Прорывать вязкий воздух становилось всё сложнее. Он уплотнялся, раскалялся, закупоривал ноздри, противно лип к поверхностям дыхательных путей. Губительная лесная влага горячими каплями оседала, казалось, на всей поверхности так называемого «внутреннего мира». Вдох – лёгкие пронзает раскалённая спица, выдох – измученные органы выталкивают переведённый кислород. Мне нужно было отвлечься от окружающей обстановки, чтобы не сойти с ума, но концентрация внимания на собственном теле не помогала.
Отвлечься от происходящего было невозможно. Глаза слипались, их стягивало, будто сам Морфей продевал нитку с иглой сквозь веки, и сшивал шов за швом. Я чётко представила себе, как иду, еле перебирая отёкшие и тяжёлые от длительной ходьбы ноги; как руки мои безвольно цепляются задеревенелыми пальцами за траву, ветки и собственную одежду. А глаза мои и рот будто набиты ватой.
В лесу было нечем дышать. Светло-серые тучки, будто насмехаясь, свесились с верхушек деревьев и давили, прижимали к мягкой тёплой грязи у корней. Дико хотелось пить. Прошедший недавно мелкий дождь ничего после себя не оставил, кроме мерзкого липкого воздуха и такой же по описанию земли. Только воздух хотя бы не чавкал. Зато голодная земля со смачным чмоканьем шаг за шагом проглатывала мою стопу, будто действительно моя пятка погружалась в тёплый склизкий рот.
Я была истощена. Зачем-то облизнула шершавым языком потрескавшиеся пересохшие губы. Они сухие, как носки на батарее. В голову снова полезли мучительные мысли о влаге и отдыхе. Сразу в голове фонтаном забрюзжали воспоминания о детстве: речка Кубань, первая поездка на море, холодный лимонад после школы с маленькой трубочкой внутри бутылки. От мыслей этих в области груди что-то больно заёрзало, будто воздух встал, вцепившись комком в измученные бронхи, и не проходил ни туда, ни обратно. В носу защипало, невольно дрогнули губы, и я бы даже заплакала, если бы только во мне осталась вода.
Слабо гнущиеся пальцы раздвигали грубые жёсткие ветки, касались стволов исцарапанной кожей. Мои руки были покрыты мозолями и царапинами. Я бесконечно долго бродила по чёртовому лесу, но выхода так и не находила.
«Такого просто не может быть», – думала я, – «Как я могла...»
Пока мои колючие мысли хаотичными обрывками путались в причинах и следствиях, враждебная влажная среда решила подготовить для меня последнее, как мне казалось, добивающее препятствие. Летальный в голову. Нога моя очередной раз провалилась в пучину грязи, но назад уже не поднялась, встретив преграду в виде мясистого корня дерева. Не заметив подставы, я почти мгновенно обнялась с острыми мокрыми палками. Лесная подстилка грязью и мхом встретила моё лицо, и в нос, помимо запаха влаги и немытого тела, теперь ударил ещё и запах сырости, червей, прелых листьев. Нога, любовно оплетённая корнем проклятого дерева, предательски хрустнула и пустила разряды электрического тока. А ладонь, которая пыталась спасти меня от неминуемого падения, получила новую порцию царапин от коры какого-то пересушенного дерева.
Я бесслёзно зарыдала, уткнувшись носом в грязь, пока по моему телу от руки и ноги волнами накатывала боль. Сил хватило только чтобы опереться на менее пострадавшую руку и, кряхтя и подвывая, перевернуться на спину. В глаза мне теперь смотрели ухмыляющиеся тучи, которые белой светящейся пеленой продолжали нагнетать, гнуть зелёные верхушки острыми концами в мою грудь.
Да, в любой другой ситуации я бы посчитала это красивым. Но сейчас, истощённая и напуганная, я понимаю, что это последнее, что я вижу. Мысль, дурной пулей влетевшая мне в голову, с новой силой сжала воздух в лёгких, и мои глаза всё же намокли. Безвыходность укутала меня заботливо, почти с любовью, как мать укутывает дитя. Мой тихий хриплый стон выкатился вместе с давящим комком воздуха наружу. И как до этого дошло?
Утро не задалось с самого начала. Пройдя в ещё укутанную мраком кухню, я почуяла неладное. Как будто во всём окружающем пространстве было что-то не так. И действительно, ещё сонное сознание вырвало из общей картины полумрака слабо выделяющееся пятно тёмно-голубого цвета. Я отодвинула шторку и выглянула во двор.
С третьего этажа моей ветхой хрущёвки был виден весь район. Тёмный и безлюдный. Настенные часы показывали что-то вроде шести часов утра, но точнее разобрать из-за темноты было сложно. Я поморщилась от недовольства. Во всём районе, или по крайней мере в близлежащих домах, света не было ни в одном окне. И дело точно не в том, что соседи, живущие в соседнем человейнике, ещё спали. Будний день, шесть часов утра, самое время собираться на работу.
Каждое утро я и мои соседи тяжело вырывались из бархатных объятий сна. Лёгкая ночная вуаль спадала куда-то, а её место тут же занимала ненависть ко всему сущему. Раздражающий будильник тут же затыкался, и мучительный подъём откладывался ещё минут на пять. А может и десять. Следом быстрые, отработанные до автоматизма сборы: обед, расчёска, кошелёк. Поставить чайник. Выпить кофе. Или хотя бы промочить горло кислым быстрорастворимым порошком со вкусом праха безысходности. И выпорхнуть из тёплого гнёздышка часов эдак на тринадцать. Вот и я, сонная и недовольная, как и мои соседи, как и миллионы жителей России, собиралась включить на кухне свет, поставить чайник, попить кофе, умыться над неудобным длинным кухонным краном. В ванной это сделать было невозможно, потому что смеситель давно отправился в тартарары, и водная струя исправно и бесповоротно бежала всегда на душ. И починить некогда, не за что и некому. Но машинально выполняемые планы застопорились, врезались о камень преткновения – свет на кухне не зажёгся. А когда я выглянула в окно, стало ясно, что света нет во всём районе.
Только на балконе, в доме напротив, сосед стоял и курил. Даже при имеющихся между нами метрах двадцати я могла, как мне казалось, разглядеть его мешки под глазами. Он устало, но с интересом глянул на меня. Удивительно, но даже без включённого света в окне моей кухни меня, как оказалось, было отлично видно. Эта мысль заставила поёжиться. Внутри грудной клетки сделалось неприятно, захотелось встряхнуть телом хорошенько, чтоб сбросить этот липкий взгляд. И было в нём что-то такое нехорошее. Я не о тех сальных взглядах, что грязные старые мужики отпускают в сторону молодых девчонок. Это было что-то другое. Интерес, смешанный с беспричинным желанием «всего нехорошего».
