Серьги с рубиновыми подвесками, словно капли засохшей крови, тускло поблескивали в шкатулке, лежащей на ладони гостьи. Царица Анастасия замерла, не веря своим глазам. Эти безделушки, которые когда-то принадлежали ей, вызвали такой поток воспоминаний, что на мгновение закружилась голова. Тринадцать лет – целая вечность! Кто бы мог подумать, что скромные двойчатки с бубенчиками, подаренные когда-то теткой, станут связующей нитью между прошлым и настоящим.
Москва 1560 года утопала в летнем зное. В царицыных покоях, несмотря на толщину кремлевских стен, было душно. Под тяжелым парчовым одеянием спина Анастасии взмокла, но этикет не позволял показывать дискомфорт перед гостьей.
– Помнишь тот вечер? – тихо спросила женщина в темном вдовьем платье, расшитом гагатом и черным бисером так искусно, что ткань казалась покрытой морозным инеем. – Я их как раз примеряла, когда твой брат прибежал с вестью о смотринах...
Анастасия пристально вглядывалась в лицо посетительницы. Время не пощадило когда-то озорную красавицу Магдалену. Запавшие щеки, изможденный вид, лишь глаза по-прежнему горели тем особым, немного лихорадочным блеском, который всегда отличал подругу юности.
– Маша! – губы царицы дрогнули в улыбке. – Столько лет. А ты вспомнила о серьгах!
Они обе понимали, что дело не в серьгах. Когда-то веселая полька Магдалена исчезла из жизни Анастасии в тот самый вечер, когда в скромный дом Захарьиных пришли царские смотрельщики. Среди них, как выяснилось позже, был сам царь Иван, переодетый монахом. Среди них был и Алексей Адашев, тогда еще незаметный царедворец, а ныне могущественный временщик.
– Вот уж не думала увидеть тебя во вдовьих одеждах, – заметила Анастасия, принимая шкатулку с серьгами. – Говорили, ты в Коломенском живешь… у Адашевых.
На мгновение в глазах Магдалены мелькнул испуг, сменившийся привычной хитринкой.
– Всякое было, государыня... – Она картинно вздохнула. – Овдовела я. А Алексей Федорович, добрая душа, приютил меня с детьми из милости.
Анастасия едва заметно поморщилась. Милость Адашева! У этого лиса в человечьем обличье и капли милости не найдется. С первых дней замужества Анастасия чувствовала скрытую угрозу со стороны царских советников – Адашева, попа Сильвестра и князя Курбского. Эта "святая троица" опутала ее Иванушку похлеще, чем паутиной муху.
Магдалена вдруг опустилась на колени:
– Прости, государыня, что осмелилась побеспокоить. Но совесть не давала покоя все эти годы. Словно тяжкий грех на душе – взяла чужое, не вернула.
– Полно тебе, – махнула рукой Анастасия. – Какой там грех... Встань, не пристало перед старой подругой на коленях стоять.
Магдалена поднялась, и Анастасия вдруг заметила, что ее рост и осанка изменились. Подруга юности всегда была невысокой, но сейчас казалась почти одного роста с царицей.
Взгляд царицы опустился к ногам Магдалены, и та, заметив это, чуть смущенно улыбнулась:
– По польской моде... – Она приподняла подол, показывая башмаки на высоких деревянных каблуках. – В Москве теперь многие знатные дамы такие носят.
– Хоть и вдова, а модница! – невольно усмехнулась Анастасия.
Она достала из ушей тяжелые трехъярусные серьги с изумрудами и жемчугами, отложила их в сторону и осторожно приладила скромные двойчатки, хотя руки почему-то предательски дрожали. Анастасия едва заметно поморщилась, игла серьги царапнула мочку уха.
– Ну, как я? – повернулась она к Магдалене.
– О, царица! – выдохнула та. – Словно время повернулось вспять! Ты все так же прекрасна, как в тот вечер.
Анастасия глянула в зеркало из полированного серебра. Действительно, простые серьги странным образом омолодили ее, стерли с лица следы забот и печалей последних лет. Капля крови показалась на мочке, и царица осторожно промокнула ее платком.
