«Уродилась же ты безобразной, – думала про себя моль, рассматривая своё отражение в оконной раме, – вот почему, Господи, я не родилась бабочкой или голубянкой?!»
Она не любила летать днём. Когда почти все ее сородичи радовались игривым солнечным лучам, играли в «долетялки» и пили нектарный коктейль на ароматных пионах, она забиралась в темные складки какого-нибудь шерстяного одеяла и дремала.
Все эти нифалиды, морфиды и бабочки с их грациозными манерами, красотой и кокетством высасывали из неё последние остатки чувства собственного достоинства. Если бы ее крошечный внутренний мир, ограниченный комплексами и ненавистью ко всему прекрасному, можно было растянуть, как полотно, то он бы был похож на продырявленную, грязную простыню.
Стемнело. Вокруг стояла глухая тишина. Моли ничего не угрожало – ни психологическая опасность, ни физическая. Мир спал. Она бесшумно пролетела через весь коридор и вылетела во дворик, где цвели гигантские красные розы – опустилась на мягкий, бархатный лепесток и стала смотреть на звёзды.
– Хорошая ночка, – запищал кто-то сзади, создавая вокруг вибрацию.
– Ты чего? – испугалась моль, оторвавшись от цветка.
– Это я – бражник. Не спится? – радостно закричал он.
– Да тише ты. Щас проснётся кто-нибудь.
– Весело будет. Устроим ночные дискуссии, – загорелся бражник.
– Какие ещё дискуссии? Дурак что ли?
– Как тебе погодка? – успокоился собеседник
– Погодка, погодка… лучше бы я не знала ни погодку, ни этого цветка, ни мира, – вдруг разоткровенничалась моль.
Бражник заметно посерьёзнел.
– Можно присесть? – виновато спросил он, будто понял, что имеет в виду моль, будто вот эта фраза с точностью до запятых знакома ему самому.
Она подвинулась.
И они – невзрачная моль, словно элемент, случайно отщеплённый от серой массы и толстый бражник с нелепым округлённым туловищем, сидели, свесив ноги с края лепестка, уходя каждый в свои размышления.
Мир вокруг них был безмятежен, и эта безмятежность делалась какой-то неблагонадежной, несправедливой и странной. Каждый из них чувствовал себя одиноким в своих страданиях, каждый был уверен, что он жертва этого жестоко мира.
– Бог над нами смеется, – наконец вырвалось у моли.
– Угу, – согласился бражник.