— А если бы у тебя была возможность начать всё заново, ты бы пошла другой дорогой? — Анна задумчиво вертела чайную ложку, наблюдая, как закручивается водоворот в чашке.
— Теперь — да, — голос матери внезапно осип, и что-то неуловимо изменилось в её лице, будто маска дала трещину.
За окном сумерки тихо поглощали дневной свет. В небольшой кухне старой квартиры из детства витал аромат имбирного печенья — мать всегда пекла его к её приезду.
Анна приезжала сюда каждую пятницу после смерти отца — странный ритуал, который возник сам собой. Обычно они говорили о пустяках: соседи, работа, новый сериал.
— Странно, как отчётливо помню эти фигурки слоников, которые папа привозил из каждой командировки, — Анна потянулась к полке, где хранился старый фотоальбом в потрёпанной обложке.
Пальцы матери вдруг сжали сильно чашку. Анна замерла, уловив этот жест.
— Тридцать лет, — голос Ольги Сергеевны звучал как надтреснутый хрусталь. — Тридцать лет я притворялась, что не знаю, где на самом деле он проводил половину этих «командировок».
Звук разбившейся о пол чашки заставил Анну вздрогнуть. Остатки чая растекался по её джинсам, но она не чувствовала этого — её будто оглушило.
— О чём ты? — слова застревали в горле.
Ольга Сергеевна распрямила плечи — жест, который Анна сотни раз видела перед родительскими собраниями, перед визитами начальства, перед любым испытанием — и произнесла то, что перевернуло всю жизнь дочери:
— Твой отец никогда не был тем человеком, за которого ты его принимала. У него... была параллельная жизнь. Почти с самого начала. Сначала короткие интрижки, потом появилась постоянная женщина, — её голос не дрогнул, только пальцы рвали бумажную салфетку на мелкие клочки. — Целый мир, о котором я знала, но делала вид, что не вижу.
Комната поплыла перед глазами Анны. Воздух словно выкачали из лёгких. Её родители всегда были для неё образцом — тихая гавань, надёжность, верность.
— Но... почему? — выдавила она. — Почему ты оставалась с ним?
В улыбке матери промелькнуло что-то такое пронзительное, что у Анны перехватило дыхание.
— Потому что мне казалось, так будет правильно. Ради тебя, ради видимости благополучия. Знаешь, иногда то, что кажется благородной жертвой, на самом деле — обычная трусость. Поэтому я разрешала ему это делать. Даже когда он сам признался мне.
***
Домой Анна возвращалась, словно в тумане. Улицы казались декорациями, автомобили — игрушечными, люди — статистами в чужом спектакле. Всё, во что она так безоговорочно верила, разваливалось на глазах.
Алексей встретил её с теплой улыбкой, но тут же стал серьезным, заметив выражение её лица.
— Что случилось? — спросил он, помогая снять пальто.
И Анна рассказала всё — слова будто прорвали плотину. Она говорила сбивчиво, время от времени замолкая, чтобы перевести дыхание. Алексей молчал, но она видела, как напрягаются желваки на его скулах.
— Не могу понять, — закончила она, вытирая непрошеные слёзы, — как можно просыпаться каждое утро рядом с человеком, зная, что он... что его сердце... что ты для него не единственная...
— Отношения бывают очень сложными, Ань, — осторожно сказал Алексей, обнимая её за плечи. — Может, у неё были веские причины.
— А ты бы смог жить так? — резко спросила Анна, пристально глядя ему в глаза. И вдруг, почти против воли, выпалила: — А если бы у тебя была возможность быть с другой, и я бы никогда об этом не узнала, ты бы воспользовался шансом?
Лицо Алексея дрогнуло в мимолётной улыбке — он принял это за неловкую попытку разбавить тяжесть момента. Но что-то в её глазах — какая-то пронзительная, отчаянная серьёзность — заставило его замереть на полувдохе.
— Нет, — произнёс он с той особенной интонацией, которую приберегал для самых важных вещей в жизни. Взгляд его не дрогнул — прямой, открытый до болезненности. — Ни за что на свете.
И почему-то именно в этот момент Анна ощутила внутри холодок сомнения.
Вечер растянулся в бесконечность. Анна лежала без сна, вслушиваясь в дыхание спящего Алексея. Лунные тени на потолке казались трещинами в картине мира, который она считала незыблемым.
Следующие дни превратились в какую-то тягучую реальность. На работе она забывала, что делала минуту назад.
Алексей пытался разговорить её, но внутри словно захлопнулась дверь. По ночам она думала об отце — теперь она видела его совсем другими глазами.
Его "неотложные дела", его телефонные разговоры в другой комнате, его долгие отлучки... Двойственность его натуры, искусно спрятанная за фасадом идеального семьянина.
К среде их квартира превратилась в пространство, наполненное недосказанностью. Их повседневные ритуалы — утренний кофе, вечерние новости — сохранились, но стали механическими, выхолощенными.