Мерзко.
И что самое странное: мне казалось, что я смотрю в зеркало, а не в лицо соседа.
– Значит, сегодня без мейкапа и без кофе. На работе выпью, – подумала вслух я.
Кофе на работе я так и не выпила. Раскидать товар по полкам: макароны поправить, мясо разложить в соответствии компании-производителю, яблоки «глоубал вилледж» отложить от «роял гала». Проверить ценники, проверить кассу, встретить первого покупателя, второго, десятого…
Время близилось к обеду, а дела не уменьшались. То образовалась крупная недостача, то начальник раздал всем по шапке за невыполнение планов, то отвратительные люди испоганят весь рабочий настрой.
Ненавижу.
Так иной раз приходит какая-нибудь мадам с виду приличная, хорошо одетая. А как рот раскроет – так и хочется ударить. Возможно, чем-нибудь очень тяжёлым. Начинаются сопли, вопли, показательные ахи, жалобы за разницу в три рубля. Или моё любимое «я видела дешевле». Видела – сходи, купи.
В общем, пока я выполняла свою работу, к которой почему-то относились задачи менеджера, старшего сотрудника, начальника и подсобного рабочего, время утекало, как песок сквозь пальцы. Одни и те же задачи повторялись по кругу, по часам. И так каждый день. Пять дней в неделю. Думать о кофе, а тем более об обеде, одиноко стоявшем где-то в рабочей сумке, было некогда. Думать на работе в целом некогда. А если и находилось время, ничего хорошего в голову просто не лезло. Все позитивные мысли остались там, дома – в шелковистой белой вуали сна.
А ещё невозможно было думать о бессмысленности. Я помню, как стоя в красной огромной рабочей жилетке с эмблемой магазина, я уставилась на полки с макаронами. Ощущение дежавю ввело в смятение. Я помнила, как с утра расставляла все пачки в зависимости от вида и производителя, проверяла ценники, целостность упаковок… Но перед моим взором в который раз были поваленные на мягкий бок запечатанные съестные пачки. Они перемешались. И ещё кто-то зачем-то поставил на верхнюю полку булку хлеба. И если б кто-то смотрел на меня со стороны, он бы наверное увидел среднего телосложения и роста девушку, которая молча поправив волосы за уши, принялась в очередной раз за день поправлять макаронные полки. Но внутри…
Дежавю переросло в осознание бесполезной цикличности. Неблагодарный труд, которого не видно, который не ценится, который ни к чему не приводит. И дело даже не в несчастных макаронах. Пальцы нервно подрагивали, а ком поперёк горла разрастался от обиды и жалости к самой себе так, что дыхание перехватывало. В душе каждый раз поднимался ураган. Я была убеждена: «то, что я делаю – бесполезно, циклично». Пустота перетягивалась пережёванной жвачкой от одних суток к другим, от одних тринадцати часов к другим. Год, день, миг. Вся моя жизнь превратилась в до краёв наполненное ничем ничего. Ставя несчастные пачки снова в один ряд, я старалась держаться.
«Я хочу жить. Или хотя бы быть. Видеть результат своих трудов».
И если б я однажды по непонятным и известным одному Богу причинам просто не вышла бы на работу, то уже через сутки на моём месте красовался бы новый менеджер-старший-кассир-подсобный-рабочий… Нашлась бы точно такая же машина. Никто и не заметил бы, как я исчезла. И стоило мне покончить с выравниванием злополучной полки, как вдруг ко мне снова обратился недовольный покупатель. Желудок сжала то ли нервная, то ли голодная судорога. Снова кто-то не успел исправить ценники.
Поэтому с работы я выпорхнула в начале восьмого. Негромко бухнула застеклённая дверь. Хотелось оставить очередной прожитый день позади – забыть, вывернуть черепную коробку и хорошенечко прочистить. Ни секунды я не планировала больше думать о месте, где я – пустота.
Тёмная изогнутая дорожка спального района повернула и увела меня прямиком к жилым домам. Вечерние дворы встретили меня высокими бетонными стенами с маленькими пробелами тёплых огоньков: рыжий, жёлтый, охра. Район успокаивался, остывал, засыпал. На улице было тихо, и только оконный свет напоминал, что в этом городе я осталась не одна. Хотя чувство отрешённости от мира никуда не делось. И как бы мне ни хотелось оставить саквояж дерьма с работы непосредственно на работе, всё равно на душе кошки скреблись. А лучше сказать – тёрли пенопластом усталости по стеклу тонкой душевной организации, а мелодия этого великолепия растекалась по телу раздражением.
Я фактически чувствовала, как обволакивающая злоба отягощает ноги, группируется и растекается синими выпуклыми венами. Душа – не ящик. Это тебе не бабка Коробочка из Гоголевского чтива. Нельзя что-то вынуть из неё просто по желанию. Мысли в голове зашевелились, оформились, будто кто-то соскрёб остатки тёмной вязкой жидкости со стенок черепной коробки. Мысли чёрные, как нефть. И только после того, как я собрала их воедино, стало ясно, что их много, и что в этой чёрной едкой жиже отражается моё осунувшееся лицо.
А что есть у меня кроме работы? Ни квартиры, ни хобби, ни пары – откуда уж взяться детям. Даже друзей у меня нет. Был пёс – Тишка, мелкий смышлёный кобель с хвостиком-бубликом, и тот умер года полтора назад. К горлу подступил ком.
– Тишка, – тихонько позвала я друга, не надеясь, что кто-то мне ответит. Да, жизнь моя, некогда озорная и радостная, сейчас клеилась ровно так же, как скотч на обои: кажется, что всё держится, но стоит выдохнуть…
«Я пустая. И я совершенно не представляю, чем себя заполнить. Если отбросить тупые шутки на эту тему и спросить себя серьёзно, то…»
Фразу эту я не смогла закончить даже в своём подсознании, не говоря уже о том, чтобы произнести её вслух. Я давно не думала, что я хочу, как, для чего? И самый главный вопрос терзал меня ещё очень долго…
Старая дорожка с паутинкой трещин потянула куда-то влево, схватила в свои сети. В самом деле, паутина. Тогда где же многоглазый кровопийца? Из роя шумящих и перебивающих друг друга негативных мыслей во главу вышла одна нормальная, как мне казалось, здравая – можно прогуляться по парку перед сном. Подышать свежим воздухом, насладиться тишиной. Но в душу закралась смутная неоформленная тревога. Привычный порядок вещей был нарушен. В каждодневной цепочке «дом — работа — дом» появилось неясное, необдуманное звено. Можно себе представить? Я настолько привыкла к подневольной жизни, настолько свыклась с адским колесом Сансары, что малейшее отхождение от «плана жизни» зарождало дискомфорт внутри. Мне даже стало смешно.
