Сколько я блуждал по темному лесу, мне было неведомо, но очень скоро я выбился из сил и глубоко пожалел, что послушался Лютана. «Лучше бы он поколотил меня прямо там, на поляне, - проносилось в моей голове, - нежели вот так трястись от страха посреди ночной темноты!»
По счастью, летом – ночи короткие, и вскоре я приметил в небе проблеск занимающейся зари. Я чуял, что забрел куда-то очень далеко от поляны и, тем паче, деревни, и мне стало поистине жутко.
В лесу начало потихоньку светать, но я не узнавал дебрей, в которых оказался. Весь лес, что находился дальше поляны, казался мне одинаковым. Мысль о том, что я не сыскал цветка папоротника, пугала меня не столь сильно, сколь дума о родных. Я не сомневался, что мать с отцом давно воротились домой и, обнаружив мою пропажу, места себе не находят!
Где-то позади меня треснул сучок в густых зарослях, и я обернулся, содрогаясь от ужаса. Всякое слыхал я про наши леса. И нечисть тут водилась, и зверья дикого было полно, оттого в который раз я отругал себя за покорность Лютану.
- Вот ведь гадкая девка эта Ладислава! – воскликнул я вслух, дабы заглушить растущий внутри страх. – Зазря пожалел ее! Все равно умудрилась мне очередную пакость сделать! Ух… так ей и надо, гадюке! Выклевал ей глаз Ярошка и правильно сделал! Заслужила, видать! Ой…
Я внезапно застыл на месте, потому как кусты в некотором отдалении от меня зашуршали, и послышался сухой треск ломающихся веток. Сквозь заросли явно продиралось нечто, и это нечто приближалось ко мне…
Невольно я попятился назад и вскоре наткнулся спиной на ствол какого-то дерева. Я хотел вскрикнуть, но от испуга из моего горла вырвался лишь хриплый писк. Неведомое существо ответило на мой голос нечленораздельным урчанием, и спустя пару мгновений мне навстречу вышел огромный бурый медведь.
От отца и наших деревенских охотников я слыхал, что с хозяином леса надлежит вести себя смело, но спокойно, а, самое главное – держаться с почтением. Наши мужчины говаривали, что, ежели медведь учует лютый страх али явную угрозу, то может напасть на человека.
В моей голове все смешалось; я пытался выровнять дыхание, дабы не пыхтеть столь громко от охватившего меня ужаса. Двигаться в сторону я не решался, пойти на медведя – тем паче. Я стоял, прижавшись к стволу дерева, и таращился на мохнатого зверя во все глаза.
- Токмо не подходи ко мне! – дрожащим голосом затараторил я. – Не подходи! О, всемогущий Велес, спаси меня от этого медведя! Убереги, защити! Ох… а ежели…
Я замолк, оглушенный внезапным ревом хозяина леса. Он продолжал стоять на месте, с шумом втягивая ноздрями воздух и тяжело дыша.
- Пошто глядишь на меня? – жалобно вопрошал я, старательно избегая медвежьего взгляда.
Это было еще одно правило, о котором сказывали деревенские охотники: никогда не встречаться взглядом с косолапым. И вдруг… случилось то, чего я страшился более всего: зверь медленно пошел прямо на меня.
Чуя, как подкашиваются ноги от осознания своей беспомощности, я зашептал все подряд молитвы нашим богам, какие только мог припомнить. Медведь, меж тем, приближался, и ему оставалось сделать до меня какой-нибудь десяток шагов. Перед глазами у меня все поплыло – как тогда, на речке – голова закружилась, и по телу пробежала волна неведомого огня.
- Не трогай меня… токмо не трогай… - пробормотал я и упал, будто подкошенный, на мягкий лесной мох.
На какое-то время меня окутала темнота. Затем, сквозь небытие, я услыхал рядом чей-то голос – мужской, незнакомый. Он звал меня по имени, вырывая из забвения:
- Велимир! Эй, Велимир! Очнись! Приди в себя!
Я с трудом разлепил веки и сквозь мутную пелену разглядел очертания человеческой фигуры.
- Очнись, Велимир! Надобно подать голос: ищут тебя.
- Ч… что? – пролепетал я непослушным языком.
Когда зрение прояснилось, я увидал, что надо мной склонился мужчина, походивший на лесного охотника. Через плечо его был перекинут лук и колчан со стрелами, из-за искусно расшитого пояса торчала рукоятка топора. Пояс… как хорош он был!
- Погляди-ка на меня, Велимир! – мягко приказал мужчина.