Не то чтобы они ссорились — хуже: между ними выросла стеклянная перегородка, которую Анна возводила по кирпичику, сама того не осознавая.
— Ань, давай уже проговорим это вслух, — слова Алексея прозвучали в тишине гостиной после того, как она в который раз ускользнула от его прикосновения, словно от ожога.
В его голосе переплелись усталость и тщательно скрываемая тревога. — Последние дни я живу с твоей тенью. Ты здесь, но тебя будто украли.
Анна долго изучала его лицо — такое родное, знакомое до последней чёрточки. Они прожили вместе семь лет. Неужели она могла утверждать, что знает его настоящего?
— Всё думаю о том, что сказала мама, — тихо произнесла она. — И не могу отделаться от мысли: вдруг это... в природе вещей?
Его глаза сузились: — То есть, ты сейчас всерьёз считаешь, что все мужчины устроены одинаково? Что у нас какой-то... врождённый дефект характера?
— Не знаю, — она потёрла виски. — Просто отец казался таким... цельным. Настоящим. Кто бы мог подумать?
— Я не твой отец, — в его голосе звучала сдержанная обида.
— Я этого и не говорю... — она запнулась.
Между ними растекалось молчание, терпкое, как забытый в чайнике чай. За окном сгущалась ночь, в доме напротив горели десятки окон — чужие жизни, чужие тайны. Сколько таких, как её отец? Людей с двойным дном, с тщательно охраняемыми закоулками души?
— Просто ответь, — внезапно произнесла она, глядя прямо на него, — если бы я сказала: живи как хочешь, только не рассказывай мне — ты бы согласился?
— Что? — он выглядел совершенно сбитым с толку.
— Если бы я предложила: делай что угодно, с кем угодно, единственное условие — не дай мне узнать. Так делал мой отец. И, наверное, многие другие.
Лицо Алексея словно превратилось в живое полотно — сперва недоверчивое изумление приподняло брови, затем осознание расширило зрачки, а наконец что-то надломилось в уголках губ, как будто её слова оставили невидимую, но глубокую царапину.
Он дёрнул рукой, задев чашку — тёмная жидкость разлилась по столу причудливым узором, но он даже не посмотрел в ту сторону.
— Ты... серьёзно думаешь, что я бы так поступил? — его голос стал жёстким.
— Я не знаю, что думать, Лёш, — она чувствовала, как предательски дрожат губы. — Я запуталась. Всё, во что я верила, оказалось миражом. Папа был таким человеком... Что, если это просто... норма?
— Анна, — он почти никогда не называл её полным именем, — я понимаю, тебе больно. Но не надо проецировать грехи своего отца на всех мужчин и на меня в частности.
— Откуда мне знать наверняка... — начала она.
— Потому что я говорю тебе, — он взял её руки в свои, крепко сжал. — Я не твой отец. Я никогда не был таким и никогда не буду.
Его глаза были прозрачными, как родниковая вода. Но разве глаза её отца были мутными? Он тоже смотрел прямо, говорил уверенно, не запинался.
— Я хочу верить тебе, — еле слышно сказала она.
— Тогда верь.
Но где-то в глубине души Анна понимала, что эта рана не затянется за пару дней. Её мир пошатнулся, фундамент дал трещину, и ей нужно было время, чтобы построить его заново — на основе более сложной, неоднозначной правды.
Телефонные разговоры с матерью превратились в пытку — неловкое молчание, оборванные фразы, повисающие в воздухе вопросы.
Анна не могла перестать думать: как можно было столько лет жить с человеком, зная, что часть его жизни принадлежит кому-то другому?
— Может, стоит всем вместе встретиться? — предложил Алексей, наблюдая, как Анна в очередной раз торопливо заканчивает разговор с матерью. — Сесть и всё как следует обсудить.
— О чём тут говорить? — она с раздражением отбросила телефон. — Она тридцать лет притворялась. Я не понимаю, как можно было...
Что-то мелькнуло в его глазах — проблеск понимания.
— Послушай, — сказал он осторожно, — иногда нам самим трудно разобраться в собственных мотивах. Может, стоит поговорить со специалистом?
Анна хотела огрызнуться, но что-то в его тоне остановило её. Впервые за эти дни она увидела не собственные страхи, отражённые в его глазах, а простое человеческое участие.
Ольга Сергеевна наотрез отказалась.
— Ворошить прошлое — только бередить раны, — её голос в трубке звучал устало. — Всё это давно в прошлом. Его уже нет, я привыкла.
— Мама, — Анна почувствовала неожиданный прилив нежности к этой женщине, несмотря на всю пропасть непонимания между ними, — это важно. Не для него — для нас.
***
Психолог оказалась совсем не такой, как представляла Анна — никаких очков на цепочке и блокнота для записи. Просто внимательная женщина с тихим голосом и живыми глазами, не спешащая с выводами.