«А может, меня устраивает такая судьба? Может, мне нравится строить из себя жертву? Ну уж нет» – среди чёрной жижи мыслей звонко лязгнула одна, разрезая привычный уклад вещей и моей прежней жизни. В попытке доказать себе, что способна на что-то большее, кроме как плакать и жалеть себя, я зашагала прогулочным шагом в сторону ближайшего парка.
Стоило одинаковым по ширине стволам плотными рядами обступить меня со всех сторон, стоило только понять, что я полностью одна – нет ни коллег, ни «живых» окон, глядящих глазами уставших соседей, – остатки тяжёлого дня полились большими каплями из глаз. Я тихо заплакала, как по команде. Даже сейчас я не могу объяснить, сформулировать точную причину. Могу только почувствовать. Для меня это было странно, непривычно. Будто одна спонтанная идея тут же повлекла за собой спонтанную реакцию, не вписывающуюся в моё привычное мировосприятие.
Я взрослая, собранная, адекватная. По крайней мере, я так думаю. Или, по крайней мере, так считают другие. Например, коллеги, которые всегда удивляются моей выдержке при работе с тяжёлыми клиентами. Но сейчас почему-то показалось, что я осталась совсем одна, и можно дать слабину. Можно, как у себя дома, распустить сопли и...
За своей одинокой минутной грустью я не сразу заметила, что на улице похолодало, и макушки деревьев принялись всё громче и громче перешёптываться между собой. Ветер начал неприятно щекотать холодными порывами тонкую кожу на ключицах. Мокрые глаза, нос и щёки он обдал свежестью с особым усилием. Я застегнула свою ветровку по самую шею. Но невидимый домогатель даже так добирался сквозь тонкую ткань до самых лопаток, противно облизывал рёбра.
Погода достаточно быстро портилась. Подняв голову вверх, я увидела быстробегущие тёмно-серые тучи, сильно выделяющиеся на чёрном небе без единой звезды. Я развернулась на 180 градусов и готова была возвратиться домой по той же дорожке, но опешила.
Место перед моими глазами было мне незнакомо, хотя я проходила там пару секунд назад. Я нервно оглянулась. Тишина. Я была одна. Длинную дорогу парка, которая стала уже заметно раздолбанней, освещал единственный противно-жёлтый фонарь, под которым я и застыла. Холодок пробежал марафон от макушки, по ссутулившейся спине, прямиком к пяткам. Нехорошее предчувствие начинало закипать внутри, как суп, накрытый крышкой.
Волнение. Ладони вспотели. Деревья завыли, ознаменовывая начало бала. Ветки, покрытые молодой листвой, казавшейся сейчас чёрной, поплыли. Одинаковые стволы выглядели, как дамы и господа в чёрных одеждах, раскачивающиеся из стороны в сторону в предвкушающем наваждении. Из-за нарастающего беспокойства казалось, что приглашённые гости шепчутся и смеются, тыкая в меня пальцами.
Я утёрла рукавом ветровки мокрое лицо. Покрутилась. Ни одного источника света, кроме фонаря. Жуть накатывала сильнее. Теряя над собой контроль, я завертелась по сторонам, боясь выйти из, как мне казалось, спасительного жёлтого круга на треснутом асфальте. Казалось, что мрак по ту сторону деревьев плотный, как шерстяное одеяло, и стоит только мне перейти спасительную черту, стоит моей ноге коснуться ловких теней, как тут же меня оплетёт и удушит сама чернота. Но чернота была глуха и нема, но не слепа.
– Эй, кто-нибудь? Здесь кто-нибудь есть? – спросила я, кажется, сама у себя. Как будто если б даже в пугающей темноте кто-то и был, он бы вышел и сказал: «Да-а, привет, я тут есть. И я здесь, чтобы напугать тебя и оторвать тебе голову. И как видишь, тебя я уже напугал...»
Не было ни единого звука, которой мог бы выдать что-то живое в царящем за периметром круга мраке. Но ощущение, что оттуда исходит опасность, не проходило.
Ветер усилился. Протяжное недоброе «у-у-у» прокатилось где-то вверху. Темнота, будто поддерживая своего громкого соучастника, злобно хихикнула — треснула ветка где-то в глубине парка. Я обернулась в сторону звука, как ошпаренная, даже на месте подпрыгнула.
Ничего.
Дыхание сбилось. И снова трески сухих веток, как будто сразу двух, но уже с другой стороны. Я оборачиваюсь.
Ничего.
Деревья продолжают плясать в тёмном вальсе всё быстрее и быстрее, их бальные платья разлетаются по набирающему силу ветру.
Треск. Ещё один. Сзади. Слева.
Я крутилась вокруг себя, как юла, пятясь назад, к железному столбу. Неожиданно сильный порыв ветра ухватил меня за шиворот и толкнул спиною назад.
Ещё шаг.
И моя спина сквозь ветровку почуяла неприятный холод. Трески веток прекратились. Шестое чувство выловило на затылке чей-то взгляд. Такой же неприятный, как и взгляд соседей — злой, разглядывающий с интересом, желающий «всего нехорошего». Я, запуганная и уставшая, приросла к полу. Помню, как я, сжавшись, обхватив себя руками, на трясущихся коленях стояла и тупо пялилась прямо перед собой. Не в силах даже моргнуть. О том, чтобы повернуться или шевельнуться, речи не было.
Я снова зарыдала, только уже от страха. Слёзы второй раз за день сами по себе брызнули из раскрытых настежь глаз. Шум ветра теперь перебивало моё собственное сердцебиение. И ещё какой-то звук.
Скрежет.
На мгновение я забыла, как дышать, и горячий ком воздуха больно кольнул напряжённую грудь. Но осознание пришло быстро — это был скрежет моих собственных зубов. Я так сильно их сжала, что сама себя ввела в ужас. Я почувствовала себя полной дурой. В щёки ударила краска.
– М-да, сама себя... – я настолько осмелела, что даже прошептала вслух обвинения в собственном кретинизме. Стыд притупил страх и дал прерывисто вздохнуть. Холодный воздух рывками заполнял лёгкие. Руки только сейчас начало потряхивать. Появились силы, чтобы оглядеться. И я огляделась.
Ничего.
Деревья, шуршащие листья, трава, фонарь, ветер. Никакого треска, никакой зловещей темноты. Но даже осознание относительной безопасности не дало успокоить дыхание полностью. Я опёрлась ладонями в колени, устало опустила голову, пытаясь глубоко вдохнуть. Обычно такую позу принимают люди, страдающие астмой, если им необходимо раскрыть лёгкие.