Я поднял на него глаза и вдруг широко распахнул их:
- А откуда тебе… известно… кто я?
Чужак усмехнулся, и в усмешке его проскользнуло нечто столь родное, что сердце мое дрогнуло. Я моргнул, не отводя взгляда от лица охотника.
- Да ты сам назвал мне свое имя! – ответил он. – Подай-ка голос: ищут тебя.
И впрямь, откуда-то из глубины леса послышалось эхо переклички.
- Я… я здесь! – хрипло проскрипел я и закашлялся, прочищая голос. – Я зде-е-есь!!
- Вот и славно, - подмигнул мне охотник. – Теперь уж не пройдут мимо.
- А ты… кто таков?
- Я-то? Да я нездешний. Молви лучше, как же тебя одного ночью в лес понесло?
- Купальская ночь ведь… я цветок папоротника сыскать хотел…
Мужчина рассмеялся:
- Цветок папоротника?
- Угу…
- Ночь уж на исходе! Время чудес позади. Дожидаться тебе теперь целый год до следующего Купалы. Подымайся-ка на ноги, малец, да гляди в оба: зверья в лесу полно дикого.
- Да! Зверь! На меня же чуть медведь не напал! – выкрикнул я, припомнив недавно пережитый ужас.
- Так уж и напасть желал? – усмехнулся охотник. – А ведомо ли тебе, что медведи чуют человеческий страх?
Я кивнул:
- Наши мужчины говорят, что выказывать страх перед зверем не надобно. Но и грубость свою являть опасно.
- Верно молвят ваши мужчины! Медведь – хозяин леса, как тебе известно, потому вести себя с ним надлежит почтительно. Не кидаться на него, не бросаться камнями али палками. Следует потихоньку отступать, да токмо не бегом и не поворачиваясь к зверю спиной. Пятиться надобно, не выпуская медведя из виду. Притом не гляди ему прямо в глаза и не вздумай дразниться: с хозяином леса шутки плохи! Коли правильно себя поведешь, останешься цел и невредим.
- Ого как! – восхитился я. – Ты, должно быть, частенько с медведями встречался!
- Было дело, - уклончиво ответил охотник. – Ну, пора мне.
- Постой! Не оставляй меня покамест одного!
- Да народ ваш уже близко. Поди, отец тебя ищет.
- Ты про лес многое ведаешь? Скажи, правду ли молвят, будто медвежья кровь особой силой обладает? Старики наши сказывают, ежели убить медведя да его темной крови испить, чародеем станешь!
Мужчина усмехнулся и произнес, пристально глядя на меня:
- Что ж, есть такое поверье… но разве не ведомо тебе, что убивать хозяина леса – тяжкий грех? Богов тем самым разгневаешь, милости их лишишься.
- Знамо дело… - пробурчал я. – Токмо уж больно любопытно, каково это – силу таковую обрести…
- В тебе и без того сила большая дремлет! Сам разве не чуешь?
- Во мне?! – я вытаращился на охотника. – Пошто так мыслишь?
- Дак тут тайны-то нету никакой! – рассмеялся он. – Коли медведь тебя не тронул, прошел мимо – стало быть, не решился с тобою в схватку вступать! Ежели зверь чует сильного соперника, он не спешит нападать. Того, кто может дать ему отпор, но ведет себя почтительно, медведь уважает.
- Во как… - прошептал я, не веря своим ушам. – Но я… я ведь мал еще, откудова силы-то у меня? Он ведь задрать меня мог, я бы и пискнуть не поспел!
- Значится, не пожелал этого! Думается мне, ты вырастешь сильным и смелым! Токмо помни: силу свою надобно беречь да уметь ей распорядиться! Вот и вся хитрость.
- Правда? Ты мыслишь, сильным я стану? – моя душа замерла от радости. – Ох, кабы так! Тогда бабка Ведана, вестимо, и одарит меня оберегом охотника! Стану я, как наши мужчины, по лесам бродить за дичь стрелять! Все тропы исхожу, ничего не забоюсь!
- Ну-ка, а песню-то какую про леса эти помнишь? Ведаешь, что у охотников свои песни есть, свои поверья и обычаи?
- А то как же! Вот дед Нечай, что по соседству, прежде охотником ловким был! Он мне такую песню старинную пел.
Прикрыв глаза, я затянул древний напев, который много раз слыхивал в избе деда Нечая:
Расступись, дремучий лес,
Покажи все тропы тайные.
Под защитою небес
Я брожу путями дальними.
Много, лес, ты повидал –
Пробудись же от забвения!
