2 марта 1862 года умер Иван Панаев.
Легкомыслие порой бывает благом, которое избавляет человека от душевных терзаний и помогает сносить тяготы жизни. Бывает и по-другому - когда легкомыслие медленно, но верно губит человека, подтачивает его силы, растворяет в нем личность. У Ивана Ивановича Панаева, внучатого племянника Гавриила Державина, было все для того, чтобы добиться жизненного успеха – происхождение из дворянской семьи с давними культурными традициями, хорошее образование (окончил Благородный пансион при Петербургском университете), молодая красавица-жена, литературный дар, общение с творческими людьми, материальная обеспеченность. Именно Панаев дал деньги на возрождение журнала «Современник», созданного еще Пушкиным и ставшего властителем дум значительной части русского общества середины XIX века.
Вдруг все как-то само собой утекло сквозь пальцы. И вот уже Панаев - не издатель и не редактор «Современника», а простой сотрудник, которому собственник предприятия Некрасов платит гонорары. Да если бы только «Современник» - Некрасову по сути досталась и панаевская квартира, и Авдотья Яковлевна Панаева, ставшая его любовницей на глазах мужа.
Изменять жене Панаев начал вскоре после свадьбы. Дамы полусвета или камелии, как их называли с легкой руки Александра Дюма-сына, были постоянными героинями не только журналистских очерков Панаева, но и его амурных похождений. Из письма Белинского: «С ним была история в маскараде. Он втюхался в маску, завел с нею переписку... получил от нее письмо и боялся, чтоб Авдотья Яковлевна не увидела». О романах Панаева с известными питерскими кокотками вспоминали Григорович, Грановский, Аполлон Григорьев. Времени и сил на законную супругу уже не оставалось. «Если бы ты знала, как с нею обходятся! Некому защитить ее против самого нахального обидного волокитства со стороны приятелей дома», - писал жене историк Тимофей Грановский. Компанейский, всегда готовый услужить Панаев часто оказывал многочисленным друзьям любезности весьма пикантного свойства. К знакомым камелиям он возил и маститого критика Боткина, и скромника Добролюбова, и самого Грановского.
Придуманное Панаевым определение «хлыщ» как нельзя лучше подходило ему самому. Как иначе назвать мота, тянувшего из журнальной кассы сотни на свои небезгрешные удовольствия, завсегдатая злачных мест Питера, любителя «пройтись по хересам», «пить клико и запивать коньяком», франта, готового разбиться в лепешку, лишь бы щегольнуть перед друзьями модным фраком или панталонами?
Сам он называл себя «человеком со вздохом», и даже недруги не могли упрекнуть его в эгоизме и жестокосердии. «По характеру это был человек мягкого и горячего сердца, искренний, с детской душой, баснословною непрактичностью», - писал его двоюродный брат В.А.Панаев. «Незлобливостью характера Панаев уподобляется младенцу, теплота его сердца самая редкая в наше время, в которое эгоизм заглушает в людях все человеческие чувства, - говорил коллегам по «Современнику» Белинский. - В нашем кружке находятся люди посолиднее и побогаче Панаева, однако никто не рискнул своими деньгами, никому не пришло в голову издавать журнал… Мы все должны сказать от чистого сердца: «Да отпустятся ему все его вольные и невольные грехи за его отзывчивую и бескорыстную теплоту души!».
Он мог бы стать большим писателем, если бы обладал силой воли и способностью к каждодневному творческому труду. Его роман «Родственники» литературоведы называют предтечей тургеневского «Рудина», а написанные в конце жизни «Литературные воспоминания» высоко ценил такой мастер слова как Юрий Олеша. «Надо положить на себя эпитимью и пост, и вериги, надо говорить себе: этого мне хочется, но это нехорошо, так не быть же этому. Пусть вас тянет к этому, а вы все-таки не идите к нему; пусть будете вы в апатии и тоске - все лучше, чем в удовлетворении своей суетности и пустоты», - увещевал его добропорядочный и наивный Белинский. Панаев – и эпитимья с веригами…
Многие из тех, кому помогал Панаев, сами далеко не святые, не прощали ему слабостей и ошибок. Самой удобной мишенью, конечно, был любовный треугольник в его доме. «Интересно знать, не опишет ли он тот краеугольный камень, на котором основалась его замечательная в высшей степени дружба с г. Некрасовым?» - вопрошал Писемский в журнале «Библиотеке для Чтения».
«Не будь Некрасова, он все равно потерял бы и карету, и квартиру, и жену, и литературный авторитет, и журнал. Некрасов, если всмотреться внимательно, был его опекуном и охранителем; взяв его дела в свои руки, он отсрочивал его банкротство с году на год», - писал Корней Чуковский. Спорить с классиком мне не пристало, и все же образ заботливого друга не слишком вяжется с личностью Некрасова, чья деловая хватка намного превосходила прочие его таланты, включая литературный. Да и к Авдотье Яковлевне он относился ничуть не лучше законного супруга (об А.Я.Панаевой и ее отношениях с Некрасовым здесь).
Впрочем, жаловаться было не на кого, все свои несчастья Панаев организовал сам. Порхать по жизни с хлестаковской легкостью необыкновенной, срывая цветы удовольствия и не задумываясь о последствиях, - похоже, именно это долгие годы было целью и смыслом его существования. Если такой вывод покажется кому-то слишком категоричным, скажем иначе: в биографии Панаева не угадывается присутствие иных, более высоких целей.
Уход из «Современника» ведущих авторов - Тургенева и Льва Толстого, нападки коллег, подорванное разгульной жизнью здоровье и, возможно, осознание бездарно прожитой жизни – все копилось и в конце концов тяжелым грузом легло на его душу. «Добрейший этот человек, мягкий как воск, когда-то веселый, беспечный, теперь постоянно находился в мрачном, раздраженном до болезненности состоянии духа», - вспоминал Григорович. «Я сам себе был злейшим врагом и сам испортил свою жизнь», - сказал Панаев незадолго до смерти. Он стал упрашивать Авдотью Яковлевну уехать вместе с ним из Петербурга, поселиться в деревне, говорил, что кроме природы, тишины и книг ему теперь ничего не нужно, мечтал, что бросит строчить пустые фельетоны и примется за большую повесть, для которой уже собран материал…
Было слишком поздно. Умер Панаев на руках жены, которую, наверно, не переставал любить никогда.