Соседкин кот, рыжий нахал, и тот, кажется, уважения ко мне больше проявляет, чем собственный племянник. Вот ведь жизнь, дожила. Шестьдесят лет, седьмой десяток, а приходится как девчонке оправдываться за то, что пенсию свою кровную считаю. Да не перед кем-нибудь, а перед Коленькой, кровиночкой, можно сказать. Племянником. Тьфу ты, аж противно самой от этих оправданий, да ведь сердце-то – не камень…
А началось всё как обычно, как всегда, когда Коля в гости собирается. Звонок в дверь – бум-бум-бум! – скачет, словно слон в посудной лавке, наш Коленька. Я-то всегда рада, сердце ёкает от одной мысли, что навестит. Словно луч солнца в окошко, ей-богу, вот ей-богу, как есть. Открываю – стоит, улыбается во все тридцать два, как на рекламном плакате, зуба, сумка на плече – да там, наверное, полквартиры его барахла. «Тёть Тань, приветище! В гости к вам, от городской духоты да суеты бетонной отдохнуть, на пару деньков, как водится!»
Ну какие пару деньков, знаю я эти «пару деньков», как свои пять пальцев. Минимум на неделю засядет, а то и на две, пока все запасы мои, что к пенсии отложены, не подъест, да Сережу не доведет до белого каления. Но вслух, конечно, ни слова. Рада-радёшенька, как дитя малое, затарахтела, засуетилась, руками замахала, провожаю в комнату, показываю, где полотенце махровое, свежее, где шкаф дубовый, просторный. А в голове уже крутится карусель – чем бы вкусным угостить, чем порадовать дитятко мое непутевое. Хочется ж, чтоб мальчику моему хорошо было, чтоб отдохнул душой и телом, чтоб набрался сил, бедняга, в деревне-то нашей тихой.
Сережа, муж мой, вышел из комнаты, как филин из дупла, очки на нос надвинул, поблескивая стеклышками, смотрит на Колю из-под бровей кустистых. Он мужик у меня практичный, как гвоздь, насквозь видит любую хитрость. Колины «отдохнуть от суеты» сразу в копеечку пересчитывает, в уме столбиком складывает – чего, да сколько, да почем. Но тоже молчит, гостеприимство соблюдает, кремень, а не мужик. Хоть и видно по глазам, как скрипит зубами про себя, как желваки на скулах ходят.
На стол накрыла – что Бог послал, как говорится, да еще и от себя добавила. И колбаска копченая, «Московская», которую к празднику припасла, заныкала на антресолях, и сыр «Российский», ломтиками тоненькими нарезала, и огурчики с помидорчиками, с грядки, солнцем налитые, и даже бутылочка вина домашнего, вишневого – Сережа сам делает, крепенькое, мужская слеза. Коля уминает за обе щеки, аж чавкает, как поросенок, довольный, как именинник. А Сережа молча ковыряется вилкой в тарелке, словно в земле сырой, я между ними, как меж двух огней, лавирую, подливаю, подкладываю, улыбаюсь натянуто.
Вечером Коленька и говорит, как невзначай, будто камешек за пазухой держал: «Тёть Тань, а давайте в ресторан сходим? Что-то так развеяться охота, отдохнуть по-человечески, а то деревенская тишина меня сейчас совсем доконает». Ну, в ресторан, так в ресторан. Куда ж деваться? Раскошеливайся, тетя Таня. Я-то пенсионерка, мне каждый рубль на счету, как слеза, но для племянника – чего не сделаешь, ничего не жалко, лишь бы рад был. Сережа опять скривился, как от зубной боли, но пошел, куда денется. Всю дорогу молчал, как воды в рот набрал, только бровями хмурился, как туча перед грозой.
Заходим в ресторан – двери распахнулись, как в сказке, Коля сразу к самому дорогому столику рвется, у окна, с видом на фонтан, чтоб, значит, все видели, какой он барин. Меню хватает – словно шашку наголо достал, как будто царь указ подписывает, не меньше. Сережа аж крякнул, как подстреленный, когда цены увидел, глаза вытаращил. А Коля знай листает, губу закусил, как мальчишка перед витриной с игрушками – выбирает, да приценивается. Официант подлетает, как муха на мед, вышколенный, улыбчивый.
