Трудясь арт-медиатором в Петербурге, городе с одной из крупнейших мировых коллекций Матисса, приходится регулярно участвовать в дивном аттракционе – вместе с гостями Эрмитажа воспринимать, пытаться оценить работы выдающегося мастера согласно их внутреннему – и внешнему - достоинству. Впрочем, случай Матисса – настоящий камень преткновения именно в вопросах так называемого мастерства. И каждый раз здесь - как первый раз...
В принципе, Анри Матисс – невероятно понятный художник. Для многих – невыносимо понятный. Он никогда не хочет нам ничего сказать, никогда ни на что даже не намекает. Он не пытается подробно описать отдельные объекты - или обобщённые состояния - физического мира. Его цвет не лицемерит и не прячется в складках, тенях и контурах. Цвет Матисса бьёт вас наотмашь и плашмя, использует обширную площадь живописной атаки. Рисунок Матисса не стягивает ваш взгляд в глубину, перспектива здесь – на правах “бедного родственника”. Объекты – это части ковровых, узорчатых бомбардировок художника-радикала, и они стелятся по канвасу - словно титры кинофильма.
Тогда что делает Матисса одним из самых сложных, и, пожалуй, мистических, таинственных художников за всю историю искусства? Не виртуозность итальянского модельера, не точность швейцарского часовщика – и даже не эпатаж дикого модерниста. Градус восприятия в данном случае повышает сама попытка зрителя увидеть на холстах Матисса – искусство.
Эрнест Гомбрих верно замечает, что Матисс включает в игру ритмов все без исключения элементы композиции – и колористические, и линеарные. Он не устанавливает иерархий, а подчиняет цвета и формы единой квази-музыкальной, симфонической, мульти-инструментальной гармонии. Окрашенные пятна перекликаются между собой. Перемигиваются семафоры. Очертания вещей расходятся по канвасу формовочным эхом.
Зададимся вопросом: разве старые мастера не учитывали цветовые комплементарности и контрасты, разве они на размечали пространство синтаксисом черт, втОрящих и союзных, либо предумышленно конфликтных и контроверсальных? Они делали всё это. Получается, что Матисс лишь сбросил с живописи кожуру валёров и эпителий лессировок? Отказался от бережного почерка, оголив провода эскизной формовки. То есть выдал то, с чего обычно начинали – этюд он презентует как готовое блюдо, эскиз – за сделанный, завершённый проект? Если так, то в чём причина его успеха, славы и долгоиграющего влияния на живопись, дизайн, визуальную культуру XX века?
Можно скептически отнестись к художественным способностям Матисса. Он не только не был вундеркиндом рисования, в отличие от Пикассо. Его художественная база стала результатом позднего погружения. Впрочем, этот молодой юрист учился искусству у славных мастеров, например у Моро и у Бугро. Можно ссылаться на бунтарский дух европейского времени – и определить Матисса под гриф “хулиган эпохи” – как дерзкого гения грубого, несносного эпатажа. Его видение удивительно чётко совпадало с цивилизационным трендом. В этом его шанс и его проклятие. Он прославился благодаря моде на эпатаж. Но ограничился ли его дар лишь этим - уловить европейский вайб, использовать его, преследуя успех и дурача заказчиков, в частности Сергея Щукина?
Знать тренд и его использовать – задача маркетолога, или полит-технолога. Художник задаёт тренд, одновременно с философами, одновременно с учёными. Он не апостериори в курсе, он априори в потоке. Он – в потоке дыхания культуры своей эпохи в целом, его непосредственный инициатор, а не дистрибьютор, не агент. По крайней, мере в это хочется верить тому, кто верит в искусство как в сферу Духа, как в что-то абстрактно-конкретное, а вовсе не узко конкретное. Матисса невозможно понять. В него можно только уверовать, то есть исповедовать его как часть символа своей эстетической веры.
