о стихии и свободе. О том, что все течет, все меняется; что вода камень точит. Река впадет в океан, как ее ни тормози и ни блокируй. Торчишь на берегу, вросши в почву по пояс, как бетонная свая, ни туда, ни сюда, — типично присмиревший в статике. И вроде замерло всё — ну вот и ты замри, не дергайся. Но вдруг глядишь — лед тронулся, понесло течение, «лапами грабастая, корабли стараются тянут баржи с Каспия, тянут-надрываются»… И понеслось опять — стремнины, суводи, водонапор. И что-то виднеется еще неведомое, но уже влекущее, — там, вдали за рекой. И выковыриваешься из почвы, и плюхаешься в поток, которому конца и края нет. И диву даешься: столько воды утекло, а мне семнадцать лет.