Подари, луны оскал,
Мне свое благословение…
Мне дозволь в лесной глуши
Дичь подбить стрелами быстрыми,
Скрипнуть тетивой в тиши
И пустить стрелу посвистывать.
Ты дозволь, дремучий лес,
В дом забрать добычу добрую.
Под защитою небес
Выйду на охоту скорую…
Увлекшись тягучей песней, я не приметил, как мой неведомый спаситель куда-то исчез. Я стал озираться по сторонам, кликать его, но напрасно. Покинул меня этот охотник так же тихо, как и подобрался ко мне. Я стоял, прижавшись спиной к жесткому стволу дерева, совершенно один. И вдруг…
- Велимир! Сынок!
Из густого ельника вынырнул мой отец, за ним – еще несколько наших мужчин. Я радостно кинулся им навстречу:
- Отец! Отец! Ты сыскал меня!
- Слава богам, Велимир! – он с облегчением воздел руки к небу. – Пошто ты в лес убег?! Мать места себе не находит! Воротились мы домой, а сына след простыл! Что тебе взбрело в голову? Лютан сказывал, будто видался с тобой мельком на поляне! Пошто ты сестриц оставил?!
Слезы обиды навернулись мне на глаза:
- Не виноватый я! Лютан это все! Сам он меня за цветком папоротника послал!
- Заради чего же? – восклицал отец.
- На поляне это было! Ладислава ему соврала, будто я вызвался для нее цветок папоротника сыскать! Ну, Лютан и молвил, что долг твой позабудет, коли я цветок сыщу!
- Ох… а пошто ж ты из дому-то убег?
- Дак Полеля захворала! В жар ее бросило, плакала она, вот я и кинулся за вами на праздник!
- Ох, боги… - сокрушенно покачал головою отец. – Не надобно было Лютана слушаться! А ежели бы мы не сыскали тебя?!
Мужики согласно закивали:
- И то верно, лес-то дремучий! Куда сунулся малец! Э-э-э, Лютан что удумал: папоротник рыскать! А чего за долг-то у тебя перед ним, а, Будай?
- Паршивец… - процедил сквозь зубы отец. – Мальцом порешил расплатиться за дела наши…
- Что сказываешь? – не смекнули мужики.
Отец лишь покачал головой и громко молвил:
- Воротиться скорее надобно! Едва на ногах Велимир стоит!
Я заплакал. Сказалась одолевающая меня усталость, обида из-за поступка старейшины и радость оттого, что все дурное позади. Отец подхватил меня на руки.
- Не горюй, сын! Скоро будем дома. Мать, поди, все глаза уж выплакала.
- А я медведя видал! – выпалил я, с облегчением устраиваясь в руках отца.
- Чего молвишь? Медведя?!
Мужики закачали головами:
- Вот это да! Вот тебе и купальская ночь… и от поляны-то не так далече! Не испужался, видать, медведь шума-то!
- А разве я не глубоко в лес забрел? – изумился я.
Отец кивнул:
- Ты, видать, кружил по одному месту, потому и сыскали мы тебя скоро. А от поляны тут и правда недалече!
- А я еще охотника видал! Не нашего! Чужака!
- Какого еще охотника? – подивился отец, переглянувшись с мужиками.
- Имени он не называл. Сказывал, не здешний, по лесам тут бродит. Высокий такой, волос – длинный… а еще пояс у него был расшит на диво! А за поясом топор заткнут, за спиною – лук и колчан со стрелами.
- Кто ж это? – вопрошали друг друга мужики. – Знамо дело, чужаков тут нету! Из наших кто, вестимо?
Отец сказал мне:
- Да ты, Велимир, не признал просто. Верно, кто из наших охотников тебе повстречался.
Я отчаянно замотал головой:
- Всех деревенских я наперечет знаю! Чужак это был! Он мне подсобил от забвения оправиться! Про медведей сказывал!
Один из мужиков хмыкнул в бороду:
- Ну-ну… видать, мальцу со страху что примерещилось… али заснул, не приметил как.
- И то верно: откудова тут чужаку взяться? – поддакнул отец. – Места наши таковы, что народ поодиночке сюда не забредает!
- Бывало как-то… - возразил один из мужиков, - да то на моей памяти от силы раз али два за всю жизнь случалось…
- Твоя правда! – кивнул другой. – Коли бы чужак какой и заплутал, он бы не исчез, а нас дождался! Куда ж твой охотник делся, Велимир?
- Не знамо, куда… - пробормотал я, и щеки мои вспыхнули.