«Мне, – Коля говорит, голосом командира, – вот этого лосося под сливочным соусом, и вот этого стейка из телятины, медиум рар, будьте любезны, и… салат греческий, да. И вина белого, бутылочку, сухого, Шардоне, если есть. Ах да, и хлебную корзину, пожалуйста, с разными булочками». На меня с Сережей даже не посмотрел, как будто мы так, для мебели старой рядом сидим, пустое место.
Официант кивает, как болванчик, записывает старательно в блокнотик. Сережа кашляет в кулак, бормочет что-то про «аппетит у мальчика – дай Бог каждому!». Я его ногой под столом толкаю – молчи, Сереж, не порти вечер, и так тошно.
Приносят заказ. Аж слюнки текут, как на картинке. Коля ест – не нахвалится, как соловей по весне. То и дело «ммм, как вкусно!» да «тёть Тань, вы тоже попробуйте, объедение, пальчики оближешь!». Сережа стейк свой глотает, как будто гвозди жуёт, лицо кирпичом. Я салат ковыряю вилкой, как будто землю ворошу – в горло не лезет, как ком стоит. Вижу, как муж мой краснеет, аж пятнами пошел, как кумач на ветру.
Доели. Час расплаты настал. Официант счет несет, на подносике серебряном, как будто корону. Цифра – мама дорогая! У меня чуть сердце не остановилось, в пятки ухнуло. Сережа аж икнул, как будто подавился. Коля откидывается на спинку стула, сытый, довольный, как удав после кролика, и эдак вальяжно, как граф какой, заявляет: «Ну что, хозяева, угощайте гостя!». И смотрит так, как будто само собой разумеется, как будто мы ему тут вечные должники.
Сережа как подскочит, как ужаленный: «Это почему это мы должны угощать? Ты что, Коля, совесть потерял напрочь? Мы пенсионеры, мы каждый рубль считаем, копейка к копейке!»
Коля аж рот открыл от удивления, как рыба выброшенная на берег: «Дядь Серёж, ну вы чего? Я же в гостях! Гости не платят! Вы разве не знаете элементарных правил приличия? Это ж неприлично, это… как-то даже оскорбительно!». И глазищами так хлопает, невинными-преневинными, как дитя малое, словно не понимает ничего, словно с Луны свалился, право слово.
Тут уж и меня прорвало, накипело, видать, за вечер. «Коля, милый, да в гости-то на день-два приезжают, а ты у нас уже третий день, и все рестораны, да кино, да боулинг – каждый день развлечения. Мы ж не миллионеры, Коленька, мы пенсию получаем, да и ту еле-еле на жизнь хватает, как белка в колесе крутимся. Ты бы хоть как-то… поскромнее что ли… ну хоть немного…» И смотрю на него, жду ответа, как манны небесной.
Коля надулся, как мышь на крупу, губы бантиком. «Вот те на! – говорит, голосом обиженного ребенка. – Я думал, вы мне рады, родной племянник приехал, а вы… Выходит, я вам в тягость? Обуза на шее? Раз уж так, я могу и уехать, не задержусь». И демонстративно так ложку отодвигает, словно подавился объедками гостеприимства. Словно мы его тут насильно держим, цепями к батарее приковали.
Сережа опять заводится, как старый мотор: «Да езжай на все четыре стороны, скатертью дорожка! Только вещи свои собери, да дверь за собой закрой! Надоел ты мне хуже горькой редьки! Иждивенец! Паразит на теле семьи!»
Я мужа за рукав дергаю, тише, Сереж, тише: «Сережа, ну что ты такое говоришь! Коля же наш, родной племянник! Нельзя же так сгоряча, как обухом по голове!». А сама смотрю на Колю – и жалко его, бестолкового, и зло берет, досада душит. Вот ведь вырос лоботряс, на шею сел, да еще и ножки свесил, балдеет, царь горы.
Еле-еле успокоили Сережу, уговорами, слезами, кое-как с Колей помирились, как после драки. Решили, что в ресторан больше ни ногой, как отрезали, будем дома кушать, да на прогулки в парк ходить, воздухом дышать, бесплатные развлечения, для здоровья полезно. Коля скривился, как от лимона, но согласился, куда ж ему деваться, приперло. Куда ему деваться? Пенсионерская тюрьма.
