Звонок в дверь пронзил тишину, застав Антонину Павловну в самом сердце ее утра – за неспешным чаепитием у окна. Солнце, еще не жаркое, но уже щедрое, лилось в кухню золотистым светом, плясало на белой скатерти с маминой вышивкой. В воздухе плыл тонкий, щемяще-уютный аромат заваренного чая с бергамотом. На столе, рядом с любимой фарфоровой чашкой с нежными незабудками, скромно примостилась пара тонюсеньких печенюшек – вся нехитрая радость пенсионского одинокого утра. Это был ее час покоя, личного времени, когда можно было посидеть в тишине, подумать о своем, погреть душу теплом солнца и чая.
Звонок повторился, уже с напором, словно нетерпеливый стук в ворота ее уединения. «Да идут уже, идут», – проворчала Антонина Павловна, нехотя отрываясь от созерцания утреннего неба. В глазок глянула – точно, вот они, долгожданные голубчики. Светлана с Борисом. Дальняя родня, жидковатая как кисель, но все же родственники. Сама же позвала в гости, по телефону настояла, теперь грех носом воротить.
Открыла дверь с натянутой улыбкой, хоть червячок тревоги уже зашевелился где-то под ложечкой. Предчувствие ли какое недоброе, или просто нежелание нарушать свой привычный мир. Светлана, как вихрь, ворвалась в прихожую, сразу в объятия, расцеловалась звонко, аж очки Антонины Павловны на бок съехали, духи резкие ударили в нос. Борис руку пожал крепко, словно насос качнул, басом пробасил приветствие, загораживая своей широкой спиной и так небольшой коридор.
– Антонина Павловна, милая! Как мы рады! Просто не описуемо! Как хорошо выглядишь! – щебетала Светлана, уже хозяйским взглядом оглядывая прихожую, затаскивая в квартиру громадную дорожную сумку на колесиках, будто перекати-поле с собой привезла. – А квартира-то какая у тебя светлая, уютная! Просто загляденье! Как ты одна тут справляешься, героиня!
Антонина Павловна старалась держать улыбку, усилием воли отодвигая вглубь души неясную тревогу. «Ну что такое, в самом деле? – уговаривала себя. – Гости приехали, родные люди, радоваться надо, не чего кисляком ходить». Одиноко ей одной в четырех стенах сидеть, дни как серые мыши мелькают, а тут – живые лица, голоса, общение. Встряхнуться надо старухе!
Первый день и правда пролетел ярко, словно праздник в дом ворвался. Сидели за столом, как большая дружная семья, вспоминали общее прошлое, смешные истории, дальних родственников, общих знакомых, кто где женился, кто где похоронился. Светлана расспрашивала про жизнь, про здоровье, про болячки – стандартный бабушкин набор вежливого интереса. Борис больше молчал, кивал головой в такт разговору, да угощение уплетал за обе щеки, только чавканье стояло. Антонина Павловна старалась, хлопотала у плиты, угощала от души – и пироги с капустой напекла, и салаты разноцветные накрошила, и даже селедочку под шубой смастерила, хоть и не особо любила с ней возиться, ради гостей старалась.
Вечером уселись перед телевизором, смотреть какой-то заезженный сериал, который по всем каналам крутят уже десятый год. Светлана развалилась на диване, словно царица на ложе, с тарелкой конфет на коленях, Борис расположился в кресле вальяжно, с газетой в руках, словно в собственной гостиной. Антонина Павловна присела с краюшку, на стул рядом, чувствуя приятную теплоту от присутствия людей в доме. Как-то оживилось все вокруг, зашумело как рой пчелиный, задышало полной грудью. Первый день прошел мирно, спокойно, даже душевно. А дальше… Дальше покатилось под откос.
На второй день гости не собрались уезжать. И на третий. И на четвертый тоже не собрались. Антонина Павловна начала замечать мелкие нестыковки, словно трещинки на фарфоровой чашке, которые с каждым днем углублялись, разрастались, раздражали все больше и больше, словно занозы под ноготь.
Светлана оказалась настоящей соней. Вставала поздним утром, часов в одинадцать, когда Антонина Павловна уже все дела переделает, как заведенная пчелка, и кухню уберет до блеска, и пыль протрет, и цветы попольет, и даже в магазин за свежим хлебом сбегает, чтобы гостей порадовать. Выходила из спальни зевающая во весь рот, волосы как воронье гнездо, халат нараспашку, и сразу – прямиком к холодильнику. «А что у нас сегодня на завтрак?» – интересовалась бодрым голосом, словно так и надо, словно ей тут прислуга положена.
Борис целыми днями лежал пластом на диване перед телевизором, как морской котик на лежбище. Пульт присвоил с первого дня, словно скипетр власти, щелкал каналы без умолку, перескакивая с новостей на боевики, со спортивных передач на дурацкие шоу, смотрел какую-то бессмысленную мельтешню на такой громкости, что у Антонины Павловны голова гудела как пустой барабан, сердце колотилось как перепуганная птица. На робкие просьбы сделать потише не реагировал никак, только отмахивался небрежно, словно от назойливой мухи: «Да не мешает же вроде…». А ей мешало! Ей хотелось тишины, спокойствия, слышать пение птиц за окном, а не грохот телевизора.
