Двенадцать лет минуло, как поселился Матвей Фомич возле Адуя, беспокойной в половодье и ласковой летом реки. Медвежьим углом называли те места редкие охотники, забредающие в поисках дичи к устью Берёзовки. И, правда: гиблые места были, болотистые. Порой сизый туман стоял в низине неделями, пока налетавший ветер не съедал его, выплёвывая клочки на горку, к дому старика. Шёл ему седьмой десяток, добавляя с каждым годом хворей, ломоты в суставах и усталости. Даже одиночество, никогда его не тяготившее, становилось всё тяжелее, давило на плечи маетной безысходностью. Одному вести хозяйство становилось неподъёмно: заготовка дров, пропитание, поддержание быта отнимали все силы, а главное – время. Не для того поселился Матвей в этих краях, вдали от суеты и страстей, чтобы заниматься тем, чем занимаются все в его родных Колташах.
Он беззаветно любил камень. В любом его проявлении: будь то добытый из жилы самоцвет или найденная на тропинке весёлая галечка.
-А что? Она, ежели с чувством подобрана, тоже душу греет, не хуже вашихалмасов - любил повторять старик очередному охотнику, показывая окатанные кварцы, в изобилии встречающиеся по обрывам. Мало кто догадывался, что Матвей Фомич был, не просто влюблён в камень, он был горщиком, разведчиком самоцветов от Бога: старик искал жилы, ведомый такими нитями, которые в большинстве своём утеряны современными добытчиками.
Однажды, когда уральская осень стала по-октябрьски кусачей, в дом Матвея кто-то поскрёбся. Еле слышно, так, что старик, пытавшийся подшить исхудавшие валенки, встрепенулся только после тихого стона снаружи. Открыл дверь рывком и вскрикнул. На крыльце лежала девушка лет тринадцати, в потрёпанной телогрейке и чёрных сапожках. Она умирала.
Как ходил за ней горщик, долго рассказывать. Отварами поил, конечно, бульонами, камешки, опять же, под подушку подкладывал, да мало ли что…
Но пошла на поправку гостья довольно споро, через неделю. Тогда и заговорила впервые. Матвей и не знал, куда глаза со смеху деть: вроде, не предстало смеяться по такому поводу.
Лиза, так девушку звали, из крепкой екатеринбургской семьи была: в достатке жили, что такое голод да холод не то, что не знали – не слыхивали ни разу.
Но вот решили родители дочку к природе приучать, за опятами повезли. Да не куда-нибудь, за Пышму сразу! Пусть де, научится и грибы собирать, и природу любить единовременно, когда по закраю тайги пройдётся…. Девочка и прошлась – пенёчки с брусникой, когда снегом чуть припорошены, на редкость красиво и вкусно смотрятся. Заблудилась, бедолага. Ну, вспомнила отца наставления, пошла по следам назад. Да где уж там…. Так и постучалась к Матвею через четыре дня.
Старик сидел, пил чай и размышлял.
По всему выходило, что девушка прошла ни много, ни мало, двадцать вёрст. Без дорог, топями, минуя несколько серьёзных ручьёв. Стоит ли говорить о трудных ночёвках на сырой земле, страхе быть съеденным хищником и безумным голодом, который Лиза утоляла редкими перемёрзшими ягодами и грибами, большинство которых было ей незнакомо.
«Из такой девки толк, может и вышел бы…» - Матвей размышлял, что делать дальше. Точку поставила сама Лизавета, однажды спросив старика:
-Матвей Фомич, а Вы здесь просто живёте?
И это «просто живёте» так задело горщика, что он исподлобья глянул на девушку и сказал:
-Завтра пойдём, покажу тебе. Как на Урале живут. Просто живут. Камнями…
Утром, натянув на девчушку свой старый ватник и взяв лопату, старик повёл её на копи Тоши.
-Смотри, Лизавета, вот это – самоцветная жила, - и он показал ей пегматит в борту ямы. В такой жиле есть кармашки, заполненные глиной, в которых растут разные камешки, - и он достал из кармана длинное веретёшко прозрачного корунда, глубокого синего цвета, - например, такие….
Лиза взяла камень в руку и долго любовалась, перекатывая земное чудо в ладони. Потом прошептала: красивый… - и протянула камень Матвею.
-Оставь себе, - улыбнулся горщик, - редкий камень, дюже редкий. Продашь, когда, много безделушек купить сможешь.
Лиза поморщилась, тряхнула копной рыжих волос:
-Нет, не надо. Я.… Сама хочу найти - и неожиданно заглянула в глаза спасителю, - ты мне поможешь, деда?
Матвей крякнул, отвернувшись, глаза его вдруг стали влажными, чего не случалось на памяти старика ни разу.
