– Ты ж знаешь, она без этого не может. Без театра. Ей бы только разыгрывать!
Марина поджимала губы и в третий раз вытирала уже чистую чашку. Не потому что грязная. Потому что надо чем-то заняться. Что-то делать руками. Иначе взорвётся.
На кухне пахло укропом, пережаркой, щами, свежим тестом и неизбежностью. В дверях, прислонившись к косяку, стоял её муж — Саша. Он говорил о своей матери, а между слов — просил о мире. Ну или хотя бы, чтобы сегодня не было войны.
– Просто посиди с ней, ладно? Ну, она одна теперь, у неё никого больше, кроме нас…
– Кроме меня, ты хотел сказать, – бросила Марина, не поворачиваясь. – Ты ж знаешь, она меня не принимает. С тех пор как я в дом вошла.
– Ну, ты тоже… – Саша осёкся и замолчал.
Тут всё было на грани: их квартира, их жизнь, их разговоры. Даже борщ — как на фронте, с напряжением в каждой ложке.
Через полчаса в дверь позвонили.
– Привет, Лидия Павловна, – Марина улыбнулась так, как улыбаются в поликлинике, когда зовут к стоматологу. – Проходите.
Свекровь вошла тихо, в пальто с прошлой эпохи, с целлофановым пакетом в руке. На ней была старая бежевая шляпка, которую она носила ещё при живом муже. Удивительно, как она до сих пор держалась – и сама Лидия Павловна, и эта шляпка, и её упрямая, не сгибающаяся осанка.
– Боже, опять без шапки, – пробормотала свекровь, взглянув на сына. – А ты, Марина, опять на каблуках дома?
И это был не вопрос. Это был приговор.
Саша поспешил разрядить обстановку:
– Мам, садись. Марина борщ сварила. Твой любимый. С фасолью.
– Мой борщ — с черносливом, – вздохнула Лидия Павловна и поставила пакет на стол. – Ну, ладно. Попробуем, что у вас тут.
Первые ложки прошли без жертв. Все трое сидели за столом, стараясь не смотреть друг на друга слишком пристально.
– Где ты, говоришь, научилась так готовить? – свекровь положила ложку и поджала губы. – На курсах? Или в интернете?
– В интернате, – тихо ответила Марина.
Пауза.
– Мам… – попытался вмешаться Саша, но жена продолжила:
– Я с одиннадцати лет там была. У нас была повариха, тётя Галя. Она нас всему учила. Борщ с фасолью — её был фирменный. Она говорила: «Пока картошка в борще шепчет — семья жива».
Тишина стала твердой, как вчерашний хлеб. Лидия Павловна не ожидала. Уж точно не от Марины. Для неё невестка всегда была кем-то… случайным. Пришлой. Не из «их среды». Без корней. Без обоев с розами и советских принципов.
А теперь вот — интернат. Повариха. Картошка, которая шепчет.
– А родители? – спросила Лидия Павловна, не глядя.
– Мама умерла. А отца я не помню.
И снова — пауза. Только ложки звякнули.
После ужина свекровь вытащила свой пакет.
– Вот. Принесла. Это твой пиджак, Саша. Я отдала в химчистку. И носки… купила тебе. Те уже как сетка.
Она говорила, как будто его жена — это что-то временное. Как дождь. Пройдёт – высохнет. А он останется. В её заботе, в её носках, в её химчистке.
Марина встала и пошла на кухню. Шум воды – её единственная защита. Но свекровь пошла за ней. Сама. Без Саши. Без приглашения.
Марина стояла у раковины, спиной к ней. Она не поворачивалась. Руки мыли уже третий раз чистую тарелку.
– Ты не хочешь со мной говорить? – голос Лидии Павловны был неожиданно мягким.
– Вы же всё уже давно решили про меня, – Марина вытерла руки и обернулась. – Что я пришла к вашему сыну за удобной жизнью. Что я не подхожу. Что я из грязи.
– А ты думала, мне легко? – в голосе свекрови дрогнуло что-то. – Я своего мужа хоронила, когда мне было тридцать девять. Осталась одна. Без помощи. Без родни. С мальчиком на руках.
Марина молчала.
– Я не принимала тебя, потому что боялась. Ты молчаливая, всё сама, как будто не даёшь себя понять. А я привыкла — всё контролировать. Сашу, быт, дом. Я думала, ты разобьёшь его жизнь.
– А я свою собирала по осколкам… – прошептала Марина.
Они стояли друг напротив друга. Две женщины. Одинаково уставшие. По-своему сильные. Слишком долго непонятые.
И вдруг Лидия Павловна подошла и села на табурет рядом с раковиной.
– Я свой борщ с черносливом больше варить не буду. Твой лучше. В нём вкус… жизни. Без прикрас. Честный. Как ты. Прости меня.
Эти слова прозвучали, как будто кто-то повернул ключ в заевшем замке.
На следующий день Марина проснулась рано. Саша ещё спал.
На кухне стояла Лидия Павловна. В её руках — чистая разделочная доска, на плите — кастрюля.
– Сегодня твой рецепт. Я запомнила. С фасолью. И без чернослива. Только скажи — когда класть укроп?
Марина улыбнулась. Улыбнулась впервые по-настоящему за многие месяцы.
– Когда картошка начнёт шептать.
– Что шептать-то будет?
– Что мы всё-таки стали семьёй.
Финал
Свекровь осталась ещё на пару недель. И всё было не идеально: где-то она критиковала, где-то жаловалась на суставы, где-то вставляла своё любимое: «А у нас в 80-х всё иначе было». Но…
Однажды вечером она пришла на кухню, когда Марина сидела одна и пила чай.
– Слушай, я тут подумала. У тебя голос красивый. Ты, может, попробуй почитать что-то в интернете? Рассказы? Или рецепты. Люди любят, когда кто-то с душой говорит. А ты – с душой. Я ж теперь знаю.
Слово за слово, и Марина запомнила этот вечер. Навсегда. Потому что впервые услышала от свекрови то, чего ждала с самого начала.
– Ты мне — как дочка теперь. Не сразу поняла. Но лучше поздно, чем никогда.
А потом был чай. И пирог. И жизнь, которая уже не казалась такой колючей.
Спасибо всем, друзья мои! Оставляйте свои комментарии, ставьте лайки и подписывайтесь!🙏💖