Но лучше не стало, как рукой не сняло. Коля встает к обеду, солнце уже в зените, требует «чего-нибудь вкусненького», живот, видать, прилип к спине. То колбаски ему подавай, да не абы какой, а «Сервелат», то сырку «Маасдам», с дырками как у мыши в норе, то фруктов заморских, ананасов да манго. И попробуй не дай – обидится, как дитя малое, надуется, как шар воздушный, ходить будет, как грозовая туча, гром и молнии мечет. А чуть что не по его – сразу «Я думал, вы мне рады, а вы…!». Как будто мы ему тут личную турбазу «В гостях у тети Тани» устроили, все включено, пять звезд.
Сережа каждый день злее и злее становится, как цепной пес. Ходит, бурчит себе под нос, как старый ворчун, косится на Колю, как волк на овцу, голодный, злой. Я между ними мечусь, как белка в колесе, загнанная, уставшая. И племянника жалко, кровинушку, и мужа понимаю, своего защищаю. Сама уж тоже на взводе, как оголенная проволока, спать перестала совсем, ночи бессонные.
Вчера вот совсем до ручки дошло, последняя капля. Пошли в магазин за продуктами, на неделю затариться. Коля тележку взял, как танк, да как начал туда все подряд сгребать, как будто в последний раз ест! И колбасу дорогущую, «Пармскую», не меньше, и рыбу красную, семгу атлантическую, и икру, наверное, хотел бы, черную, зернистую, да постеснялся, видать, остатки совести проснулись. Сережа молчит, губы сжал в ниточку, аж побелел весь, как полотно. Я ему под локоть – «Сережа, ну хватит, не надо, успокойся, молю». А он молчит, как рыба об лед, ни слова, ни звука.
На кассе кассирша сумму называет – глаза вылупила, опять в обморок чуть не упала, сердце закололо. Сережа как рявкнет, басом прорычал: «Коля, а ты не хочешь поинтересоваться, сколько это все стоит? Хоть глазком взглянуть на ценник? Или ты думаешь, деньги на деревьях растут, как яблоки в саду?».
Коля плечами пожимает, как будто муху отгоняет: «А что мне интересоваться? Вы же платите. Не я же. Я – гость!». И смотрит так, как будто так и надо, как будто в порядке вещей. Как будто это мы ему обязаны всем на свете, как рабы на галерах.
Тут Сережу и прорвало, сорвало стоп-кран. Уже не в магазине, а дома, как начал орать, голос сорвал, до хрипоты, да так, что стены трясутся, посуда в серванте зазвенела: «Таня, я все понимаю, гостеприимство и все такое! Но это уже ни в какие ворота не лезет, ни в какие рамки не влезает! Мы последние копейки тратим на этого… на этого… тунеядца, паразита, лодыря! Он сидит у нас тут, как барин, ногу на ногу закинул, царствует, и считает, что мы ему должны! Почему я должен платить за его развлечения, за его прихоти дурацкие? Он здоровый мужик, тридцать лет кобыле в зубы, а он все на чужой шее сидит, как клещ присосался! Пусть идет работу ищет, руками поработает, пусть сам зарабатывает, дармоед! Оболтус бесстыжий!».
Я разревелась, слезы градом, как девчонка малая. Жалко и Сережу, что так нервничает, сердце рвет на части, и Колю жалко, что так вот попал в такую ситуацию, несмышленый. И себя жалко, что между двух огней, разорваться готова. Стою, слезы утираю подолом, а они друг на друга смотрят, глаза в глаза, как два барана на новых ворота, упрямые, злые.
Сережа отдышался немного, пыл утих, успокоился. Подошел ко мне, обнял за плечи, прижал к себе крепко: «Тань, ну ты пойми меня правильно, не серчай. Я ж не против, что Коля к нам приехал. Рады мы ему, правда, душой и сердцем. Но всему же есть предел, даже терпению ангельскому. Мы пенсионеры, мы не можем его содержать, как олигархи. Он же взрослый человек, должен понимать, голова-то на плечах есть.
