Женская исповедь
Как же что началось? Эта странная любовь немолодой и не очень здоровой женщины с полным сил, энергичным молодым мужчиной?
А началась она без предисловий, без пролога, без вводной части, без ухаживания, даже без взаимных симпатий. Был банкет, была случайная встреча, случайные проводы, случайная связь. Казалось бы, на этом все и должно кончиться. Так бывает всегда. Для нее он был щеночек или только что вылупившийся утенок, который идет за всем, что движется перед ним: клубок нити, птичница, утка-мамаша. Ему надо было идти за кем-нибудь, Тем более, что до 44 лет у него не было женщины, кроме жены. Он их хотел всю жизнь. Но не было времени. Было прелюбодеяние только в мыслях, хотя это тоже уже прелюбодеяние. Осуществить его мешали не только дела, но и комплексы. Страх делал его бессильным. Ему нужна была опытная и без рефлексий женщина. Она оказалась именно ею. И он пошел за ней. Он хотел любви.
Он стал ее страстным любовником, безоглядно откровенным и верящим, что она тоже честна с ним до дна. Он верил всему, что от нее исходит. Верил в ее любовь, которую она изображала. Верил в страсть, которую она разыгрывала. Верил в их гармонию, которую она внушала ему. С ним это было впервые.
У нее же он был очередной любовник. Но не обычный. Раньше она общалась с себе подобными. Игра была на равных. Этот же был неопытный юноша, несмотря на свои 44 года. К тому же он очень любил свою маму. У них была взаимная любовь, почти по Фрейду. Он отождествлял любовь к ней с любовью к матери, и это тоже привязывало его к ней. Поэтому он был ласковый и нежный, как ребенок, и любил-то он как-то по-особому, по-женски.
Она его потихоньку обучала эстетике отношений, эстетике любви, эстетике быта, эстетике секса. Она не привыкла к тому, что приходящий к ней мужчина бывал больше двух часов. Он же приходил на целый день. Вначале это утомляло. Она придумывала развлечения. Она слушала, притворяясь заинтересованной и внимательной, его рассказы о детстве, о школьных подругах, о студенческих увлечениях, наивной влюбленности. Он впервые это доверял чужому человеку, как себе, увлеченно и искренне. Так продолжалось в течение года.
Она мало ему рассказывала о себе. Потому что не слышала отклика. Потому что ему это было чуждо. То, что она ему говорила, чаще всего были мысли, не воспоминания. Иногда он их не понимал. Иногда проникался ими, и они казались ему своими, и он невольно ей же их повторял как свои. Он оказался легко обучаемым. И постепенно они перетекли друг в друга. Он вошел в ее жизнь. Она хотела знать все подробности его жизни. Она выспрашивала его обо всем, не догадываясь, что это уже походило на допрос. И он рассказывал обо всем. Встречаясь раз в неделю, они знали каждую минуту прошедшей недели друг друга.
И, наконец, она привязалась к нему. Наконец, она его полюбила. Наконец, она стала его ждать. Она закрывала за ним дверь и начинала с этой минуты ждать его. Он заполнил ее жизнь, вытеснив из нее друзей, родственников, подруг, дом, сестер, службу. В ее жизни он оказался самым главным и единственным. Она просыпалась с мыслью о нем и засыпала с ней. Она вела занятия, а думала о нем. Она мылась в бане, а думала о нем. Смотрела телевизор, читала газеты, а думала о нем. Не было ни одной секунды в течение дня, когда бы она о нем не думала. Она готовила ему рассказы, темы разговоров, мысли. И знала, чем крепче она привязывается к нему, тем слабее становится его связь с ней. Но ничего сделать с собой не могла.
Шло время. Шли годы. Она видела изменения в себе и в нем. У нее появились морщины, складки. Он же стал заниматься спортом. Из тщедушного, закомплексованного, с инфантильной челкой мужичонка он превращался в уверенного в себе, сильного, стильного и симпатичного мужчину. Он созрел для любви. Вечно оставаться около матери он уже не мог и не хотел. Ему хотелось иметь многих женщин, молодых, красивых. Разных. И однажды он заявил: «Я пускаюсь в свободное плавание. Я хочу экспериментировать».
Он мог этого ей и не говорить. Она знала его больше, чем он сам себя. Она знала, что когда-нибудь это произойдет. Более того, она подтолкнула сама его к этой откровенности, помогла ему признаться в этом. Он не хотел знать, чем все это закончится и закончится ли. Себе он казался свободным, холостым, неотразимым. Он думал, что все связи будут только удовольствием: ему – без обязанностей, женщинам – без прав.
С ней он пока не порывал, рассказывал о новых встречах, все до интимных подробностей, и хотел, чтобы она разделяла его чувства. Ему надо было утвердиться, а для этого нужен был слушатель, поддерживающий его собеседник. К тому же он привык ей доверять.
Он не понимал всю глубину предательства – предательства двойного, тройного. Первого – предательства ее, второго – предательства другой, третьего – предательства, выраженного в слове. Он целенаправленно искал женщин и находил их. И опять были рассказы: где, когда, сколько, как. Он не понимал не только предательства, но и какую боль и несчастье он приносил ей своими рассказами. «Я честный». Он путал откровенность и честность. «Страдания? Они должны быть в отношениях». Он научился лгать, легко и бездумно. «Конечно же, все это без любви и чувств», «Выпьем за то, чтобы мы жили долго и счастливо», «Мы будем любить и рассказывать друг другу о своих романах». Слова сыпались без смысла – для самообмана и утешения для нее. И оба они понимали их настоящий смысл.
