2 марта 1831 года Пушкин венчался с Натальей Гончаровой.
Он впервые увидел ее в декабре 1828 года на балу у танцмейстера Иогеля в доме на Тверском бульваре. В белом воздушном платье, с золотым обручем на голове, шестнадцатилетняя Натали казалась каким-то волшебным, неземным созданием. Екатерина Ушакова, за которой он тогда ухаживал, не могла соперничать с этим совершенством красоты и гармонии. Позже Пушкин говорил, что продолжал ежедневно бывать у Ушаковой лишь затем, чтобы дважды в день проезжать мимо окон Натали.
Надежда Еропкина, двоюродная сестра Павла Нащокина, писала о "притягивающей простоте в общении" новой пушкинской избранницы. При этом Натали была довольно замкнута, молчалива и не владела искусством поддерживать непринужденную светскую беседу. «Я еще не знаю, как она разговаривает,.. но муж говорит, что она умна», - вспоминала Долли Фикельмон о первом появлении жены Пушкина в свете. Кроме юного возраста, сказалось, видно, нелегкое детство, о котором Наталья Николаевна не любила рассказывать. Отец Николай Афанасьевич страдал душевной болезнью и сильно пил. Мать Наталья Ивановна, властная и деспотичная, требовала от трех дочерей беспрекословного послушания, часто била их по щекам, те в ее присутствии боялись вымолвить слово. Главой большого семейства был дед Афанасий Николаевич, который открыто имел любовницу-француженку, не отказывал себе в радостях жизни и в конце концов промотал тридцатимиллионное состояние. Перебравшись из провинции в Москву, Гончаровы жили чуть ли не бедно. Когда Пушкин приходил к ним женихом, мать всегда старалась выпроводить его до обеда или до завтрака, вспоминала Екатерина Долгорукова. На балы Натали порой приезжала в рваных башмаках и старых перчатках. Долгоруковой однажды пришлось одолжить лучшей подруге свои туфли, когда та должна была танцевать с Пушкиным.
Наталья Николаевна получила домашнее образование – трудно судить, насколько основательное. Танцам и французскому ее обучали с детства, при этом подобно пушкинской Татьяне «она по-русски плохо знала, Журналов наших не читала, И выражалася с трудом На языке своем родном». Впрочем, в тогдашних дворянских семьях это было в порядке вещей.
Пушкин сватался дважды. В первый раз ему не сказали ни да, ни нет. Наталью Ивановну терзали сомнения: во-первых, дочка слишком молода, во-вторых, жених не богат и чего доброго потребует приданого, вдобавок картежник и слывет вольнодумцем.
Прошел год, прежде чем Пушкину дали понять, что его вторая попытка может оказаться более удачной. Теперь засомневался он сам: невеста нисколько в него не влюблена и, возможно, предпочла бы ему другого. Об этом он откровенно написал Наталье Ивановне: «Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери; я могу надеяться возбудить со временем ее привязанность, но ничем не могу ей понравиться. Если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия ее сердца. Но будучи всегда окружена восхищением, поклонением, соблазнами, надолго ли сохранит она это спокойствие?.. Не почувствует ли она ко мне отвращения?.. До сих пор мне хватало моего состояния. Хватит ли его после моей женитьбы? Я не потерплю ни за что на свете, чтобы жена моя испытывала лишения… И все же не станет ли она роптать, если положение ее в свете не будет столь блестящим, как она заслуживает и как я того хотел бы?..».
Хотя отношения с будущей тещей оставались натянутыми, согласие на брак было дано при условии, что Пушкин докажет свою политическую благонадежность. «Г-жа Гончарова боится отдать дочь за человека, который имел бы несчастье быть на дурном счету у государя», - сообщал Пушкин в письме шефу жандармов Бенкендорфу и просил подтвердить, что он больше не находится под полицейским надзором.
О его настроении в те дни можно судить и по неоконченному отрывку – якобы переводу с французского, а на самом деле, несомненно, автобиографическому:
«Участь моя решена. Я женюсь…
Та, которую любил я целые два года, которую везде отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась мне блаженством, - Боже мой – она… почти моя.
Ожидание решительного ответа было самым болезненным чувством жизни моей…
Я женюсь, т.е. я жертвую независимостию, моею беспечной, прихотливой независимостию, моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством.
Я готов удвоить жизнь и без того не полную. Я никогда не хлопотал о счастии, я мог обойтиться без него. Теперь мне нужно на двоих, а где мне взять его?».
Помолвка была объявлена, но конфликты с Натальей Ивановной продолжались. Та напрямик заявила, что не выдаст дочь замуж без приданого. «Я уезжаю в Нижний, не зная, что меня ждет в будущем. Если ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а вы решили повиноваться ей, - я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне вчера, и как оскорбления, которыми ей угодно было меня осыпать… Во всяком случае вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь», - писал Пушкин невесте.
Наконец все разрешилось - если не к всеобщему удовольствию, то по принципу «худой мир лучше доброй ссоры». От гончаровских денег Пушкин не только отказался, но и сам дал Наталье Ивановне на приданое 11 тысяч, заложив село Кистенево. Натали «мне пишет очень милое, хотя и бестемпераментное письмо», сообщал он Вяземскому и удивлялся: «Что у ней за сердце? Твердою дубовою корой, тройным булатом грудь ее вооружена, как у Горациева мореплавателя».
Судьба словно противилась этому браку. Его все время откладывали – то из-за смерти дяди Пушкина Василия Львовича, то из-за эпидемии холеры, которая заточила поэта в его родовом имении, подарив в награду три плодотворнейших творческих месяца болдинской осени. «Наша свадьба точно бежит от меня», - жаловался он невесте. Как вспоминала Екатерина Долгорукова, «много денег пошло на разные пустяки и на собственные наряды Натальи Ивановны. В самый день свадьбы она послала сказать ему, что надо еще отложить, что у нее нет денег на карету или на что-то другое. Пушкин опять послал денег».
За два года, прошедшие со времени их знакомства, пылкое увлечение сменилось трезвыми и не слишком веселыми раздумьями. «Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды состояния, мною избираемого, - писал Пушкин приятелю Николаю Кривцову. - Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе, как обыкновенно живут... Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся – я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностью».
Кривцов, Нащокин и другие друзья отговаривали его от женитьбы. Почему, ведь сами сплошь были женатыми? Считали, что первый поэт России мог найти себе более выгодную партию? Опасались, что семейные заботы помешают главному делу его жизни, творчеству? Или, может быть, думали, что Натали ему не пара, что Пушкину нужна другая жена, которая понимала бы и ценила значение его личности?
На мальчишнике накануне свадьбы Пушкин был так мрачен, что всем стало неловко. Во время венчания в московской церкви Большого Вознесения с аналоя упали крест и Евангелие. При обмене кольцами его кольцо упало на пол, потом погасла его свеча. Пушкин побледнел и тихо сказал: «Все дурные предзнаменования…».
Если статья понравилась, наградой автору будут лайки и подписка на дзен-канал "Строки и судьбы". https://zen.yandex.ru/stroki_i_sudby