В эпоху, в которую творил Матисс, испанский поэт Лорка вводит в философский дискурс понятие “duende”. Про него уже много написано. Нам будет полезно провести различие между дуэнде и духом времени. При этом мы оставим за скобками вопрос их возможной, и неизбежной корреляции, как вопрос специфически философский и требующий для своего разбора выстраивания отдельной смысловой терассы. Итак, дух времени (пресловутый Zeitgeist) в общих чертах известен каждому рефлектирующему – и наблюдательному - существу. Это, как правило, хорошо известный тренд, который легко можно выразить рационально. Например, в годы жизни Матисса это были тренды на революцию в политике и в искусстве, на дискредитацию канона, то есть на сокрушение внутренних и внешних империй.
Дуэнде – вещь настолько тонкая, что её невозможно знать, и в неё необязательно верить. Как необязательно верить в Любовь, Бога или Душу.
Она имеет отношение к искусству. Дуэнде – это, скажем, феномен символического мерцания, умозрительной пульсации, спонтанно ощутимое, совершенно не дискурсивное, не фиксирумое сторонним наблюдателем биение творческой энергии. Дуэнде – это мистический опыт восприятия неуловимой стороны творческого исполнения. Это бытие-в-потоке. Пелевин в романе “Чапаев и пустота” назвал этот поток условной рекой абсолютной любви.
Часто исследователи пишут об энергии Матисса, о его могучем чувстве цвета. Насколько они искренни в таких формулировках – оставим на усмотрение индивидуальной совести каждого из них. Насколько это научно? В очень малой степени. Слишком восторженно и обобщённо. Этим грешат даже выдающиеся искусствоведы. Раз за разом прячутся в размытые формулировки, когда им приходится говорить о Матиссе. Пожалуй, нельзя винить их в этом. Просто ничего другого, по сути, не остаётся, если знаток хочет остаться в пределах рационального, рассудочного дискурса.
Но ведь Дуэнде – это не просто артистизм, это что-то более честное, аутентичное до аутичности… Великим художником Матисса называть проблематично с точки зрения словоупотребления – в этом обороте ощутима семантическая коннотация взыскующего, академически ориентированного пафоса. Гением же называть Матисса (или, например, Кандинского, или Ротко) может только тот, кто готов мужественно признать свою веру в правдивость собственного опыта тонкого чувственного восприятия. Вы верите в существование токсичных людей? Людей радиоактивно фонящих унынием, какой-то ехидной озлобенностью? Вы верите в людей благостных, независимо от слов и дел, статуса и званий, просто своим пребыванием в пространстве распространяющих ни с чем не сравнимое умиротворение, или наоборот – как будто испускающих лучи мыслящего творческого энтузиазма? Если Вы ответили на эти вопросы утвердительно, то вы человек, как минимум, абстрактно верующий. Верующий в некие "эманации". Знать о незримом невозможно. В таком случае, у вас есть все шансы (если ещё не) оценить абстрактное искусство XX века – и Анри Матисса в частности, как художника не просто легендарного и раскрученного, а как личность утонченную, оперирующего незримыми гармониями линий и цвета, под скромной, обманчивой завесой поверхностной неотёсанности, грубости, плоскости.
Действительно ли на полотнах Матисса “живёт Божество”, или нам только хочется в это верить, и мы занимаемся самовнушением, когда пытаемся узреть в неопримитивизме утончённое, неуловимо гениальное продумывание живописных решений? В конечном счете, если кому-то кажется верным второй вариант – его невозможно опровергнуть рациональным образом. Матисс - это не просто предмет вкуса, он ещё и требует веры в свой вкус....
Чем не магия искусства? Убедительно показать, что, на первый взгляд, кривое, плоское и неряшливое – может в своей глубине оказаться деликатным, гармоничным, музыкальным?
Дар Анри Матисса (и других выдающихся модернистов), если он существует, является квази-религиозным фактом , таким образом, типичным примером загадочного duende… Благодаря отказу от “обязательной программы” живописи предшествующих эпох, работа духа становится более очевидной – но всё такой же неуловимой – в своей простоте, в своём обескураживающем эффекте наивной аффектации.
______________________________________________
P.S. Если вам пришёлся по нраву этот, или другие мои тексты на Дзене, приглашаю вас подписаться также на мой телеграм-канал.
Также жду вас в Петербурге на своих арт-медиациях. До новых встреч!