Но пока он еще оставался инфантильным. Инфантильным в жестокости, инфантильным в эгоистичности, инфантильным в болтливости, инфантильным в самолюбовании, инфантильным в жадности – не хотел терять ни одну из имеющихся женщин. Нужно было потрясение, чтобы он изменился. И оно наступило. Оно пришло от чужих людей, с которыми был также доверчив и болтлив. И это случилось тогда, когда он влюбился в последнюю, в самый пик любовных отношений. «Она по всем параметрам подходит мне. Она думает, как я». (Он забыл, что это же говорилось три года подряд другой). Тайное стало явным слишком для многих людей. Его сбили на лету, неожиданно и, как ему казалось, несправедливо. «За что?» У мужчин под пятьдесят особое отношение к молодым любовницам. Они дорожат ими. Гордятся ими, особенно гордятся, если удается им сделать ребенка. Берегут их, задаривают их, бегут за ними. Им прощается все. Прощается, если она мегера; прощается, если она дура; прощается их расчетливость; им прощают, даже если знают, что их использовали в качестве донора для ребенка. Им прощается все ради молодости, красоты, свежести. И ревность, и тщеславие, и страх потерять ее, и безумства ради нее – все это следствие «лебединой песни», которой они считают эту любовь. «Почему у него отнимают эту любовь?! Он ведь никому не мешает! Он хочет ее иметь всегда! Он хочет ребенка от нее! В конце концов ведь всем хорошо! Он так же интенсивно работает. Личное – это только его. Оно не отражается на отношении к работе, семье, детям! Как смеют вторгаться в его мысли, чувства?! Он имеет право на личную жизнь, на счастье, на любовь. Это только его! Это не касается никого!» Но его заставили понять, что семья, уклад, быт, жена, дом, обязанности и все, что происходит с ним, – несовместимо. У него отняли радость. Наконец, и он стал страдать. Наконец и ему стало больно. Впервые за три года од понял, что бывают на свете несчастья, что надо думать, что надо что-то делать. И нет такого решения, которое сделало бы хоть кого-нибудь счастливым.
А первая забылась очень скоро. Даже в воспоминаниях ее не стало. Она исчезла, как будто не было трех лет безумной любви. Не было трех лет переплетения душ, слов, тел, мыслей, мечтаний. Для него исчезла сразу. «Я повзрослел». Как? Она не спросила. В чем? Она не спросила. Она и так знала, в чем. Он перестал быть откровенным. Он перестал верить в людей. Он стал бояться всего. Он не стал взрослым мужчиной. Он превратился в ожесточенного и затравленного ребенка. Эгоизм его стал сильнее. Переживания или смягчают, или ожесточают человека. С ним случилось последнее. И вместе с его ломкой остались четыре несчастных человека.
А что же случилось с ней? Она прошла все фазы поведения брошенной женщины. Вначале – злоба и яростное уничтожение всех его следов в доме. Потом – легкость освобождения, ощущение долгожданной свободы. Потом – осознание неполноценности без него – мольба, звонки к нему. Потом – поиски мести. По ночам она упивалась в мыслях их свершением, одной подлее другой. Потом – полная прострация. Она перестала убираться в доме, готовить, стирать, мыться, заправлять постель. Она перестала есть и спать. На службу ходила по инерции. «У тебя глаза побитой собаки», сказал ей один наблюдательный сослуживец. Она приходила со службы, садилась на кухне на стул, скрючившись, обняв колени и курила одну сигарету за другой.
Наступал Новый год. Даже поездка и встреча с сестрами ее не радовали, не ожидались. В первый вечер, когда все собрались на встречу и ради хохмы записывали все на видик, она впервые увидела себя со стороны. Она не улыбалась, не говорила тосты, не участвовала в разговоре, а целый вечер, оказывается, ела. Ела все, что ставили перед ней. Ела молча и сосредоточенно, будто за прошлое и будущее.
Тогда она вдруг поняла, что надо что-то делать. Она привыкла всегда что-то делать. Сначала в голову пришла мысль сделать над собой насилие, чтобы физическая боль заглушила душевную. Постепенно эта мысль трансформировалась в другую, более удобную для нее. Здравый смысл все же преобладал в ней. Насилие должно быть с пользой для нее. Она решилась на косметическую операцию. Никому об этом не говорила. Ни с кем об этом не советовалась. Это должно быть то, что ее вылечит.
А подруги говорили: «Клин выбивай клином – испытанный метод». Был технарь: «Ты – шикарная женщина. Если я услышу, что ты на себя наговариваешь – убью». Потом был поэт: «Такие глаза и брови могут быть только у башкирочек. Ты необычная. Тебя нельзя не любить». Потом был ученый: «Ты – игрушечка. Ты – статуэтка. Ты такая изящная». Она так давно не слышала таких слов. Она упивалась ими. Но ни один из них не тронул ни души, ни сердца, не взволновал тела. Она оставалась холодной и утром расставалась с ними, чтобы больше не встречаться.
Клин не выбивался клином. На него надежды больше не было никакой. Она была старше его на семь лет. И чем дальше, тем эта разница увеличивалась. Арифметически она оставалась постоянно, но физиологически удлинялась. И, как головой в омут, она решилась на операции. Ей казалось, что внешнее омоложение принесет ей покой. Она действительно изменилась. Глаза округлились. Набухшие веки исчезли. Щеки поднялись. Лицо стало гладким и молодым. Она стала вновь кокетливой и уверенной в себе. Но странное дело! Внешнее омоложение долго не внедрялось внутрь, в психику. Но она верит, что радость еще вернется в ее жизнь. Жизнь еще продолжится...
Автор: Б.С.
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!