Стояла ранняя сухая осень, мы шли по ковру из хвойных иголок, петляя между корнями сосен. Дима Ноздря и я были в самом хвосте группы, замыкающими. Обычно мы с Ноздрёй всегда шагали в «голове», - зимою во время походов протаптывали в снегу тропу ("тропили"), до потери пульса, а летом, осенью и весной, шли в голове нашей походной группы, задавая весёлый темп, горланя песни, и хлебая разведённый с клюквенным соком спирт "на ход ноги". И для меня, и для Ноздри, "ползти со скоростью самого медленного пингвина", было невыносимой пыткой. Перейти из головы в самый хвост нам велел тренер, и вот почему. С нами на трёхдневный марш увязался Бывалый. Человек пришёл по объявлению в турсекцию.
Тренер попросил Бывалого явиться лично для беседы,- (поглядеть, кого берём на марш). Бывалый должен был явиться во вторник, аккурат к вечернему заседанию нашей секции. Однако Бывалый не пришёл, передав весточку, что, дескать, он закончил Школу Выживания, много ходил и ночевал в полевых условиях, так что ещё сам может поучить, «много, где был».
- Ну хорошо, - сказал тренер, - раз он такой «бывалый», пусть в пятницу снаряженный приходит на платформу Тушино, в центр зала, к кассам. Итак, настала пятница. После занятий мы, не спеша собрались, и организованной толпой дошли до «Ленинградки», пролезли без билетов на платформу и доехали до Тушино, где был назначен пункт сбора. «Бывалый», должен был появиться к 08:00. Электрички ходили каждые 15 минут, так что мы никуда не спешили.
Бывалый опоздал на час, и заявился на платформу нетрезвый. Он был одет в спортивный костюм, лакированные штиблеты и пятнистую майку. На голове панамка, а на плече спортивная сумка. При взгляде на сумку стало понятно, что ни коврика, ни спальника, человек не взял. Мы с Ноздрёй шёпотом предположили, что у этого парня очень серьёзная «бывалость», если он игнорирует даже такие необходимые вещи, как рюкзак, коврик и спальник. Подошла наша электричка. Всё то время, пока мы до платформы Нахабино, тряслись на рюкзаках в тамбуре, и всё то время, пока мы, от Нахабино до Шаховской, вольготно тряслись в полупустом вагоне, Бывалый травил бывальщицкие байки, - как он учился в Школе Выживания у инструкторов, как выживал в тайге и арктике, и.т.д. Он порывался закурить прямо в вагоне, угощал курящих сигаретами, давал всем и каждому советы. Потом он достал из своей спортивной сумки банку с тушёнкой, но тренер попросил его немного повременить до привала. С нашим вожатым, огромным Серёжей Кабаном, Бывалый уже общался на «ты», хохмил над нами, и предлагал свои услуги чтобы «привести этих салаг, (то есть нас), к нормальному бою». Видно было, что он хотел произвести впечатление на наших походных дам, - Михеенкову и Пахомову. Дамам на Бывалого было абсолютно по бую.
Наконец электричка причалила к полустанку, и мы сошли с платформы, прошли ПГТ насквозь, прошли через поле, и углубились в лес. Первые семь километров Бывалый топал бодро и громко орал, (как и все люди, впервые попавшие в лес). Он рвался вперёд, отламывал ветки, которые по его мнению, мешали идти, приставал к идущим в хвосте, предлагая свою помощь, - в общем человека объял энтузиазм. Когда мы встали около реки на небольшой привал, - перекусить, энергия Бывалого всё ещё хлестала через край, - он вытащил из строп моего рюкзака топор и порывался срубить зелёное дерево, потом, наигравшись с топором, он вызвался идти за водой и чуть не утопил кан. Потом он назначил себя кашеварить «сварганить выживальщицкое блюдо» и чуть не опрокинул на себя кан с закипающей водой. В общем, Бывалый побывал одновременно везде и всем помешал. Мы сварили макароны в кане, и слив воду, добавили туда тушёнку. В другом кане я закипятил воду для чая. Поскольку световой день был ещё долгим, можно было позволить себе привал, а не короткую остановку на перекус (как зимой, например). Топать после перекуса предстояло до сумерек, и таких ходовых дней было ещё два.