-Де-да… - он просмаковал забытое слово на кончике языка, смешно жмурясь. Спохватившись, нахмурился, посмотрев на гостью.
-Ты чего это удумала, а? У тебя семья все слёзы, поди, выплакала, все молитвы прочитала. Ты, мельча, детей своих не хоронила, меру такого горя не знаешь. Заздоровеешь, домой уйдёшь. Моё слово твёрдое.
Старик сжал губы, с вызовом посмотрев на взъерошенную Лизу.
-Не к тому я, деда. Я к тебе приходить буду. Можно? – девушка прижалась к нему, обняла, - спасибо тебе.… И заплакала.
Проводил Матвей потеряшку до тракта через три дня, остановил подводу и долго о чём-то шептался с возничим, после отсыпав тому в ладонь золотистых искорок.
-Ну что, приедешь ко мне? – хитро прищурился горщик, усаживая Лизавету в телегу.
-Обещаю, Матвей Фомич – Лиза посмотрела серьёзно, - а ты обещай, что научишь меня искать самоцветы. И Матвей через силу выдавил, испытывая странные чувства, от страха до благодарности:
-Обещаю…
Девять лет минуло с той поры. Матвей медленно угасал, потихоньку пересекая ту черту, которая служит порогом в другие миры, нами не хоженые. Вроде, вот человек, живой: мыслями крепкий, походкой твёрдый, а смотришь – уже глаза поволокой подёрнулись, и разговор промеж себя странный ведёт, усталый….
Значит, человек уже к иным знаниям тянется, иных учителей ищет.
…Стоял апрель, когда к старику постучалась та, которую он и не чаял более увидеть. Матвей распахнул дверь и долго смеялся, ухая в кулак, увидев Лизу. Девушка была нагружена большущей котомкой, из которой торчала несуразная рукоять кирки, лопата….
Горщик принял вещи и на правах хозяина усадил гостью пить чай.
-Ну, рассказывай – в голосе Матвея слышалось волнение, с годами он стал хуже владеть собой.
-Да что рассказывать, Матвей Фомич? Городская жизнь сытая, скучная. Я ведь, после того случая, так и не пришла в себя. Доктору показывали даже, профессору. Всё лес снится, да камни… Странные сны. Вот, - вытащила подаренный ей когда-то корунд – всегда с собой ношу, так люб пришёлся.
Надумала я, Матвей Фомич, у тебя пожить немного. Не прогонишь? – Лиза улыбнулась виновато, но глаза остались прозрачными, твёрдыми, точно льдистый кварц из Тощака. По всему видно, девчонка решение приняла, и отступать не станет.
А горщик…. Радостно ему такое слышать, чего уж там. Для строгости спросил только:
-А радетели что? Так и отпустили прям?
-Нет, конечно… - Лиза затуманилась. Ругались, понятно. Маменька плакала….
Да только нечего мне в городе делать, пока такие камни – она кивнула на расставленные по всей избе друзы – в земле лежат. И вдруг, хитро посмотрев на старика, добавила – моё слово твёрдое!
Горщик только крякнул в бороду:
-Ну что ж, тогда спать ложись, Лизавета. Беру я тебя в ученье. Всё покажу, что знаю, сквозь землю зреть будешь. Смотри только, не пожалей опосля….
И потянулись для девушки дни, полные удивительных открытий, восторга и слёз неудачи.
-Видишь, выворотни торчат? Деревья этой весной повалило, шибкий тогда ветродуй гулял. Первым делом надо их осмотреть, всё легче, чем лопатой глину ковырять – поучал Матвей серьёзную Лизавету, когда вышла она на свою первую разведку, вдоль Парфёновки.
-Жилу увидишь, сразу поймёшь – она! Сильно отличительно будет, - старик подмигнул, - она даже пахнет иначе….
-Ты, родная, по дорожке-то шагай, а поглядывай под ноги больше, не всё по сторонам. Видишь, скварец тёмный лежит, кусочком? И как будто не катанный вовсе. Это, дочка, ядро жильное. Под таким на Адуе самые баские камешки родятся. Знать, жилка где-то рядом притаилась…
Матвей давно уже называл Лизу дочкой, с молчаливого её согласия.
Девушка впитывала каждое слово, как губка, выжимая переполнявшие её знания в океан души. Часто, вечерами, она пересказывала услышанное за день, задавая горщику каверзные вопросы. Матвею было лестно внимание, и время текло легко и весело, журча весенними ручейками.
-Гляди, Лизавета, вон горушка у болота вскинулась, точно грядка у моей бабки покойной, такая же длинная, да несуразная. То, может, и жилка скварцевая поднялась, бери щуп! – и мастер учил девушку работать самым удивительным из инструментов.
-Слышь, как пошло! – он, по-молодецки, оскалился, пока Лиза вслушивалась в чистейший звон после очередного укола, - копай, дочка!