«Значит, в теории, такая стойка должна помочь», – думалось мне. «Я сейчас передохну, утру сопли и пойду обратной дорогой домой. Приму душ, попью чаю с ромашкой. Главное — выспаться. Завтра опять вставать рано».
Я пыталась отвлечься. Но чувство тревоги, преследовавшее меня от самого входа в парк по сей момент, только росло. Будто бы в самой трахее разрастается огромная опухоль из тревожности, страха и обиды на себя за непонятно откуда взявшийся порыв смелости.
Ветер всё нарастал. Он уже трепал меня по макушке не переставая, освежал взмокший лоб, холодил мокрый позвоночник.
«Пошла против системы, блин... Тварь я дрожащая, и права, по всей видимости, не имею. Даже чёртовы кусты мне это напоминают. Испугаться ветра. Позорище...»
Сейчас я понимаю, что это было не просто чувство ломающейся системы. Это было предчувствие. Шестое чувство.
Я в последний раз глубоко вздохнула. Выпрямилась. Огляделась по сторонам.
– Значит, просто иду в обратном направлении, – уже нормальным тоном, а не перепуганным шёпотом оповестила я всё ещё окружающую меня темноту.
Ветер затих на мгновение. Будет буря. Я сделала шаг в сторону, откуда пришла, отходя от фонарного столба в центр сияющего круга. Но странное чувство, будто что-то провело по моим волосам сзади, заставило меня оцепенеть. Быстрое тихое движение, сопровождающееся громким треском прямо позади меня, а не где-то меж застывших в немом наблюдении деревьев.
Что-то у меня за спиной попыталось взяться за мои волосы.
Мои глаза и рот снова распахнулись в диком ужасе. И тут я услышала разочарованное хриплое «э-э-эх». Скрипучее, заставляющее рассудок биться в предсмертной конвульсии. Скорее всего, тогда я и сошла с ума.
О том, чтобы обернуться, я даже не думала. Ноги рванули с места. Мне оставалось только лететь за ними. Я побежала куда-то вперёд. Не по дорожке, которая привела меня в эту клоаку, а куда-то прямо в деревья — в их непроглядную чернь. В полной темноте, подгоняемая начинающимся дождём, я не разбирала дороги, не раздвигала ветки. Они хлыстали мне прямо по лицу, рукам. Я изрезала все пальцы. Ноги переставлялись с такой скоростью, с какой я никогда ещё не бегала. Мыслей вообще не было, кроме как бежать и не оборачиваться. Я даже не слушала, как ветки вокруг меня то тут, то там трескались, что-то тяжёлое и большое бухалось.
Грянул первый громовой раскат. Следом, через пару секунд, небо разделилось на две неравные половины сияющей ломаной полосой. Зарядил дождь, будто кто-то опрокинул ведро с водой. Я неслась, не силясь пропустить в голову ни единую мысль, кроме как «бежать». И тут впереди, сквозь стену воды и царапающие глаза ветки, я увидела свет. Жёлтые небольшие круги в ряд. А меж ними по очереди быстро пролетают огни: белые, оранжевые, бледно-жёлтые.
«Это дорога! Там могут быть люди!»
Казалось, я летела, вообще не касаясь земли. Корни и хватающая трава под ногами не были для меня преградой. А может, это была не трава? Кто знает. Огни спасительно приближались. Дыхание сбилось. Я будто снова начала становиться человеком, а не летящей машиной, которой нужно только спастись от ужаса.
Пересохшее горло горело. Ноги начали резко и сильно мякнуть, будто разбухая от воды. Я раскисала. Руки всё медленнее перебирались, начинали мешаться, тупо мотыляясь рядом с телом.
Огни ближе.
Трески тоже.
Я бежала. Дождь заливал глаза. Очень тяжело было на ходу размазывать его по лицу. Очередные фары промчались — очередная потеря возможной помощи. Я вытянула одну руку вперёд, будто в попытке ухватить пролетающую светящуюся надежду. Схватить меж пальцев, прижать к груди и защититься. Где-то сверху послышался оглушающий треск, грохот, будто огромная рука накрывает меня.
«Сейчас существо, грустно вздохнувшее возле столба, наконец получит измученную меня. Надо было оставаться там, на свету. Надо было... Надо... Страшно. Помогите мне! Помогите!». Я решилась крикнуть.
– Помо-... – мой крик помощи оборвался. Глаза накрыла тёмная пелена. Страх, дождь, сердцебиение — всё погрузилось в вязкую жижу. Меня охватила пучина спутанного сознания.
В глаза ударил яркий свет, как будто кто-то включил фонарь на допросе. Голова трещала, как будто на этом самом допросе меня по ней хорошенько пригрели. Я с трудом разлепила сомкнутые веки. Они слиплись от продолжительного сна, если его можно так назвать. Глаза забегали по кругу в поисках ответов. Пошевелиться было невозможно. Свет был настолько яркий, что хотелось отвернуться, зажмуриться и опять уснуть. Водить глазами было больно. Дышать было больно. Тело меня плохо слушалось. Двигаясь, как несмазанный железный дровосек, я кое-как перевернулась на бок, силясь не упасть обратно. Только тогда я начала понимать, что я не дома.
– Где..? – только и получилось выдавить из себя. Я продолжала лежать в чём-то тёмно-зелёном, мокром и холодном. Левую щёку щекотало. Трава. Обычная тёмно-зелёная сочная летняя травка, с ворсинками на нижней стороне листьев. До меня начал доноситься запах мокрых прелых листьев. Перед глазами справа налево росли широкие стволы деревьев. Справа налево? Я поднялась на руках. Подушечки пальцев утонули в мокрой земле. Она неприятно холодила кожу, забивалась под ногти, но только с такой опорой можно было стоять. Голова шла ходуном, как на карусели. Зато теперь древние стволы, хоть и плыли перед глазами, но росли так как надо — снизу вверх.
Недоумение — первая внятная мысль, что пришла ко мне в голову. Сказать что-то или выразить словами я не могла до сих пор, но ощущать и чувствовать — запросто, на все сто процентов. Тело было чувствительным, как оголённые провода. Я даже чувствовала, как неприятно пульсируют уставшие ноги, ободранные руки, кожа головы. Только тогда, когда перед глазами выстроились хаотичные ряды разнородных деревьев, я поняла, что я не дома, и что случилось что-то странное. Я очнулась в лесу. Повернулась влево, вправо. От каждого движения, от каждой напряжённой мышцы в мозг прилетали болевые импульсы. Шея затекла, макушку неприятно покалывало. Ощущение было такое, как будто затекла не нога, а голова. Я почувствовала себя увереннее и поменяла позу, сев на колени.