Теперь уж и мне стало казаться, будто не было вовсе никакого охотника и песню я пел не ему, а себе самому…
Мать встретила нас дома с опухшими от слез глазами, переодетая в простую одежу, с растрепавшимися косами.
- Слава богам! – воскликнула она, увидав отца со мною на руках.
- Ве-ли-мир! Ве-ли-мир! – повторяла маленькая Полеля, а Леля вторила ей: - Братец! Нашелся!
Отец поставил меня на пол посреди горницы, и я тут же опустился на лавку от усталости: ноги мои подкосились. Мать кинулась ко мне: обнимая и плача, начала стягивать грязную одежу:
- Сынок! Велимир! До чего ты напужал нас! Чего я токмо не передумала… слава богам, сберегли они тебя, сохранили!
На меня вдруг накатила полнейшая немочь, сон тяжестью сковал веки:
- Ма-ма… - пробормотал я. – Спать дюже охота… можно я улягусь?
- Да ты здоров ли?! – всполошилась мать. – Цел?!
- Жив и невредим! – кивнул отец. – Пущай ложится, Клёна. Сам я тебе все расскажу.
Получив одобрение отца, я упал без сил на свою лежанку и, казалось, мгновенно заснул, едва мать накрыла меня чем-то мягким и поцеловала в лоб.
- Недалече от поляны он был… голос подал, вот и сыскали скоро… - проваливаясь в сон, услыхал я голос отца.
О чем они толковали с матерью дальше, я так и не узнал, ибо очнулся ото сна уже ближе к вечеру, когда косые лучи заходящего солнца скользили на пол сквозь маленькое окошко.
В горнице не было никого, окромя Полели: сестрица спала. Я осторожно поднялся, стараясь не издавать звуков, оделся и пошел на двор. Мать с Лелей разливали по крынкам парное козье молоко.
- Велимир! – обрадовались они. – Пробудился, никак?
- Угу… - буркнул я, зачерпнув из кадки воды и ополаскивая лицо.
- Испей, сынок, молочка парного! – сказала мать. – Силы твои подкрепит. Как тебе, полегчало?
- Угу, - промычал сызнова я, глотая теплое молоко.
Напившись, я спросил:
- Полеля спит нынче. Что с нею? Жар утих?
Мать сокрушенно покачала головой:
- Весь день с ней промаялась. Вот токмо задремала. Все я перепробовала: и отвар готовила, и тело обтирала, ан не отпускает жар-то! Ох… я уж и сама уморилась… ноги не слушаются…
Мать слегка покачнулась, и я испуганно схватил ее за руку:
- Что с тобою?!
Впрочем, я тут же осознал, что задал нелепый вопрос, потому как мать провела бессонную ночь, да еще и целый день в заботах. Я-то выспался, набрался сил после ночных злоключений, а мать глаз не сомкнула рядом с хворой дочерью.
- Мама, полежать тебе надобно! – проговорила Леля, но та лишь отмахнулась.
Из дому донесся голос Полели, звавшей нас.
- Подсобим молоко отнести! – догадался я, и мы с сестрицей пошли за матерью в избу.
Нашей меньшей сызнова стало худо: личико ее горело огнем, она хныкала на своей лежанке, требуя напиться. Мать поднесла ей парного молока, а затем сызнова стала растирать тельце дочери особым настоем.
- За отцом не сбегать ли? – вопросил я.
- Покамест не станем его тревожить, - отвечала мать, - он и так скоро явится!
Когда отец явился, она собрала на стол к вечере, и мы уселись трапезничать.
- Что ж Полеля? – с беспокойством проговорил отец. – Гляжу, не полегчало ей! Эх, худо, худо…
- Нынче я иной отвар изготовлю, - говорила мать, - мне еще Ведана травы эти прежде давала.
- Ты вовсе глаз не сомкнула с минувшей ночи! Напоишь ее отваром, сама приляг. Пригляжу я за Полелей, коли что – разбужу тебя.
Мать с благодарностью сжала руку отца.
Однако и в эту ночь толком передохнуть никому не пришлось. Пару раз даже я подымался подсобить. Отец устало приговаривал:
- Ох, горе! Ты едва глаза сомкнула, Клёна, и сызнова на ногах!
- Что ж поделаешь… - вздыхала мать. – Тебе в гончарню рано поутру. Ложись, Будай, я сама с дочерью посижу. И ты, Велимир, ступай отдыхать. Завтра с отцом вместе отправишься.
Я послушно улегся, однако спал дурно и сны мне снились поистине пакостные. То Лютан гонялся за мной по темному лесу, то медведь являлся из зарослей… а после и вовсе привиделось, будто наш Ярошка налетел на кого-то из деревенских мужиков и заклевал того до смерти.