По дому не помогали ни капельки. Светлана пару раз изобразила порыв хозяйственности, изъявила желание помыть посуду, но так неуклюже и неохотно, словно великое одолжение делала, что Антонина Павловна махнула рукой с тяжелым вздохом: «Да ладно, не стоит, я сама быстрее справлюсь». Борис вообще ничего не предлагал, палец о палец не ударял, только мусор после себя оставлял как саранча после нашествия, да крошки на диване рассыпал, словно сеял зерно на пустыре.
Еда – отдельная история, похлеще всяких сериалов. Антонина Павловна старалась изо всех сил угодить, готовила разнообразно, вкусно, душу вкладывала. Но Светлана всегда находила к чему придраться, словно специально искала повод для недовольства. То суп недостаточно горячий, то котлеты жирноваты, то салат пересолен, то чай не такой ароматный, то еще какая-то ерунда в голову взбредет. Однажды за обедом даже заявила торжественно, словно королевский указ зачитывала, что ей врач прописал особую диету, «здоровье, сами понимаете, не шутки», и стала перечислять длинный список продуктов, которые ей строго-настрого «нельзя». Антонина Павловна слушала молча, кивала вежливо, а внутри уже непонимание клокотало – волна возмущения поднималась из глубины души. В гости приехали или на полный пансион в пятизвездочный отель?
На кухне Светлана хозяйничала без церемоний, словно попала в свой собственный кукольный домик. Залезла во все шкафы, переставила банки с крупами по своему вкусу, вытащила из дальнего угла старый пыльный сервиз, который Антонина Павловна давно спрятала подальше от греха, мечтала в кладовку увезти. «Ой, какая же прелесть! – воскликнула Светлана сладким голосом, словно мартовская кошка. – Почему же ты такую красоту прячешь от людей, Антонина Павловна? Такое сокровище! Давай каждый день чай из него пить, любоваться будем!». Антонина Павловна промолчала горько, прикусив язык, не хотела спорить, улыбку натянула – дескать, рада гостям. Но сердце еще больше сжалось от непонятной, уже не тревоги, а обиды. Словно кто-то без спросу в ее дом залез, начинает здесь порядки свои устанавливать, вещи переставлять, хозяйничает без стыда и совести.
А еще эти бесконечные телефонные разговоры! Светлана висела на трубке часами, словно приклеенная, трезвонила своим подружкам по городам и весям, обсуждала какие-то непонятные сплетни, модные тряпки, цены на рынке, смеялась громко, заливисто, не стесняясь Антонины Павловны, словно ее и вовсе нет в комнате, словно она тут пустое место. Борис тоже не отставал, вел деловые переговоры с кем-то важным по телефону, рычал басом в трубку, то и дело выходил на балкон «подышать свежим воздухом», оставляя дверь открытой настежь, будто специально морозил квартиру. Сквозняк гулял по комнатам, словно незваный гость, Антонина Павловна зябко куталась в шерстяную шаль, чувствовала себя все более неуютно, обиженно, раздраженно. Терпение таяло как мартовский снег под солнцем.
Она робко, словно несмелый птенец, пыталась намекнуть, что гостям пора бы и честь знать, да не клевалось. «Вы как долго у нас планируете гостить?» – спросила однажды вечером, наливая чай, надеясь на понимание. Светлана отмахнулась небрежно, словно от надоедливой мухи: «Ой, да мы еще не решили, Антонина Павловна. Как пойдет. Нам тут так хорошо, у тебя просто райский уголок». Борис поддакнул улыбаясь во весь рот, будто лисица, которая в курятник забралась: «Ага, точно как дома, только кормят лучше!».
Вот именно – как дома! Только не у себя, а у нее, Антонины Павловны! В собственном доме она чувствовала себя чужой, гостьей непрошеной, словно заблудилась в темном лесу. Ее привычный размеренный распорядок дня покатился в тартарары, покой и тишина растворились как дым, личное пространство съежилось до размеров спичечного коробка, исчезло совсем. Усталость наваливалась тяжелым грузом, словно камень на грудь, раздражение росло неумолимо, с каждым днем, с каждым часом, словно ржавчина на железе. Сердце наливалось горечью, словно полынью. «Ну сколько же можно терпеть? До каких пор?» – стучало в висках тревожным набатом.
И вот настал вечер, который стал последней каплей, переполнившей чашу терпения. Сидели за ужином, молчали напряженно, словно перед грозой. Антонина Павловна с усталой обреченностью наливала чай в чашки. Светлана, привычно недовольно поморщилась, словно кислое яблоко откусила: «Ой, опять этот пакетированный чай? Ну сколько можно пить эту пыль дорожную? А нормальный листовой у тебя что ли совсем перевелся?». Борис, зевнув во весь рот так, что челюсть захрустела, как старая петля, протянул лениво: «Ну что, хозяйка, когда уже тортик будет? Мы тут с голоду умираем, одни салаты жуем».