– А... время? – опять спросила я сама у себя. Неизвестно, сколько я провалялась вот так. Одежда была всё та же, что и вчера, но рваная во многих местах, вся мокрая и перепачканная чем-то чёрным, бурым, зелёным. Непослушными пальцами я расстегнула ветровку. Телефон, кошелёк на месте.
«Повреждений нет, но всё равно такое ощущение, будто на мне хорошенько оторвались скинхеды. Кстати, о «хедах»».
Рука мокрыми пальцами коснулась макушки, поэтому я сначала подумала, что волосы у меня слиплись от грязи или, в крайнем случае, из-за влаги на пальцах, но глянув на свою ладонь, я застыла. По цвету жидкость, скатавшая мои волосы в птичье гнездо, напоминала тёмно-бурую субстанцию — запёкшуюся кровь. По запаху — пахнет железом, сильно-сильно отдаёт кислым. По вкусу... Пробовать не стала.
При падении я повредила голову. После того, как место противного онемения на моей макушке было рассекречено, лес стал каким-то другим. Поменялась атмосфера. Кровь на моих пальцах заставила меня вспомнить то, что было накануне вечером. Стало неуютно. Насколько это возможно, я снова начала крутить головой по сторонам. Тишина, снова обступающая меня, накаляла нервы. Опять всё повторялось. Я одна, напугана, в тишине. Из подсознания всплыли тревожные образы. Вспомнился тот жуткий вздох. Топот, треск веток. И дорога! Но, продолжая вертеться, я не заметила ни чудовищ, ни дороги, ни чего бы то ни было. Я, влага и бесконечная зелень.
Пульс участился, выброс адреналина позволил на четвереньках добраться до ближайшего дерева, чтобы опереться и подняться. Пульс снова начал тарабанить по барабанным перепонкам, давить на раненую голову. Но всё было тихо. Ничего. Просидев так ещё несколько минут (я помнила, затишье перед бурей), я поднялась на ноги. Их словно ватой набили. Тишина давила, хоть чувство опасности потихоньку отпускало.
– Как можно было упасть на спину в лесу, да так, чтоб о грязь расшибить голову? – мой речевой аппарат был в порядке, что не могло не радовать, поэтому, чтобы разбавить сгущающуюся тишину, я нервно нашёптывала сама себе. Хоть какие-то звуки помогали приспособиться к новой враждебной атмосфере. Нужно было найти ту дорогу, которую я видела перед тем, как тёмное нечто огрело меня по голове. Худо-бедно, с трудом перебирая болящие ноги, я поплелась туда, откуда мне казалось, ещё вчера сияли фонари.
Хождение давалось с трудом. Ни следов, ни дорожек не было видно. Такое ощущение, будто это не большой парк, а самая настоящая девственная лесная чаща, в которой нога человека не ступала. И судя по отпечаткам на грязи, ни зверей, ни машин тут тоже никогда не было. Сплошная трава, деревья и светлое серое небо.
– Все говорят, что тучи серые, но как по мне, так они полностью белые... – продолжала шептать я, чтобы разбавить звук хруста веток под ногами. Хрусты со вчерашней ночи до сих пор ассоциировались с чем-то нехорошим. Телефон к тому времени я уже пыталась включить несколько раз, но, видимо, грязь и дождь сделали своё дело. Ответа от мобильника не было. Экран предательски треснул, не загорался.
В лесу становилось душнее. Температура вокруг явно повышалась. Или у меня градус тела полз вверх. Тучи будто начинали наглеть, слегка придавливать сверху. Лес был банкой, тучи — крышкой, а я мотыльком, сидящим на самом дне и ещё до конца не осознающим, что он обречён. Я старалась идти прямо, но зелёный массив не собирался меня отпускать.
«Как бы не было страшно, надо идти вперёд, надо найти людей, помощь. На работе взять на пару дней отгул, отлежаться... Надо найти людей».
Но чем чаще эта мысль мелькала, тем понятнее становилось, что этого не произойдёт. Вера в нормальность происходящего уходила, как сквозь пальцы вода. Кстати, в кроссовках тогда уже тоже воды было — хоть плавай, и оттуда она уходить не спешила.
Чаща продолжалась. Рельеф был монотонным, скучным. Глаз уже замылился от избытка зелёного цвета. Шорох трав под ставшими светло-коричневыми кроссовками вводил меня в транс. Я на ходу задумалась, будто впала в сон с открытыми глазами.
Главный вопрос, который меня мучает до сих пор: а чем, собственно, меня устраивала моя жизнь? Почему я так усиленно за неё цеплялась? Ведь я настоящая и я из прошлого прекрасно знали, что в том большом мире нас никто и ничего не ждало. Даже я сама себя ненавидела, в том числе за бессилие и неспособность что-то поменять. Почему я не смогла ничего поменять? Или не хотела? Это был комплекс жертвы? Можно же было уехать в большой город, копить деньги, получить нормальное образование или хотя бы найти хобби или партнёра, но я даже не пробовала. После смерти моего единственного товарища за долгие годы — Тишки — я не пыталась делать ничего вообще. Я заведомо думала, что любая попытка что-то поменять провальна. А даже если я и начинала чем-то увлекаться, то всё это было поверхностно, несерьёзно и из-под палки. Если в процессе дела, например, лепки или рисования, у меня не получалось то, что я хотела — а хотелось прыгнуть выше головы — то я разочаровывалась и бросала. Я не допускала ошибок. Они стирали интерес. А после окончания студенческой жизни и переезда в отдельную квартиру пришлось зарабатывать на свою жизнь самостоятельно. Весь мой мир поглотила работа. Ежедневные смены по 13-14 часов, недосып, отсутствие свободного времени. Я старалась работу оставлять «на работе», но у меня не выходило. Даже во сне ко мне приходили недовольные люди, ценники, уборка, документы. Вот так однажды, придя вечером с очередной смены, длившейся, как мне казалось, вечность, я застала Тишку мёртвым. Он умер один. Без меня. В одиночестве.
И смотря на всю свою жизнь сейчас, я спрашиваю себя: «Всё-таки почему я не сменила работу? Я выбрала путь страдания, потому что так было проще? Неужели страдать для меня было проще, чем жить, пусть и не счастливо, но хотя бы и не так перенапрягаясь?» – ответ я уже знала.
Мазохизма в этом не было. Я просто не хотела ничего менять, не хотела жить.
«Я не хочу ничего из-за работы или я ничего не хочу, поэтому работаю? Что причина, а что следствие?».
Похоже, что всё-таки какая-то доля мазохизма здесь была.
