Кто бы мог подумать – литературный отец Василия Ивановича виртуозно играет на лирических струнах читательских душ! Прямо «Мещорская сторона» Паустовского. Места, правда, другие – Калужская губерния, где-то между Белевым, Козельском и Оптиной пустынью, но не менее глухие и живописные.
Повествование ведется от первого лица. Рассказчик, то есть сам Фурманов, в сопровождении отставного оптинского монаха о. Пафнутия, в миру Бориса Федоровича, на ночь глядя отправляется по малину. Так заведено: выходить вечером, к ночи приходить на место, ночевать у знакомого лесника, а поутру, по росе, идти на малинник.
Идут себе полевой дорогой, сначала по-над озером, потом сосновым бором и разговаривают обычные дорожные разговоры: про разбойников, про путников заблудившихся, про нечаянные встречи с медведями на малинниках, про «Егоркину сечь», где волк задрал мужика…
Вышли из леса, пошли по взгорью, тропкой. «Раскидывались кругом чудесные картины. Солнце спускалось; палево-оранжевыми тонами расплывалось вечернее зарево в темнеющей зеленой листве; пески, блестевшие в полдень серебром, теперь озолотились, но не горели, а чуть мерцали, как миллионы огненных светлячков. Сечь засумерничала; птицы смолкли; в лесу тишина. Ветер не шелохнет. Не хрустнут сучья, не скрипнет могучая сосна, не завоет, не застонет вечерний зверь. Тишина. Только мы идем и говорим».
«Отдохнем?» – предлагает рассказчик. Борис Федорович отвечает: «Нет, я никогда не устаю. А идти иной раз от Оптиной на Белев: 35-40 верст! Я, знаете, всегда без отдыха на Белев-от хожу!»
В лесу заметно потемнело, но дорога была еще видна. О. Пафнутий рассказал об оптинском монахе, отце Варсонофии, который до 92-х лет дожил, женщин не зная, в солдатах отслужил еще в Крымскую, и все по лесам ходил с палочкой одной да сам с собой разговаривал. «Любили мы его, – очень уж чистую жизнь провел, словно и нет на нем ни пятнышка, прямо в рай уйдет. Ни обиды, ни ругани, карты ли, вино, али што. Разве можно, чтобы нюхать даже вино это». Что, впрочем, отнюдь не мешало «употреблять» самому о. Пафнутию. И иной раз даже до такого состояния, что над ним девки смеялись. С другой стороны, если посмотреть, то, как о. Пафнутий был уже лишен монашеского звания советской властью и превратился просто в Бориса Федоровича, ни поруганья духовному чину, ни соблазна мирянам быть от того уже не могло.
«А читать любил?» – интересуется рассказчик.
«Мало. – отвечает о. Пафнутий – Не читал. Все думал больше». Ха-ха! Камешек в наш огород, читательский. И в самом деле, зачем читать, если можно потратить свободное время на полезные раздумья.
Прошли таким манером по лесным дорогам, да по тропкам верст с десять, потом добавили полторы версты до Гремячкина, потом еще две до Анохинской сторожки и заблудились. «Взошла луна. Было довольно светло и можно было без труда различать лесные тропы. Но все они под лунным светом были однообразны и, тычась с одной на другую, мы все же не знали, куда идем». Наконец, наткнулись прямо на сторожку, заночевали на сеновале и утром, чуть свет, по холодной росе пошли в работу.
Должен сказать, что малину собирать, это вам не чебуреки пивом запивать на пляже в Учкуевке – тут намучаешься. Знаю, сам собирал, спина два дня болела.
Что дальше? Ничего особенного. Бродят наши герои по лесам да по малинникам, любуются природой, ночуют у знакомых и незнакомых лесников и даже предаются патриархальной пьянке в саду, под ракитой, в обществе тех же лесников. Потому плох тот лесник, что не гонит самопляс.
«Лунным вечером – на лодке, по Сосенке. Чудесные места, вьется она зеленой медяницей. Берега – в камышах, в зарослях, а лоно – чистое, светлое, тихое. То здесь, то там – затоны, заводи… А по горе – гигант – сосновый лес. Глушь, дичь, тишь, красота сказочная.
Через неделю, в будущую пятницу, 10-го – едем в Москву. Прости, Сосенка. Расстаюсь с болью сердечной. …Мы уедем в красное пекло, в Москву. А они все тут останутся: и на серое, хмурое ненастье, и на глухую, темную зиму – кругом в сугробах, под стоны метели, под волчий вой…
Кругом в лесах. Какая красота! Какая тоскливая скучная жизнь…»
А? Каков Фурманов!