– Возьми мои в обмен, – предложила она, протягивая Магдалене роскошные царские серьги. – На память.
Магдалена попыталась отказаться, но Анастасия настояла. Когда за гостьей закрылась дверь, царица еще долго сидела неподвижно, пытаясь разобраться в странном ощущении тревоги, которое зародилось внутри. Она вспоминала последний вечер в отцовском доме, когда была еще просто Настей Захарьиной. Как давно это было...
Венчанная с царем
Настя Захарьина никогда не думала, что станет царицей. Дочь небогатого боярина Романа Юрьевича, она воспитывалась "Домострою", где ценились молчаливость, кротость и рукоделие. В шестнадцать лет ее главным богатством были русые косы до пояса да чистый, звонкий смех, которым она делилась с подругами в светлице по вечерам.
Тот день, когда в дом Захарьиных пришли смотрины, начинался обычно. Настя вышивала полотенце, а веселая Магдалена, полька-сиротка, примеряла ее скромные серьги перед маленьким оловянным зеркальцем.
– Останься с ночевкой! – упрашивала Настя. – Поговорим о женихах, о любовях...
– О каких женихах? Василий – единственный, кто на тебя заглядывается, – дразнила Магдалена, крутясь перед зеркалом. – Ой, а я бы за Василия твоего не пошла! Мне бы князя, да чтобы глаза черные, усы закручены!
Настя бросила в подругу подушкой, и они расхохотались, когда дверь распахнулась. На пороге стоял брат, а лицо его было белее муки на пироги:
– Царевы бояре приехали! На смотрины!
Тут началось такое, что голова шла кругом. Мать Настина кудахтала как наседка, то в пояс кланялась, то в ноги знатным гостям кидалась. Боярин Курлятев-Оболенский важно оглядывал Настю, а высокий монах в куколе почти не поднимал глаз.
Когда все ушли, Магдалены уже не было. Позже Настя узнала: Адашев увез ее с собой в тот же вечер, пока все суетились с царскими смотрельщиками.
*****
Свадьбу сыграли с невиданной пышностью. Москва буквально утопала в колокольном звоне, когда Анастасия ехала венчаться с царем, которого впервые увидела только у алтаря. Гости осыпали молодых хмелем и зерном – для счастья и плодородия. Царские повара готовили лебедей в меду, осетров с шафраном, пироги с двадцатью разными начинками. Даже нищие на папертях получили серебро из царской казны.
Но страшнее всего была первая ночь. В накуренной благовониями спальне на лебяжьих перинах Анастасия тряслась от страха, а молодой царь, еще не привыкший к власти и своему величию, оказался неожиданно груб и неумел. То, что должно было стать таинством любви, превратилось в испытание.
– Кричи! – хрипло требовал Иван, терзая ее тело. – Громче кричи! Пусть все слышат!
– Нет! – сжав зубы, отказывалась Анастасия.
Потом они привыкли друг к другу. Анастасия научилась понимать своего странного мужа – то ласкового и нежного, как ребенок, то вспыльчивого и жестокого, как дикий зверь. А вскоре она полюбила его всем сердцем. Полюбила так, что и жизнь без него представить не могла.
Иван отвечал взаимностью. За десять лет их совместной жизни он не смотрел на других женщин, хотя была такая боярская повадка – "гулять налево", как говорили в народе. Он носил ее на руках, буквально и фигурально. Говорили, что именно благодаря влиянию кроткой царицы царь, вспыхивавший яростью от малейшего неудовольствия, научился сдерживать свой гнев.
Но были и те, кому эта любовь стояла поперек горла.
Змея в Царском гнезде
Адашев, Сильвестр и Курбский – "святая троица", как насмешливо называла их Анастасия в разговорах с мужем. Три столпа, на которых держалась не только внутренняя, но и внешняя политика молодого Московского царства. Царские советники.