– Так... – я прервалась в попытке собраться с мыслями и скорее найти дорогу домой. – Это парк. Не может он быть таким большим. Я иду уже... А сколько я уже иду? – появилась идея отследить время по расположению солнца, но во-первых, я не Робинзон Крузо, а во-вторых, солнца не было видно на сером небе. Казалось, что световой день только начался, и солнце сядет ещё не скоро. Мысль, что я могу провести тут ночь, напугала, да так, что даже под рёбрами запорхали мотыльки.
Единственное, что поменялось за время моего «приключения» — начал моросить мелкий противный дождь. Настолько мелкий, что по лицу будто бы кололи сразу сотней микроскопических игл. Мышцы расходились, и уже не так тяжело было прорываться сквозь заросли плюща и крапивы.
«Не наступить бы на какую-нибудь змею или муравейник».
Гёрл-скаут из меня был никакой, так что я понятия не имела, как себя стоит вести в случае ранения и потери в лесу. Однако почему-то была стойкая уверенность, что надо двигаться вперёд, ведь меня никто не спасёт.
«Откуда вообще мысли о спасении? Это просто парк» – я пыталась уцепиться здравым рассудком о единственную устойчивую мысль, отметая любое паранормальное вмешательство в мою жизнь. Психика защищалась как могла. Ведь мне хотелось знать хотя бы ответ на вопрос «где я?», не говоря уже о «Как я? Кто это был? Кто я? Для чего?».
«А если я действительно в лесу, как я могла тут оказаться? Меня перетащило это... животное? Ну да, животное. Ха. Как же. Ведь животные боятся света фонарного столба и разочарованно вздыхают, когда не могут натянуть тебя на свои когти» – по спине пробежался холодок. Только что я сама для себя приняла факт, глубоко осевший осадком от страха — это не сон, и это не парк. Это явь и она паранормальна. Губы пересохли, захотелось пить. Моросящий дождь не спасал от дикой жажды. Нигде не было луж, больших листьев, углублений в коре — ни одной ёмкости с водой, а капли были недостаточно крупными, чтобы пить. Но я всё равно вытаскивала язык время от времени.
Я спрашивала себя тогда, кто меня будет искать? «Наверное, полиция». Правильно, ведь обычно она занимается исчезновением людей. Но сколько было человек, которых не нашли из-за недостатка информации о их пропаже? Найдут ли меня? «Ну, наверное, да. Хотя я никому не сказала, что иду на прогулку. Я вообще ни с кем ни о чём не говорила». И тут я подумала, когда меня будут искать? И будут ли вообще? Кто? Старший менеджер? Будет названивать мне, а потом забьёт большой и толстый. Вызовет на смену кого-нибудь другого. «Телефон-то у меня с собой, но он испорчен, что-то мне подсказывает, что бесповоротно». Друзей или близких у меня нет. Родители… Родители узнали бы только спустя пару-тройку недель. «Да, если я действительно потерялась где-то или меня утащил кровожадный зверь, то мне придётся рассчитывать только на себя». От осознания, что помощи ждать неоткуда, я, на удивление, не расстроилась. Я будто бы знала в душе, что помочь мне некому. Я знала, что выкарабкаюсь из этого проклятого места, только если сама выйду, на своих двоих. «Может, хотя бы неприятный сосед задумается о том, почему в моей квартире ночью не горел свет? Если свет в моём районе вообще дали, конечно же.».
Пейзаж стал интереснее. Лесная чаща водила меня то вниз – в овраги, то вверх – на невысокие холмики, заставляла перешагивать через ручейки - слишком грязные и тонкие для питья - и обходить огромные лужи, напоминающие больше болота. Дорога была более менее разнообразной. В другой момент я бы даже подумала, что это красиво...
Жажда замучила настолько, что я облизывала мокрые листочки, проходя мимо деревьев. Пересыхающие губы наполнились влагой и будто тут же её впитали. Душно. Жарко. Ноги начинали уставать. Кожа стоп сморщилась от долгого действия влаги — это чувствовалось даже через носки.
В таком бессмысленном хождении и поиске воды прошло ещё часа два, если не больше. Лес был всё таким же светлым, как и при пробуждении, и всё так же не было видно ничего на горизонте, кроме ветвей, оплетающих небо и всë окружающее пространство древесной паутиной.
Я уселась на огромное поваленное дерево. Оно слабо опустилось в мокнущую грязь под моим весом, и та, в свою очередь, противно зачавкала. «Выхода нет» – думала я, но вслух произнести боялась. Грязные оцарапанные ладони с чёрной кромкой под ногтями начали подрагивать, хотя внешне я, уверена, была невозмутима.
– И что дальше? – сказала я шёпотом. Никто мне не ответил. Если б ответил, я бы, наверное, умерла от страха. Казалось, что земля под ногами начинает нагреваться. Всё вокруг — разваливающаяся от влажности кора деревьев, листья, даже сам воздух, становились теплее.
«Это самовнушение? Мне грозит обезвоживание...»
В пустой голове не было мыслей, кроме как редких и обязательно негативных. Запахло чем-то тухлым, будто кто-то опрокинул десяток испорченных яиц. Но я решила проигнорировать своё обоняние, найти воду и немного отдохнуть. Хотя бы немного.
– Еды и воды у меня нет, куда идти я не знаю. Здесь не темнеет, и с каждым часом становится всё душнее и душнее, – проговорила опять себе вслух я.
«Мысли вслух помогают собраться, сосредоточиться. Из ненужного вычленить необходимое, пусть это даже будет пара слов. Я устала и мне нужно посидеть хотя бы пару минут, а потом я продолжу идти туда, куда-…» – мои мысли прервались, когда я обошла огромное упавшее дерево с другой стороны.
Я застыла. Сердце пропустило пару ударов, после забахало в груди в беспомощном сальсо. Сейчас вырвется, птаха. Я вылупила глаза так, что казалось, их можно будет без сопротивления вытащить из орбит. Изнутри по сосудам будто пустили воду со льдом — несущиеся по кровотоку кубики холодили, задевали то руку, то ногу, то глотку. Судороги. Животный ужас сковал меня, выбив с каменного лица остатки самообладания. Слёзы сами по себе набежали к переносице, покрывая мутной пеленой лежащее в грязи тело.
Я попятилась назад. Меньше метра от меня находилось до тела. Раскинутые в стороны руки и ноги, чёрный спортивный костюм. И я была уверена, что это труп, потому что то место, где должны быть голова и шея, обрамлялось огромным поваленным стволом, служившим мне сидением пару секунд назад. Несколько тонн, не меньше. От головы остались только кровавые ошмётки в районе плеч и грязь, чуть менее прозрачная, чуть более бурая.
«Сочетается с цветом коры».
