Этюд № 1
Страшно болит голова, язык распух и прилип задней частью к нёбу. Невыносимо хочется спать, но растущее внутричерепное давление отталкивает чугунный затылок от подушки. Сколько это уже продолжается – час, два, или так было всегда? Чёрт, можно это хоть как-то прекратить?
Владимир Михайлович произвел над своим организмом насилие и разомкнул-таки сцепленные засохшими слезинками веки. Секунд тридцать пришлось настраивать фокус, чтобы цифры на светящемся табло телефона перестали троиться, меняться местами и выстроились в более или менее четкую строчку: 05:43. Осталось догадаться – вечера или утра? За окном светятся придорожные фонари, но это – не ориентир: сейчас зима, огни горят всю ночь, а зажигаются чуть ли не в четыре вечера. Но что-то должно было подсказать время суток, Владимир Михайлович это точно знал.
То, что кровать не разобрана и лежал он прямо поверх одеяла, а в комнате, кроме него, никого не было, телевизор не работал, и свет не горел, наводило Владимира Михайловича на мысль о том, что сегодня выходной, и он, как обычно, прилёг отдохнуть после обеда, уснул, а жена и дети куда-то вышли. Но эта мысль недолго доминировала в беспорядочно кружащейся голове. На смену ей пришла более здравая и, к сожалению, менее утешительная.
Всё очень просто и ясно: во всём виновато это чёртово пиво. Владимир Михайлович вдруг чётко вспомнил, как вчера, в бане, в первом часу ночи, когда все уже засобирались – кто домой, кто в гостиницу, – он, мучимый жаждой после убойной дозы хреновой водки, выпил почти полторы бутылки «Балтики», да ещё и «девятки». А ведь знал, что – нельзя! Теперь же – вот, пожалуйста, – как всегда в таких случаях, Владимир Михайлович абсолютно не помнит, как добрался домой, что говорил жене, и чем всё кончилось. Хотя, чем кончилось – более-менее понятно: жена спит с младшей дочерью в соседней комнате, и впереди два дня абсолютного бойкота.
«Значит, сейчас – утро пятницы, и через сорок минут за мной приедет машина, – уже без суеты в голове констатировал Владимир Михайлович. – Надо вставать, – решил он, а то засну опять и просплю всё на свете, а в области надо быть в восемь! Правда, с такой головной – какой там сон!»
Не отрывая головы от подушки, Владимир Михайлович стащил с себя и отложил в сторону плед, которым был укрыт, осторожно поставил левую ногу на пол, переместил ближе к краю таз, спустил правую и только затем, опираясь на локоть, приподнял торс, а потом и голову, напрягся ещё раз и сел на краю дивана. Мозги всколыхнулись, хлюпнули и со всего размаху шарахнулись обоими полушариями о заднюю стенку черепа. Резкий непроизвольный стон разбудил и спугнул дрыхнувшего в своём кресле спаниеля Тимку. Тот негромко взвизгнул, гавкнул, соскочил с кресла и бросился открывать носом дверь в коридор.
«От греха подальше, – подумал Владимир Михайлович. – Видать, и ему вчера досталось!»
В ванной, после того, как включил свет, Владимир Михайлович почувствовал, что кость на затылке раскололась, и в образовавшуюся щель потекли мозги. От такой резкой боли брызнули слёзы, к раковине пришлось добираться на ощупь.
Сила воли и два пальца сделали своё дело: через минуту острая боль прошла, и Владимир Михайлович, наконец, увидел собственное отражение в зеркале. С зеркалом явно творилось что-то неладное: раньше оно такого не показывало!
От увиденного из глубин души и желудка подкрался непреодолимый приступ тошноты… Двух пальцев не понадобилось… Стало ещё легче.
Утерев слёзы и смыв раковину, Владимир Михайлович побрёл на кухню и открыл холодильник. Банка из-под маринованных огурцов стояла на самом видном месте; огурцов в ней уже не было, зато рассолом она была заполнена почти на треть – старшенькая на его основе печенье пекла, потому рассол и не вылили, чему Владимир Михайлович тихонько обрадовался.
Вынув банку из холодильника, он прилип сухими губами к горлышку и потянул в себя холодную солёно-кислую жидкость, отцеживая зубами листья смородины и семена укропа. Рассол прошёл по пищеводу и ухнул в желудок между двумя глотками воздуха.
Оторвавшись от банки, Владимир Михайлович не стал ставить её в холодильник – не было смысла: листья, укроп и перец на печенье не годились.
До приезда машины оставалось двадцать восемь минут. Этого вполне хватило, чтобы Владимир Михайлович успел принять душ, побриться, вылить на себя полфлакона «Тет-а-тет», вскипятить чайник, сходить в туалет, почистить ботинки, одеться, схватить папку с бумагами и в 6.30 выйти к подъезду на 25-градусный мороз.
Машины не было минуты полторы, в течение которых Владимир Михайлович понял, что надел не те ботинки и забыл сигареты и кашне. Наконец подъехала белая «Волга»-десятка. Не дожидаясь, пока она закончит разворот и полностью остановится, Владимир Михайлович рванул дверцу, втиснулся внутрь рядом с водителем и сказал:
– Трогай, Лёха, помаленьку!