Начиналось все вполне безобидно. После страшного московского пожара 1547 года, когда сгорели целые кварталы и погибли тысячи людей, юный Иван впал в отчаяние. Народ роптал, винил Глинских, родственников царя по материнской линии, в поджогах и колдовстве. На площади толпа буквально растерзала дядю царя.
И вот тогда появился Сильвестр – высокий чернобородый священник с пронзительным взглядом. Он пришел к царю с предсказаниями кары Божьей. Иван, напуганный народным гневом и пожаром, воспринял его как посланца небес. Вскоре Сильвестр представил царю молодого, образованного Алексея Адашева. А князь Курбский, родовитый и заслуженный воевода, примкнул к этому дуэту по собственной инициативе.
Так и сложилась "Избранная рада" – неофициальное правительство, которое от имени царя решало государственные вопросы. Анастасия была еще слишком молода и неопытна, чтобы противостоять трем искушенным мужам. Но интуитивно чувствовала, что за их благочестивыми речами скрывается лишь жажда власти.
Сильвестр был особенно настойчив. Ссылаясь на церковные запреты, он ограничивал близость супругов, придумывал посты и особые дни, когда нельзя предаваться "плотским утехам". А когда рождались дочери – Анна, Мария, Евдокия и умирали в младенчестве, он внушал царю, что это Божья кара за непослушание:
– Потому и мрут твои дщери, что зачаты в дни запретные, когда блуд греховен! – гремел поп, и Иван верил, уходил от жены на долгие недели.
Анастасия страдала молча. Ее оружием была любовь – настойчивая, кроткая, неусыпная. И когда наконец родился долгожданный наследник, царевич Дмитрий, влияние "святой троицы" пошатнулось.
Вода смывает следы
Царский корабль скользил по Шексне, направляясь к Волге. Солнце стояло в зените, заливая палубу ослепительным светом. Царевич Дмитрий, трехлетний крепыш с отцовскими серыми глазами, восседал на руках у своей любимой нянюшки Насти Фатимы.
Эту смуглую, синеглазую красавицу подарил царице князь Курбский после взятия Казани. Бывшая татарская пленница, принявшая в крещении имя царицы, неожиданно проявила такой талант в обращении с капризным наследником, что Анастасия доверяла ей безоговорочно.
Фатима подошла к борту, показывая царевичу белые гребешки на волнах. Внезапно она пошатнулась, будто голова закружилась, ухватилась за перила и вдруг перевалилась вместе с младенцем за борт.
Анастасия, наблюдавшая эту страшную сцену с кормы, застыла. Все произошло так быстро, что никто не успел даже шагу сделать. Дмитрий и Фатима канули в темную воду.
Две недели спустя Анастасия все еще лежала в постели, не в силах прийти в себя. Мир опустел, потерял краски и смысл. Муж то плакал у ее изголовья, то сидел, тупо уставившись в стену, то вдруг начинал обвинять ее во всем случившемся:
– Зачем ты настояла на этом паломничестве? Зачем не послушала Сильвестра? Если бы не твое упрямство, сын был бы жив! Это ты, ты виновата!
Его гнев был страшен, но недолог. Вскоре Иван впадал в раскаяние, умолял о прощении. А потом все начиналось сначала.
"Избранная рада" поспешила воспользоваться горем царя. Адашев снова стал управлять государственными делами. Сильвестр ежедневно приходил с проповедями и призывами смириться перед Божьей волей. Курбский водил полки на западные рубежи, прославляя свое имя в битвах.
А в душе Анастасии зародились первые подозрения. Лишь спустя годы, уже после рождения второго сына Ивана, она осмелилась высказать мужу свои мысли:
– Помнишь, Фатима жаловалась на головокружения последние дни? Словно опоили чем... А ведь она только что съела пряник, который прислал Курбский!
Иван посмотрел на жену с удивлением:
– Что ты такое говоришь? Курбский мог желать смерти нашему сыну?
– Не знаю, – честно призналась Анастасия. – Но случайностей слишком много. И то, как быстро вернули себе власть твои советники после смерти Дмитрия.