Я отшатнулась, тихо, истерически запищала. Этого человека я узнала даже без лица. Снова верх взял животный инстинкт «бойся — беги». И я повиновалась.
Снова задыхаясь и падая, я бежала в попытке сохранить свою жизнь. Абсолютно бесполезное действие, которое выбило меня из сил минут через десять. Подгоняла меня лишь мысль, что дерево, лежащее у тела на голове, служило мне скамейкой.
«Я на нём сидела. На голове. Этот звук. Это чавканье, а что если...»
И ноги продолжали меня нести.
Я потеряла себя на какое-то время. Сама не помню, как улеглась в корнях какого-то дерева, сильно напоминающих колыбель. Язык и губы стянуло так, что они потрескались и начинали болеть. В лёгкие насыпали песка. Как назло, моросня прекратилась, и теперь лес давил духотой и... Казалось, что трупная вонь распространяется по лесу вместе с температурой. От неё не скрыться. Я спрятала нос в ворот чёрной ветровки, продолжая трястись и выть. Это были не привычные рыдания. Я выла как зверь, попавший в капкан. Орала белугой. Я отбежала от тела на приличное расстояние, но запах прилип, въелся в кожу, волосы, ветровку. Теперь произносить вслух что-то я боялась. Даже думать боялась — «вдруг труп меня найдёт»? Свернувшись калачиком, просто выла в корни дерева.
Солнце так и не село. Тело уже успело остолбенеть. Кровь отказывалась двигаться, будто бы перепуганное и перенапряжённое сердце больше не желало работать в нормальном режиме. Стоило сказать спасибо, что оно вообще не встало.
Я продолжала лежать в том же месте, где меня накрыла истерика, в той же позе, только уже пустая, как стакан с пробитым дном. Из меня вытекло всё, что можно. Не хотелось ничего, только пить. Я облизнулась. Шершавый язык прошёлся по пересохшим губам. Неприятно. Мышцы лица болели от продолжительной истерики.
«Сколько воды и сил я потеряла просто так? Подумаешь, труп» – храбрилась я, – «Ну да, пускай. Такое бывает. Люди умирают. И то тело там лежит уже, по всей видимости, довольно долго. За осквернение его... головы мне не было бы ничего. Тем более, я же не специально».
– И я его совсем не знаю. Это чужой человек, совсем мне незнакомый. Чужой запах, чужая одежда, чужая голова, – я не заметила, как снова начала шептать, чтобы успокоиться. Обхватила голову руками, – Мне больше не страшно. Я больше ничего не чувствую. Я его не знаю.
Это была ложь. Настроение и состояние в целом было испорчено донельзя. Хотя так выражаться будет неверно. «Настроение» может быть у человека, пьющего сладкий чай и поедающего тосты с авокадо на балконе с видом на Париж, или хотя бы у человека, тарахтящего в маршрутке по дороге на работу. Оно может быть плохим или хорошим. А у меня его не было. Я не ощущала себя. Только страх, тревожность, жажду. Моё «я» затерялось среди деревьев, и не было больше мыслей. Они растворились сахаром в кипятке темноты. Боль, страх, отчаяние, чувство ненужности.
И тут в голове появилась мысль — и само её появление стало спасительной ниточкой, спущенной вниз, в тернии ада, к моему измученному рассудку. Я всё ещё оставалась живым разумным человеком, в моей голове всё ещё могли возникать мысли, при том вполне логичные. Я подумала: «а почему это я пустая? Разве боль от пробитой головы я не ощущаю? Или от усталых ног? Разве я не чувствую жар по всему телу, жажду, ненависть к себе и ко всему миру, страх смерти, страх жизни? Как говорят психологи, в конце концов, негативные эмоции — тоже эмоции. Даже до попадания в лес я ощущала боль, каждый день себя превозмогая. Я никогда не была пустой, и сейчас я не пуста. Я полна скверны. И только в лесу вся моя гнилая сущность просто показалась наружу. Она была скрыта толстым слоем кожи, которая сейчас удачно содралась со всего тела. Она по венам текла вместо крови. Я обессилена, но не опустошена. И было так ещё до попадания в лес. Моя жизнь...»
Я могла только лежать и тянуть из себя одну мысль за другой, будто бы разматывая ком ниток.
«А может, я просто не умею жить? Может, я живу неправильно? А есть ли вообще в жизни «правильно» и «неправильно»? Конечно, все моральные нормы и устои придумали люди сами для себя, и существуют они только в социуме. В самой жизни как таковой нет никакого «хорошего и плохого». А насчёт человеческих мерок... Нужно разобраться с понятиями. «Правильно жить» – это как? Иметь много денег, родственников и работу? Так ведь многие успешные люди несчастны. Вспомнить хотя бы Мэрилин Монро и её невезения и болезни. Неудачные отношения, абьюз, расстройства пищевого поведения, её никто не воспринимал всерьёз, а пользовались лишь как куклой. Или я что-то себе выдумываю? В любом случае, деньги и карьера счастливой её не сделали. Может, «правильно» жить для себя? Плевать на всех, жить в своё удовольствие. А можно ли получить удовольствие от того, что ты один? Может быть, смысл «правильной жизни» в детях? Ведь говорят, что дети — это счастье. Может, правильно мне мой лечащий врач говорил: «Роди, и всё пройдёт»? Но ведь известно много случаев, когда многодетные матери разрывали отношения с жизнью. Значит, «правильность» не в этом».
– Нет, всё не то... – я сжала голову в ладонях, больно надавив на раненое место, – Ведь дети и без матери могут вырасти хорошими, а вместо карьеры в одной сфере можно выбрать другую сферу. А можно и не уходить никуда, влиять на людей по-доброму, даже проходя через трудности. А правильно ли влиять на людей «позитивно», или всё же иногда надо и «негативно»? Нет, всё слишком сложно, нельзя смотреть однобоко, это обширно...
А что по другую сторону? Я не понимаю «правильно», а как тогда «неправильно»? Неправильно — это когда... Когда ты работаешь, живёшь в семье или один, занимаешься хобби или не занимаешься. Мой случай. Случай вообще любого человека. А чем же отличается тогда «правильно» и «неправильно»? Получается, когда «правильно» – ты делаешь и себе, и окружающим хорошо, создаёшь счастье. А когда «неправильно» – сеешь хаос везде. Получается, разница в этом? А кто вообще должен определять, что есть что? У кого есть такая власть?» – губы уже болели и кровоточили от пересыхания. Было так жарко, что мне казалось, будто солнце находится от меня в метрах двух, может даже меньше, и жарит меня, словно ещё дёргающуюся рыбу на сковородке. Подо мной даже грязь скворчала и булькала, как масло, когда я тихонько раскачивалась из стороны в сторону. Дождя словно и не было. Только духота, будто высосали весь кислород. Я — мотылёк, который валяется на дне банки и грустно дрыгает ножками.