Когда поев, сполоснув остатками чая каны, и упаковавшись на марш, мы снова встали под рюкзаки, Бывалый немного сник, (он полагал, что привал, - это конечная точка нашего маршрута). Теперь он шёл тяжело, и было видно, что его спортивная сумка ему мешала, - он постоянно поправлял её, а иногда и вовсе снимал с плеча и тащил в руках. Теперь он не бежал в «голове», а понуро плёлся в хвосте, поэтому тренер и посоветовал нам с Ноздрёй стать замыкающими. Поскольку идти и молчать Бывалому становилось невыносимо, он нудил нам с Димой про то, что отдал «пацанам в поход» свои башмаки, и теперь мучается со узкими штиблетами. Бывалый часто делал остановки, которые отнимали у него остатки сил. Мы с Ноздрёй предложили разгрузить его. Собрав остатки гордости он отказался, (мы даже зауважали этот жест твёрдости).
Вечером мы встали на бивак у реки. Вот теперь началось настоящее веселье в предвкушении песен у костра и выпивки, - с шутками и прибаутками мы валили огромные сушины двуручной пилой, ставили наши палатки и потрошили рюкзаки в поисках «пятничных деликатесов». Бывалый присел на принесённый кем-то из девчонок чурбачок, и неподвижно сидел на нём. Когда поваленная сосновая «сушина» была осучкована и напилена на чурбаки, небольшой костёр уже горел, а брезентовые палатки аккуратно стояли, заботливо прикрытые целлофаном. Приняв на грудь немного спиртного, Бывалый оживился, и стал требовать военных песен. Я наладился было спеть что-нибудь, чтобы утешить бывалого, но Ноздря проговорил сквозь зубы:
Разнесу я всю деревню до последнего венца.
Сын, не пой военных песен, - не расстраивай отца!
У костра сидели долго, часов до двух ночи. По обыкновению, мы с Ноздрёй в хорошую погоду спали у костра, оттянув тент нашей палатки как экран – отражатель. Бывалый, с нежностью глядя на наших дам, сказал, что он тоже много раз спал у костра, поэтому будет ночевать с нами. И пригласил девчонок присоединиться. Пахомова, которая у костра спала исключительно зимой, посмотрела на Бывалого как на идиота. Михеенкова, (тоже имевшая солидный экспедиционный опыт), фыркнула:
- Холодновато нынче! - В палатке девиц ждали вино, приятная компания, и карты.
- Ща, ребята, я вас научу, как надо у костра ночевать! - сказал Бывалый нам с Ноздрёй.
- Большому кораблю, - большая торпеда! – отозвался Ноздря, разливая по кружкам спиртягу.
Бывалый отошёл от костра и долго шумел, собирая себе лапник в качестве подстилки. Собрав себе ложе, он попытался улечься на сумку. Кто-то из наших пожаловал ему безразмерную фуфайку из «подменки» и розовую, прожжённую в нескольких местах, и закопчёную, женскую самопошивную куртку на синтепоне, больше поделиться было нечем, (а от приглашения идти спать в палатку он отказался). Наш костёр-нодья горел жарко, приходилось даже отодвигаться от жара к самому краю тента. В звёздное осеннее небо летели мириады искр.
- Ну, - сказал Ноздря, - доставая блокнот, - что ставишь?
- А, была-не была, - отозвался я, - ставлю зажигалку свою. А ты?
- А я, - сказал Ноздря, - ставлю кусок плексигласа.
- Ставлю, что начнёт скулить в четыре утра, - сказал я.
- В три утра, - сказал Ноздря и сделал в блокноте карандашом пометку.