Судя по выражению Лёхиного лица, солдата, который уже почти год возил Владимира Михайловича, голос звучал ещё хуже, чем выглядело отражение в зеркале. Лёха молча смахнул воображаемую пыль с панели и, как бы невзначай, откинул крышку бардачка над коленками Владимира Михайловича. Тусклая лампочка внутри высветила большой жёлтый апельсин, пачку сигарет, полупустую упаковку «Dirol», две зажигалки и в углу, в мятой газете – банку пива «Балтика 3».
---------------
Владимир Михайлович Маковей не был ни запойным пьяницей, ни алкоголиком, ни кутилой или повесой, и пить по-чёрному он страшно не любил.
Владимир Михайлович, в недавнем прошлом начальник войсковой разведки дивизии, теперь был военным комиссаром Волоховецкого района, полковником, 40-летним мужчиной довольно внушительной комплекции, обладателем басистого баритона, неудобного характера и проводником несовременной идеологии…
Вчера, по заданию начальства, Владимир Михайлович проводил время с нужными людьми из «верхнего штаба» – тремя московскими полковниками, приехавшими проверять результаты осеннего призыва в области. Как водится, такие проверки всегда завершаются, а часто и сопровождаются баней с хорошим паром, выпивкой и закуской. Для персон особо важных к веникам полагались, – по их желанию, естественно, – ещё и «мочалки». Но эти были не из особо важных, поэтому обошлись вениками. На таких начальство своё внимание тратило редко, берегло здоровье; такими, как правило, занимался Владимир Михайлович, умевший и разговор в нужном русле поддержать, и водочки с ними попить, тем более что банный комплекс находился на его территории.
Нельзя сказать, что Владимир Михайлович был доволен своей службой, хотя сказать, что службой он тяготился, тоже было нельзя: полковник Маковей добросовестно исполнял обязанности военной службы, более того, всегда стремился, чтобы его часть, а затем и военкомат были если не лучшими, что в армии чревато всякими внеплановыми осложнениями, а вовсе не орденами и медалями, то одними из лучших, тем более, что больших умственных и интеллектуальных усилий прикладывать не приходилось.
Закончив военную академию, где его три года учили командовать полками, дивизиями и даже армиями, Владимир Михайлович, благодаря результатам перестройки и вследствие миролюбивого курса самого демократического в мире правительства, направился не полки по некошеным лугам водить, а воеводствовать в самую, что ни на есть, российскую глубинку. Но локти по этому поводу кусать пришлось недолго: через полгода-год после академии, окончательно убедившись в том, что «лучшие министры обороны» армию совсем прикончили, блат и коррупция пышно распустились не только в самых верхах, но и гораздо ниже; не имея за спиной никого, даже просто высокопоставленного знакомого в «верхних» штабах, а за душой – ни шиша, полковник возблагодарил судьбу за то, что теперь он бесполезной и никому не нужной, кроме самих офицеров-фанатиков, дурью занимается не 11-12, а всего лишь 8-9 часов в день, и не 6-7, а всего 5 неполных дней в неделю, и не в Забайкалье, а в не такой уж и далёкой, если честно сказать, глубинке. Оставалось только научиться брать взятки, не попадаясь, и спокойно тянуть срок до пенсии.
Но вот с этим какая-то неувязка вышла. Вместо того чтобы, как многие нормальные комиссары, принять активное участие в судьбах целого сонма призывников и их родителей, страстно желающих, чтобы их чада служили «где-нибудь поближе», а лучше – вообще бы не служили, Владимир Михайлович начал рьяно вести борьбу с так называемыми «уклонистами» и всеми теми, кто им, так или иначе, способствовал. Дальше – больше. Служебная ретивость новоиспеченного комиссара зашла так далеко, что он попросил некоторых подчиненных ему военных, несколько иначе понимавших службу, написать рапорта и под благовидным предлогом отправиться на заслуженный отдых.
В общем, взятки даже предлагать перестали, даже намёки на них исчезли в одном, отдельно взятом районе. Нет, «уклонистов» полковник, конечно же, не победил; им, естественно, стало хлопотнее сачковать от призыва в армию в его районе, но обходные пути они нашли. А вот сам Владимир Михайлович на бобах остался. Тут ещё зарплату, и без того на порядок съеденную инфляцией, выдавать перестали; там начальство намекать стало, что, мол, не надо быть таким жадным, надо делиться «доходами»; дети вдруг внезапно стали совсем взрослыми, в общем – приехали, как в том анекдоте. Одним словом, не получился из общевойскового командира нормальный, правильный военный комиссар. Придя к такому выводу, Маковей стал задумываться о кардинальном повороте в своей судьбе.
Поскольку ублажать различные многочисленные комиссии из своей зарплаты стало более невозможно, дочери по очереди засобирались замуж, а ремонт квартиры превратился в многолетний долгострой, полковником Владимиром Михайловичем Маковеем было принято твёрдое решение подавать рапорт на увольнение по невыполнению условий контракта со стороны государства, благо, так называемую 13-ю зарплату уже на три месяца задерживали.
Рапорт был написан уже давно и теперь грел душу военного комиссара из внутреннего кармана кителя.
---------------------