— Скажите, Ольга Сергеевна, почему вы остались с ним? — спросила она после получаса неспешного разговора о жизни, о влиянии прошлого на настоящее, о механизмах принятия решений.
Мать Анны сидела, выпрямившись, как на приёме у хирурга — поза, знакомая дочери с детства. Поза человека, готового услышать неутешительный диагноз.
— Мне было страшно, — наконец произнесла она так тихо, что Анна едва расслышала. В кабинете словно сгустился воздух. — Я боялась до дрожи остаться одна.
Анна вздрогнула — в голосе матери было столько застарелой боли.
— Когда я узнала в первый раз, я решила, что это случайность, — продолжила Ольга Сергеевна, глядя куда-то мимо них. — Потом думала — одумается. А потом... потом просто стало слишком поздно что-то менять. У нас была ты, наша семья, наш дом...
— Ты осталась ради меня? — в горле Анны словно застрял ком.
Мать невесело усмехнулась: — Я убеждала себя в этом. Но правда в том... — она впервые за всё время посмотрела прямо на дочь, — что я смертельно боялась стать ненужной.
Он всегда умел... убеждать. Говорил, что мужчинам физически необходимо больше, чем может дать одна женщина. Что это ничего не значит, просто инстинкт. Что настоящая, главная жизнь — это наша семья.
— И ты верила в этот бред? — Анна едва сдерживала дрожь в голосе.
— Я заставляла себя верить. Так было... проще, — Ольга Сергеевна опустила взгляд. — Проще, чем признать, что для него я была... недостаточной. Что я не сумела удержать его по-настоящему.
Психолог мягко вмешалась: — А разве его выбор — это ваша ответственность? Разве его поступки говорят о вашей ценности?
— Нет, — неожиданно твёрдо произнесла Ольга Сергеевна. — Нет.
Это слово прозвучало как удар колокола. Анна увидела, как по щеке матери скатилась одинокая слеза — первая, которую она видела со дня похорон отца.
— Я жалею, что не ушла от него, — сказала Ольга Сергеевна, и плечи её поникли, словно она наконец сбросила неподъёмный груз. — Я заслуживала большего.
В этот момент Анна увидела перед собой не привычный образ несгибаемой, всё выдерживающей женщины, а просто уставшего человека.
Человека, принёсшего в жертву свою жизнь ради сохранения иллюзии.
Домой ехали молча. Алексей встретил их с готовым ужином. Он не стал засыпать вопросами, просто крепко обнял обеих, когда они переступили порог.
Поздно вечером, когда Ольга Сергеевна заснула в гостевой комнате, Анна вышла на балкон. Алексей появился следом, накинул ей на плечи тёплый плед.
— Знаешь, — сказала она, глядя на огни ночного города, — мне всегда казалось, что их брак — это эталон. Что мой отец — образец настоящего мужчины.
— Никто не безупречен, — тихо отозвался Алексей.
Она обернулась к нему: — Но ведь есть разница между обычным несовершенством и... тем, что делал он. Он предавал её ежедневно, понимаешь? Каждый божий день.
— Понимаю, — он взял её руку. — И я вижу, как тебе страшно.
— Меня преследует мысль, что однажды я поймаю в тебе отголосок отцовских черт, — слова застревали в горле, но она заставила себя произнести их. —
Ловлю себя на том, что боюсь проснуться в спектакле, где моя роль — быть счастливой и ничего не подозревать.
Алексей помолчал, словно взвешивая каждое будущее слово. Его глаза казались темнее, чем обычно.
— Не стану обещать, что не совершу никогда ошибок, — произнёс он наконец с той особой интонацией, которая всегда выдавала в нём предельную искренность. — Но есть вещи, на которые я не способен ни при каких обстоятельствах. Предать тебя так, как твой отец предал твою мать — одна из них.
Анна вглядывалась в его лицо, как будто искала какой-то знак, скрытый шифр, который подтвердил бы правдивость его слов. Гарантий не существовало, и она это понимала.
Но в какой-то момент внутри неё что-то отпустило — будто тугой узел, стягивавший лёгкие все эти дни, наконец ослаб. Она смогла сделать глубокий, настоящий вдох.
Во сне отец явился к ней таким, каким она хранила его в памяти — с вечной искоркой в глазах, с непокорной прядью волос, падающей на лоб.
Не тот мужчина, чью двойную жизнь она теперь узнала, а тот, кто подбрасывал её к небу, когда ей было пять.
Он стоял у резной калитки их дачи, залитый летним солнцем, и его рука поднялась в жесте мольбы.
Утром, проводив мать до такси, она вернулась в квартиру и обняла Алексея так крепко, как будто собиралась удержать весь мир.
— Спасибо, — шепнула она. — За что? — удивился он. — За то, что ты — это ты. За то, что ты не он.
Читайте от меня также:
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами был Джесси Джеймс.