Подозрения остались лишь подозрениями. Но с того разговора отношение царя к "Избранной раде" резко переменилось. Особенно после рождения второго сына Ивана, а потом и третьего – Федора.
Влияние "святой троицы" пошатнулось. Возможно, история пошла бы совсем иным путем, не случись визита Магдалены с ее "подарком".
Через месяц после той встречи Анастасия начала чувствовать слабость. Еще через месяц у нее появились странные приступы – то жара, то озноба. Лейб-медик Линзей, немец по происхождению, не находил объяснения болезни, но каждый день состояние царицы ухудшалось.
На смену Линзею, насаженному царем на кол за неумение вылечить любимую жену, пришел новый иноземный лекарь – Элоизиус Бомелиус. Высокий, с хитрой бородкой и закрученными усами, он был полной противоположностью чопорным немецким докторам. Посмотрев на царицу, он сказал:
– Ее отравили, государь. Медленным, но верным ядом.
Рождение Грозного
Никто не рождается тираном. Тиранами становятся под грузом обстоятельств, из-за предательства близких или из страха потерять власть. Иван IV стал тираном в тот июльский день 1560 года, когда на руках у него скончалась Анастасия.
Она пришла в себя в Коломенском, куда ее вывезли после очередного московского пожара. Это обстоятельство особенно злило царя, сколько раз уже горела Москва, словно специально в те моменты, когда он отлучался от столицы! И каждый раз приходилось вывозить семью, бросать все дела, спасать что можно.
Анастасии ненадолго стало лучше в чистом воздухе загородного дворца. Она даже просила почитать ей ее любимую книгу о Петре и Февронии – муромских святых, которые даже в смерти не разлучились.
– Вот так и мы с тобой, – шептала она, – в одно время умрем, чтобы вместе.
Но Ивана срочно вызвали в Москву – пожары не утихали, народ волновался. А когда он вернулся, Анастасии уже не было. Она умерла тихо, во сне, словно уснувшая над вышивкой Феврония, которая не успела закончить свой покров.
На похоронах царь был страшен. Черный, окаменевший, он шел за гробом, и казалось, еще шаг, и он сам рухнет замертво. Бомелиус, пробравшийся ближе к телу царицы, тщательно вглядывался в ее лицо. И то, что он увидел, подтвердило его подозрения.
На лице покойной проступили зеленоватые тени, признак отравления особым ядом, который изобрели итальянские мастера черных дел для Екатерины Медичи. Этот яд действовал медленно и неотвратимо, усиливая любые существующие недуги, пока тело не сдавалось.
– Государь, – сказал Бомелиус на следующий день, когда царь принял его в своей опочивальне, – я уверен, что царицу отравили. Я видел такое во Франции. Яд мог быть нанесен на что угодно – перчатки, платок, драгоценности.
Иван замер, вспоминая странный визит Магдалены, серьги, которыми она так настойчиво "задаривала" царицу.
Расследование заняло несколько недель. Дворец превратился в пыточную камеру. Магдалену взяли первой. Под страшными пытками она призналась: да, серьги были отравлены по наущению Адашева. Маленькие иглы для прокалывания ушей смазали ядом, который должен был действовать постепенно.
Адашев, узнав об аресте своей любовницы, принял яд, избежав мучительной казни. Сильвестра сослали в дальний монастырь на Белом озере. Курбский, правивший в это время псковскими землями, бежал в Литву, прихватив с собой военные тайны.
Начался террор. Опричнина, разделившая страну на две части, выплеснула на боярство всю ярость и горе овдовевшего царя. За семь лет Иван IV уничтожил больше людей, чем все его предшественники за сто пятьдесят лет. Царь становился тем, кем мы его знаем сейчас – Иваном Грозным.
Женился он еще несколько раз. Но семейное счастье, которое он познал с Анастасией, не повторилось. Все его последующие браки были короткими и несчастливыми.
А началось все с простых сережек. Кто знает, как сложилась бы история России, доживи кроткая царица до старости? Возможно, мы бы сегодня знали совсем другого Ивана – мудрого, справедливого, только прозванного не Грозным, а Великим.