Я киваю, головой соглашаюсь, слезы ручьем. Иду к Коле, сажусь рядом, тихонечко так, беру за руку, глажу ладонь. «Коленька, милый, ты уж нас прости, если что не так, не обижайся. Мы рады, что ты приехал, правда-правда. Но… видишь ли… времена сейчас такие, тяжелые времена. Пенсия у нас небольшая, мизерная просто, цены растут, как на дрожжах, не угнаться. Мы не можем тебя вот так вот… полностью обеспечивать, как богатые родственники. Ты уж пойми нас правильно, по-родственному».
Коля молчит, губы поджаты, губы поджал. Видно, обиделся не на шутку, в душе буря. Но смотрю – вроде и задумался, брови сдвинул. Может, хоть что-то до него доходит, разум просыпается.
Сережа подходит, шаг твердый, голос смягчает, ласковее становится: «Коль, ну ты не обижайся, ты же парень умный, не дурак, все понимаешь. Хочешь погостить у нас – пожалуйста, милости просим, мы только рады, душа нараспашку. Но давай как-то по-честному, по справедливости. Ты можешь нам помогать по дому, например, не гордый будешь. Ну там… мусор вынести, дело нехитрое, в магазин сходить, ноги разомнешь, картошку почистить, не барин. Или… ну хоть продукты иногда покупай, самые простые, без изысков. Или готовить будем дома, вместе, как одна семья, а не по ресторанам шастать, деньги прожигать».
Коля думает, молчит, взгляд в пол опустил. Видно, переваривает информацию, усваивает урок. Потом медленно так кивает, нехотя, как бы сквозь зубы: «Ну ладно, – говорит, тихо-тихо, – можно попробовать. Я… я просто не привык, не приучен. У меня всегда как-то… по-другому было. Мама всегда говорила: гость – это святое, гостя надо угощать, до отвала кормить, гость ни за что не платит, это стыдно и грешно.
Сережа усмехается, криво так, невесело: «Мама твоя, царствие ей небесное, может, и могла себе это позволить, шиковать. А мы с тетей Таней – простые пенсионеры, работяги, на хлеб насущный зарабатываем. Нам каждое лишнее движение – дыра в бюджете, брешь в обороне».
Коля опять молчит, видно, задели слова. Но уже не так обиженно, тон поменялся. Вроде как даже задумался о чем-то, шестеренки в голове закрутились.
Вечером мы с ним посуду мыли вместе, впервые за все время. Сережа сидел в кресле стареньком, газетку почитывал, газету читал, но поглядывал на нас одним глазом, бдил. Коля вымыл все тарелки, аж до блеска, как зеркало, потом еще и пол подмел на кухне, старательно так, пылинки сдувал. Удивительно, чудеса, да и только.
На следующий день он сам в магазин сходил, без напоминаний, хлеба купил, «кирпичик» серый, и молока, в пакете простом. Самые дешевые, конечно, эконом-класс, правда, но все равно – уже подвиг для него, геройский поступок. В рестораны больше не ходили, забыли дорогу. Сидели дома, в лото играли, карточки раскладывали, телевизор смотрели, сериалы про любовь. Тихо, мирно, по-семейному, как и должно быть.
Коля еще пару дней погостил, уже не так тягостно, и засобирался, вещи паковать. Прощались уже без скандалов, без обид, даже как-то тепло, душевно. Тетя Таня обняла, расцеловала в щеки, три раза, как положено. Сережа руку пожал, крепко так, по-мужски, даже улыбнулся краешком губ, как бы одобряя.
Уехал Коля, махнул рукой на прощание, а в доме как-то тише стало, словно выдохнули. Словно воздух свежее, чище. И легче дышится, спокойнее.
Вечером сидим с Сережей на кухне, чай пьем с баранками. Молчим, каждый о своем думает. Потом я первая не выдерживаю тишины тягостной: «Ну что, Сереж, как думаешь, Коля обиделся на нас? Зла не держит?».
Сережа плечами пожимает, неопределенно так: «Не знаю, кто его знает, что у него в голове. Может, и обиделся, может, и плюнул. А может, и задумался, ума-разума набрался. Может, хоть что-то в голове у него отложилось, как в копилку знаний. Хоть понял, что деньги с неба не падают, не дождь благодатный, и что чужой труд надо уважать.