– А вот моя жизнь – она какая? Под какую категорию подходит она? Я никому не делала плохо или хорошо. У меня не было детей, работы или друзей. На кого мне опереться, на какой признак, чтобы понять, какой была моя жизнь в большом мире? Только на себя? А что я? Я... – я застыла, прекратила раскачиваться. Грязь под моим измученным телом прекратила булькать, – Я сама себе жить не давала. Значит, жила всё-таки, неправильно.
Я села. На второй план отошла трупная вонь, жара, жажда. Обняв колени, со свежими грязными дырками в чёрной ткани, я задумалась.
«Как это, неправильно?»
И действительно. Почему я не додумалась до этого раньше? Мне не нравилась моя жизнь, я хотела её поменять, но почему мне казалось, что всё идёт так, как должно? Нет же! Не должно! А как должно? Почему я неправильно прожила свою жизнь? Быть может потому, что в ней не было счастья? Наверное так. Видимо, «правильно» от «неправильно» отличает наличие в жизни счастья. Но вот что интересно: если маньяк убивает детей и от того счастлив, он живёт «правильно», получается? Демагогия. Надо вернуться к себе.
Я не могла говорить. Губы уже не слушались. Лес молчал, будто выжидая моего ответа на мои же вопросы.
Так, что для меня счастье? Чего я вообще хочу? Ни одна сфера жизни меня не радовала. Ни к одной сфере жизни я не тянулась. А если и тянулась, то не серьёзно, стараясь будто для кого-то. Будто мне это и не нужно вовсе. Когда я в последний раз пыталась завести знакомство или позвонить семье? Когда я рисовала в последний раз? Давно. А почему?
– Потому что я ничего не хочу, – одними губами прошептала я, уткнувшись в колени. Помимо трупной вони теперь чувствовался запах запёкшейся крови на коленках.
С чего начали, тем и закончили. Мои мысли совершили большой круг, но я пришла в начальную точку – я не хочу ничего. Мне ничего не нужно. Это осознание не заставляет меня грустить или радоваться. Наоборот, я теперь могу не притворяться хотя бы перед собой. Теперь я спокойна хотя бы в этом. Смешно, хотела вытащить одну мысль, а получилось, что вытянула клубок, как волосы в трубе в ванной. Пора прекращать.
Абсолютно непонятно зачем, но я поднялась. Отряхнулась, тоже непонятно зачем. И пошла. Листья и ветки мелькали перед глазами, как картинки из немого кино. Казалось, они даже не шелестели, когда своим грязным телом я касалась их. Будто они такие же мёртвые, как мои чувства. Я долго шла. Очень быстро усталость вернулась ко мне, и тело снова начало капризничать – то руку больно поднять, то нога застрянет в луже. В какой-то момент я сняла кроссовки, некогда белые, а теперь серо-коричневые, зашвырнула их куда-то в чащу, в сторону, куда идти я не собиралась. Толку от них не было: обувь расклеилась, и теперь только раздражала бульканием. Внутренне я надеялась наступить на какую-нибудь корягу или на змею. Ведь оказывать первую помощь я не умею.
Трава защекотала ступни. Стал различимым каждый сучок. Но мне было всё равно. Что значит боль в ногах по сравнению с осознанием пустоты? Да, моя жизнь до исчезновения была такой же пустой, как и эти бесцельные брожения. То, что я была ещё не мертва, выдавала только бурлящая скверна внутри, темнота, сжирающая во мне всё. Было так больно, что не было сомнений – я жива! А сейчас не осталось и этой боли, стёршей когда-то давно мои маленькие яркие звёзды. В пучине ненависти я горела, сменяя один день сурка на другой, пока не оказалась здесь, не выдохлась, не осознала. Мотылёк прекратил дрыгать лапками.
Было тяжело идти. Совершенно нечем дышать. Боль в губах стала привычной. Но невольно сравнивая этот странный лес и «большой» мир, я поняла, что в бесконечной зелени можно и идти в любом направлении. Куда хочешь: хоть вперёд – бесконечно долгое, хоть назад – бесконечно скучное. Простор для фантазии! В теории, я могла бы даже залезть на верхушку дерева или прокопать подземный тоннель. Конечно, от выбора направления ничего не меняется. Какая разница, куда я иду, если не меняюсь я сама? А вот в большом мире, в реальной жизни, меня ждала только клетка, строго отмеренная, с выверенными гранями и точными сантиметрами. Работа – два шага влево, дом – два шага вправо. Я металась, гонимая злостью, как большой хищник за железными прутьями зоопарков. И удивительно, стоило мне выбраться из этой клетки, как тут же я испытала чувство тревоги! Я так боялась свободы, так боялась выбора между своей старой жизнью и бесцельным хождением. И вот, куда меня привела эта дорога. В лес.
В нос с новой силой ударил трупный запах. Абсолютно ожидаемо, я вышла к мёртвому телу, приваленному тяжёлым стволом дерева. Это тот самый труп, на голову которого я села. Тот самый труп, который меня напугал до чёртиков. И тот труп, который я готова была принять сейчас.
Я опустилась на колени, аккурат в мокрую лужу. Серое небо всё так же давило. Солнце не садилось. Мир замер так же, как замерла жизнь в этом теле. В моём теле. Я погладила исцарапанными ладонями по чёрной ветровке, застёгнутой по самое горло. Я погладила тело по тонким ногам, по рваным чёрным штанам. Некогда белые кроссовки, а сейчас серо-коричневые, тонули в луже. Их я трогать не стала. Непослушные пальцы мои скользнули по холодной коже. На ощупь отвратительно, будто трогаешь свиную тушу. Пальцы медленно, с отлипающим звуком отодвинули завесу склеенных кровью волос. Да, прямо на том месте, где у меня до сих пор кровоточила рана, на трупе красовался раздавленный череп.
Под бревном лежала я.
Я умерла. Финита ля комедия.
Я не заметила, как прожила свою жизнь. Я не заметила, как умерла.
Я улеглась рядом с собственным телом, только на спину, так, чтобы видеть макушки деревьев. Наконец-то они зашептались. Точно так же, как тем вечером, перед бурей. Сплела руки в замок на груди.
Ну и пускай. Мне не было грустно, мне не было больно. В конце концов, я сама виновата в том, что ничего не поменяла. Так, зачем мне теперь жалеть? Мне осталось только вечность лежать здесь. И главное – не закрывать глаза. Пусть прорастёт из них хотя бы что-то хорошее, коли из меня не вырос счастливый человек.