Очнулся я рано поутру, когда отец тихонько растряс меня за плечо:
- Велимир, подыматься пора! В гончарню со мной пойдешь. Старайся не шуметь: мать с Полелей едва задремали. Пущай поспят маленько. Одевайся и жду тебя на дворе.
Я кивнул, а он подошел к столу, собрал узелок с нехитрой снедью – хлебом, печеными яйцами и луком – и вышел из горницы.
В тот день воротились мы домой уже на закате. По пути из гончарни повстречал я Смеяна, и тот засыпал меня вопросами о минувшем ночном происшествии. Я не стал ему сказывать про неведомого охотника, а вот про свою встречу с медведем поведал во всех красках. Смеян, восхищенный моим рассказом, воскликнул:
- Айда на речку! Нынче туда кое-кто из наших прибежит, медведем их напужаешь!
Я покачал головой:
- Восвояси мне надобно. Сестрица захворала: матери подсобить желаю!
Смеян убежал на речку один, обсуждать с другими парнишками услышанное.
«Пущай без меня потолкуют! – мыслил я. – Авось, Смеян им такого понарасскажет, что вмиг смельчаком в их глазах заделаюсь! Пущай присочинит чего, мне же на руку. То-то перестанут трусом почитать!»
Дома нас ждали неутешительные вести. Полеле до сих пор не полегчало: жар спадал на короткое время и подымался сызнова. Мать, едва держась на ногах, собрала к вечере и сказала:
- Коли и назавтра дочке не полегчает, к Ведане пойду! Последнее средство осталось. Ежели толку не будет – побегу к ней в лесную избу!
Отец обеспокоенно произнес:
- Да ты сама-то, гляди, едва живая! Поспи нынче, Клёна, тебе отдых надобен! Сам я с Полелей побуду.
Я воскликнул:
- И я могу с нею посидеть!
- Слыхала, Клёна? Сын вызвался подсобить. Потому ложись, поспи хоть немного. Тебе силы тоже надобны!
Мать, не садясь за стол, отправилась сразу на лавку.
- Прилягу я… не обессудь, Будай: ты уж сам за столом похозяйничай.
- Поесть бы тебе! – сказал отец. – Пошто ложиться, коли крохи у тебя во рту не было?
- Нету охоты… - тихо отозвалась мать, устраиваясь на лавке. – Тошно мне…
- Да ты сама не захворала ли? – обеспокоился отец. – Неровен час, с Полелей напару сляжешь!
- Боги милостивы… - пробормотала мать, засыпая. – Авось, пронесет мимо хвори… уморилась я, вестимо… ноги не держат…
- Ох ты, горюшко! – тяжело вздохнул отец. – Ты, Велимир, наутро с матерью оставайся. Приглядишь за ней да за сестрицами. Коли что неладно, ко мне в гончарню беги.
Я кивнул, а у самого на душе кошки заскребли. Чуял я, неспроста на мать немочь эдакая напала.
На другой день отец ушел в гончарню ни свет, ни заря, а я остался дома в подмогу матери. Рано поутру она поднялась на зов Полели: у той сызнова подымался жар. Мать, едва держащаяся на ногах, покачала головой и отправилась топить печку.
Когда отвар был готов, она напоила дочку и поставила передо мной с Лелей на стол горшок дымящейся каши:
- Ступайте трапезничать! – позвала она. – А я покамест прилягу: тошно мне что-то.
- Не сбегать ли за отцом? – вопросил я.
- Не надобно… пущай трудится… коли что, после его приведешь…
Но за отцом я так и не отправился, потому как после полудня мать порешила идти к бабке Ведане.
- Что толку отца тревожить? – поясняла она мне. – Всполошишь его, ан легче-то никому не станет! Пойду я сразу к знахарке. Оставайся с сестрицами, Велимир, да никуда из дому не отлучайся!
Я кивнул, а у самого неладно на сердце стало. Едва за матерью закрылась дверь, я подозвал старшую, Лелю, и дал ей наказ:
- За матерью я пойду к избушке бабки Веданы. Чует мое сердце, надобно приглядеть, что и как. Будь с Полелей, ни на шаг от нее не отходи!
- Но тебе же велено дома быть? – возразила сестрица.
- Ну, мало ли что велено… я токмо пригляжу, что мать добралась дотуда, и обратно прибегу. Уразумела?
Леля кивнула, и я выскочил из дома, бросившись вослед за матерью к избушке знахарки…