Воздух в прихожей пахнул чужим одеколоном. Я замер у порога, ключи выпали из рук. На кухне её смех перемешивался с чужим голосом — низким, самоуверенным, как у соседа Виктора. Три месяца вахты, где время таяло, как снег в тёплом углу, а я ждал этого дома, как обещания. Теперь это ловушка. «Иосиф застал жену в жутком расположении духа. Она, вертя в руках выключенный телефон, в полной растерянности сидела за…» — вспомнилось читанное где-то. Но это не роман. Это мой конец. Я стоял в дверях, сжимая виски. Комната кружилась, как в тот день, когда я подписывал контракт на вахту: «Три месяца, и всё будет хорошо». Теперь «хорошо» — это её лицо, застывшее в испуге, и Виктор, который встал, будто ничего не произошло. Его рука скользнула к её плечу. Я услышал, как лопнула последняя нить.
«Макс, прости…» — она заплакала, но слова растворились в слезах. «Дети у бабушки», — прошептала она. Я представил сына, который вчера, перед отъездом, обещал «научить меня играть в шахматы». Его улыбка, её обещание: «Ждём тебя, как Нового года». А вместо этого — Новый год чужих рук. «В каждой семье есть человек, который не нагулялся. В нашей — это бабушка», — вспомнил я фразу из старой статьи. Но сейчас бабушка — спасительница, забравшая детей, пока их мать танцевала с соседом на кухне. Он ушёл, бормоча что-то про «ошибку». Она осталась, как пепел после огня. Я молчал, как молчал
три месяца вахты, где звонил ей, а она отключала телефон. «Работала допоздна», — говорила. А на самом деле…
«Подруга мечтала о ребенке, но муж постоянно находил отговорки, почему сейчас им не нужны дети. Для него время всегда было неподходящим», — читал я недавно. Может, и я был таким? Нет, мы планировали: школу, поездки, будущее. А вместо этого — её глаза, полные вины, и его усмешка в дверях.
Она сидела, сжавшись, как будто могла раствориться. Я хотел кричать, но горло сдавило. «Ты не тот человек, который о чём-то жалеет», — вспомнились слова Артюхова, но я жалел о каждом дне, проведённом вдали. О каждом её сообщении: «Привет, как там?», которые я принимал, как норму.
Я спросил о детях. Она ответила, что бабушка забрала их «на неделю». Неделю? А дальше что? Пусть живут с ним? В голове роились мысли: «Уйди сейчас, и их не вернёшь». Или уйдёт она? В спальне пахло лавандой, но это не был наш запах. На столике — его фото: Виктор с детьми на даче. Дети смеялись, а я… Я был где-то далеко, где стены из металла и люди спят в трёхъярусных кроватях.
Я ходил по квартире, как по чужому музею. Его кружка на столе, её платье — не то, в котором она встречала меня в аэропорту. Три месяца назад. «Военнослужащий избил жену и тёщу на глазах у детей», — читал я в новостях. Но я не смогу ударить. Не смогу даже крикнуть. «Что теперь?» — спросил я, когда она плакала в углу. Она ответила, что «всё кончено». Но дети? Их фото на стене — лучшее, что у меня осталось.
Утро. Бабушка позвонила: «Они спрашивают, когда папа придёт». Я стоял у окна, глядя на его машину во дворе. «Ты не один», — шептал я себе, вспоминая сериал «Воронины», где даже в хаосе есть смех. Но здесь нет смеха. «Я не смогу их видеть с ним», — признался я. Она кивнула, будто это решение уже принято. Но как сказать детям, что их мама теперь с соседом?
Развод: как выжить без семьи?
«Ты не тот, кто жалеет», — я повторял слова, как мантру. Но жалость — не то чувство. Это боль, которая гложет, как кислота. «Возможно, это конец. Но иногда конец — это начало новой жизни», — читал я где-то. Но как начать, когда сердце разорвано?
Эпилог: шаг в неизвестность
Собрал вещи. Она молчала, а я думал о детях, которые вернутся в ловушку. «Пусть останутся с вами», — сорвалось с языка. Она удивилась: «Ты не ревнуешь?» «Ревность — для тех, кто верил. Я просто не хочу, чтобы они страдали». Она кивнула. Мы развелись без шума, как двое, кому не о чем спорить. А дети… Они всё ещё спрашивают: «Почему папа не приезжает?»
Теперь я живу в однушке, где даже шорох напоминает о ней. Иногда звоню бабушке, чтобы узнать, как они. Она шепчет: «Они растут». А я думаю: «Растут без отца, который не смог их защитить».
«Всё кончено, но это не конец», — говорю себе. Может, однажды я смогу сказать детям правду: что любовь иногда умирает не от расстояния, а от молчания.
P.S. Иногда я вижу её на улице — с ним, с детьми. Они смеются. А я улыбаюсь, потому что это их смех. И это всё, что мне осталось.
Этот текст — не приговор, а диалог с болью, где выбор остаётся за сердцем, даже если оно разбито.