Антонина Павловна с силой поставила чашку на стол, словно вбила последний гвоздь в крышку гроба своего терпения, так что чашки вздрогнули, зазвенели тревожно. Тишина словно ножом отрезало. Взглянула тяжело, устало на довольные, наглые лица гостей, на беспорядок вокруг, который никто и не думал убирать, на свою усталость непомерную, на одиночество среди этого чужого шума и суеты в собственном доме. И прорвало плотину молчания. Взорвалось все внутри гневом праведным.
– Дорогие гости! – произнесла громко, четко, словно военный командир приказ отдает, глядя прямо в обиженные глаза Светланы и удивленные – Бориса. – Вы уже зажрались, не правда ли? Совсем берега потеряли! Чай свой пакетированный допивайте быстро и марш по домам! Я сказала! Я устала вас обслуживать! Я жить хочу по-человечески, в своем доме!
В комнате воцарилась гробовая тишина. Светлана и Борис словно язык проглотили, окаменели от неожиданности. Светлана открыла рот возмущенно, как рыба вынутая из воды, чтобы возразить что-то язвительное, обидное, но Антонина Павловна не дала ей и слова сказать, перебила жестко.
– Да, я все сказала, как есть. И не жалею ни капли. Хватит уже лицемерить да притворяться вежливыми. Я рада была вас видеть, вспомнить старые времена, но всему есть предел, даже гостеприимству русскому дурацкому. Я хочу жить своей жизнью, спокойно, в своем доме. И имею на это право! Так что будьте любезны, собирайтесь живо, освободите помещение. Честь имейте!
Борис молча опустил глаза в тарелку, словно стыдился собственной наглости, или просто не знал, что сказать в ответ. Светлана обиженно поджала губы, как капризная девица, но уже почувствовала в голосе и взгляде Антонины Павловны несокрушимую решимость, поняла – спорить бесполезно, пора сматывать удочки.
Вскочили из-за стола как ошпаренные кипятком. Светлана буркнула что-то недовольное себе под нос, тихо так, словно мышь пискнула, Борис просто молча отодвинул стул с грохотом, словно пнул его от злости. Начали собирать вещи в царившей в комнате напряженной, звонкой тишине, словно стекло бьется. Быстро так суетились, словно опаздывали на поезд, испугались, что Антонина Павловна передумает, в обратный путь повернет.
Антонина Павловна стояла в стороне, у окна как памятник самой себе, смотрела не двигаясь, как мелькают их суетливые спины, как они бестолково упаковывают вещи в сумки, комкают одежду, роняют расчески и кремы. Не провожала до двери, не говорила прощальных слов лицемерных. Только кивнула коротко, холодно, как королева опальным придворным, когда они уже топтались на пороге, будто милостыню ждали.
Дверь захлопнулась за ними тяжело, с гулким хлопком, и вместе с этим хлопком исчезла напряженность вязкая, раздражение едкое, тяжесть последних бесконечных дней, словно гору с плеч скинула. В квартире сразу стало тихо, спокойно, пусто. Слишком тихо, слишком пусто после недавнего балагана, шума и суеты бесполезной. Но пустота эта была другая – долгожданная, сладкая, спокойная, умиротворяющая душу.
Антонина Павловна оглядела свои владения. Беспорядок везде – разбросанные вещи гостей, грязная посуда на столе горой, крошки на диване как звезды на небе. Тяжело вздохнула, но уже без горечи в сердце, без обиды жгучей. Начала убирать не спеша, методично, словно после генерального сражения поле боя приводит в порядок. Медленно, не торопясь, расставляя все вещи по своим местам, возвращая каждой безделушке ее законный угол. Кухня постепенно обретала прежний чистый вид, словно феникс из пепла восставала, комната наполнялась светом чистым и воздухом легким.
И вместе с порядком в квартиру, в каждый ее уголок, возвращалось долгожданное спокойствие в душу Антонины Павловны. Она снова ощущала себя полноправной хозяйкой своего дома, не гостьей робкой, не приживалкой бесправной, а владелицей своего пространства личного, своего времени драгоценного, своей жизни единственной.
Да, может быть, резко получилось, грубовато даже, не по-христиански вроде как. Может быть, стоило помягче сказать, деликатнее, по-женски хитро. Но сколько можно деликатничать уже, как тонкий лед под ногами ходить! Хватит уже терпеть унижения мелкие да подстраиваться под чужие хотелки, жертву из себя строить благодарную. Иногда нужно сказать прямо, без обиняков, как есть – правду резать матку. Иначе так и будут ездить на тебе без остановки, пока совсем не загонят в землю сырую.
Антонина Павловна улыбнулась своим мыслям горько, но уже без злости. Поставила чайник на плиту с удовлетворением, налила себе свежего чая – на этот раз листового, крупнолистового, как положено человеку порядочному. Села снова у окна, глядя на солнечный ясный день, вдыхая аромат свободы и покоя. Жизнь продолжалась неторопливо, как и должна быть в ее возрасте. И жизнь эта была снова ее собственной, никому не подотчетная, никому не обязанная. И это было самое главное, самое ценное, что оставалось у нее – свобода и собственный дом, где она – хозяйка. И точка.