Мы заключили пари и сцепив наши руки, попросили Пахомову разбить. Она разбила, и мы выпили по чарке, на сон грядущий. Пахомова ушла в палатку, а мы остались у костра и переложили нашу нодью в «долгоиграющую конфигурацию», добавив чурбаки подлиннее и потолще, чтобы костёр горел, пока мы будем засыпать. Сладкий миг, когда лежишь в спальнике у костра, и смотришь в звёздное небо, где в галактических вихрях кружатся протуберанцы, сменился сном без сновидений.
Зажигалку свою я проиграл Ноздре, так как, в три часа ночи, когда костёр еле-еле мерцал тлеющими угольками, дрожащий Бывалый, вытирая рукавом набегающие сопли, просился в командирскую палатку на ночлег так громко, что перебудил всю общественность, (кроме Кабана, который выводил своим храпом замысловатые фиоритуры).
К обеду следующего дня несложный трёхдневный маршрут, превратился для Бывалого в пытку. Он уже не шёл, а ковылял. Мы с Ноздрёй пытались его подбодрить, и принудили "разгрузиться". Девчонок на горизонте не наблюдалось, (они ушли далеко вперёд), и бедолага вынужден был подчиниться. Он устало опустился на поваленное деревцо и предоставил нам с Димой Ноздрёй распоряжаться своим барахлом. Из провианта мы забрали у него пачку макарон и сгущёнку. Остальное содержимое сумки составляли какие-то вещи, вперемешку с просыпавшейся гречкой, осколки разбившейся белой кружки, и толстенный альбом с фотографиями. Вещи Бывалый без зазрения совести выкинул, сказав, что они не нужны. Еду Бывалого взял в свой рюкзак Дима Ноздря, а я запихал под клапан альбом Бывалого. Из сумки его мы вытрясли гречку и осколки, после чего вернули её хозяину пустую. Впрочем, через три километра, Бывалый выкинул и сумку. Я подцепил её за ручки и повесил на сучок, чтобы в лесу была видимость порядка. Мозоли Бывалому мы залепили пластырем из Диминой аптечки. Он, в который раз, безуспешно, стрелял у нас, некурящих, сигареты и доверительно у нас спрашивал:
- Ребят, как отсюда уехать? Мне домой срочно надо, я вспомнил, у меня сестра заболела!
Мы терпеливо объясняли, что надо дотерпеть до конца маршрута и уехать домой вместе с нами, в воскресенье вечером, (если повезет). Когда мы проходили населённый пункт, Бывалый оживился, и попытался уехать на "частнике", что стояли у сельпо. Ему назвали цену, и он окончательно сник.
При разговоре с автовладельцами у магазина, Бывалый удачно стрельнул, наконец, сигаретку, ему дали прикурить, и он немного оживился:
- Вишь, детишек в поход веду. Задолбали, дебилы малолетние, - все мои сигареты скурили! - сетовал Бывалый автовладельцам. Те понимающе покивали и отсыпали бедолаге сигарет. Он рассовал сигареты по карманам.
Мы с Ноздрёй подсчитали наши гроши, зацепили по бутылочке Жигулей в сельпо, сныкали пиво в рюкзаки, и бодро протопали до конца населённого пункта.
Всё оставшееся время маршрута до вечернего бивака, Бывалый пытался нас догнать, прося, чтобы мы не шли так быстро, и чтобы его подождали, потому что у него болит нога. Вечером, проходя мимо шоссе, он увидел остановку автобуса, внимательно изучил приклеенное к стенке остановки расписание, и остался на остановке, ни с кем не попрощавшись. За десять минут мы с Димой Ноздрёй нагнали нашу группу, с дикими криками и обогнали колонну идущих, пристроились в «голову» и затянули наш походный пэан «Мамонты, мамонты рвутся напролом».
Словно огромная гора свалилась с наших плеч и мы, расправив крылья полетели по маршруту.