И Лизавета брала короткую лопату и училась правильно снимать дёрн, дресву, выбирая дымчатые кварцы из самоцветного развала у Таборского болота.
Из всех погребков, что они находили, девушка брала по камню, остальное оставляла на месте.
-Зачем мне больше? – смеялась она под недоумёнными взглядами старого горщика, не принимающего такого отношения к добытому, - разве что, тебе продать, да лешему?
И наступил день, когда Лиза сказала:
-Сегодня я поведу, Матвей Фомич. У Листвянки погуляем, давно меня к этим местам тянет.
Горщик нахмурился, покачивая седой головой, но, зная крутой характер гостьи, поперёк говорить, не стал. Задумчиво посидел, прихлёбывая брусничный морс, и вздохнул:
-Будь, по-твоему, дочка. Покажи, чему тебя старик научил. Уважь ремесло….
Шла середина августа, лес дышал накопившимся за лето жаром. Год выдался сухой: даже разнотравье у Адуя, обычно буйное, зелёное, хрустело под сапогами, словно хворост.
Преодолели реку быстро: на броде, вопреки обыкновению, воды было чуть выше колена.
Лизавета поднялась на берег в устье Безымянного ручья, сейчас почти сухого, осмотрелась.
Она ходила вдоль реки, немного забирая к лесу и задумчиво крутила щуп, всматриваясь в низины, холмы и склоны не глубокого овражка. Ковырнула под старым корнем, потом сместилась к подошве лесистой горки и ковырнула уже увереннее. Хитро посмотрела на Матвея, чуть отступила и со всей своей девичьей силы вонзила лопату в землю. Раздался плотный, вкусный хруст пегматитовой жилы.
Лиза пустилась в пляс вокруг черенка, закричала:
-Матвей Фомич, я её нашла! – и вскинула руки в победном жесте.
Горщик, не сдерживая своей радости, тоже крикнул что-то, но девушка не услышала: налетевший порыв жаркого ветра унёс слова в сторону Режа.
И в этот момент на Лизу выскочил заяц, смешно загребая задними лапами, пронёсся рядом, не обращая на человека внимания.
-Деда, смотри! – выросшая в городе, она не могла без восторга видеть лесную живность.
Матвей резко обернулся, вслушиваясь в приближающийся хруст, потянул носом воздух:
-Доча, к реке! Беги, быстрее! – вдруг закричал он, но было поздно.
Радость этой маленькой победы притупила внимание старика, впервые заставив его окунуться в чувства другого человека.
Первый удар верхового пожара пришёлся вдоль реки, между Лизой и Матвеем, отсекая её от спасения. Стихия шла огненным фронтом, сметая на пути всё: от куста дикой малины до вековых елей. Это был один из тех пожаров, что случаются на Адуе раз в столетие, и сеют смерть без причины, без разбора….
Матвей что-то кричал, размахивая руками, видимо, умоляя Лизу пробиваться к нему, к воде. Но девушка, обернувшись к приближающемуся валу, опустилась на землю, покачиваясь…. Её нервы лопнули, словно тонкая леска под тяжестью крупной рыбы.
Вторая волна смертельного прибоя уже накатывалась с юга, смывая остатки зелёных пятен и Лизе, ставшей достойной преемницей старого мастера, оставалось жить несколько ударов сердца.
В этот момент горщик вдруг дико, страшно закричал и упал на колени, ударив ладонями в родную землю. Судорога прокатилась до реки, и Адуй встал такой стеной, что выплеснулся на берег весь, без остатка, преодолев крутой склон и добравшись спасительным языком до Лизы.
Спустя несколько минут она, молча, плакала на сыром островке, мокрая, напуганная, но живая. Огонь прошёл мимо, не вступая в схватку с тем, что ему не подвластно.
…С той поры много лет минуло.
Девушка, сказывают, в город тогда вернулась: не по плечам женским груз пришёлся, видимо. Но и после ещё, деды шептались, мол, ходит иногда женщина по Адую, жилы ищет. Но хитро как-то: занорыш вскроет и так оставит, камень не берёт, дурёха. А занорыши знатные попадались! Раз только, говорят, вчистую выбрала: по следам догадались уже, что корунд был, синий.
Матвея не нашли.
То ли река, отступая, забрала его с собой, то ли сам ушёл, не понятно. Пожар тогда по обеим сторонам был, изба дотла сгорела. Только друзы цитрина на пепелище ещё долго лежали, из морионов отпечённые.
Одно знаю точно, с тех пор вода под осень в одночасье из всех ям, из всех колодцев на Адуе уходит, прячется.
Почему, как думаете?
Всем фарта!
Подписка и лайки приветствуются!
Для души
Продажа на
Поддержать автора рублём можно ЗДЕСЬ