Старость — не всегда мудрость.
— В моём доме не курят на балконе. Дым потом по всей квартире. И вещи пропахнут.
— Это не ваш дом, Фёдор Семёнович. Это мой дом. И в моём доме балкон для этого и предназначен.
Людмила сказала это спокойно. Без вызова. Просто констатировала факт, как прогноз погоды. А сама уже приготовилась к буре, которая за этим последует. Её свёкор не привык к такому обращению.
Фёдор Семёнович поперхнулся. Глаза его округлились, а лицо пошло пятнами. Он постучал тростью по полу – ещё один жест, который начал раздражать Людмилу с первого дня его появления в их квартире.
— Что значит твой? А Саша где живёт? На улице?
— Саша живёт здесь. Со мной. Эта квартира куплена на мои деньги, от продажи бабушкиного наследства. И записана на меня.
Людмила продолжала протирать стол, делая вид, что разговор самый обычный. Но внутри всё сжималось. Сорок лет привычки уступать давали о себе знать. Сначала отцу, потом мужу, потом начальникам.
Только спустя полвека жизни она начала понимать – некоторым людям нельзя давать власть над собой. Они ею обязательно воспользуются.
— Саша! — закричал Фёдор Семёнович. — Иди сюда!
Из комнаты появился Александр. Как всегда встревоженный, уже заранее ищущий компромисс.
— Что случилось?
— Твоя жена заявила, что это её дом. Что я тут никто.
Александр бросил быстрый взгляд на Людмилу. Тот самый взгляд, который она видела сотни раз. «Уступи, не спорь, не доводи до скандала». Но сегодня что-то изменилось.
— Я такого не говорила, — отрезала Людмила. — Я сказала, что это мой дом, и в нём курят на балконе. А не в комнате и не на кухне.
— Двадцать пять лет у меня дома курил, где хотел! — Фёдор Семёнович стукнул тростью сильнее.
— У вас – возможно. У меня – нет.
В комнате повисла тишина. Александр переминался с ноги на ногу, явно не зная, на чью сторону встать.
— Пап, может, правда на балконе? — наконец пробормотал он. — Люда любит, чтобы без запахов...
— А я, значит, никто? — голос Фёдора Семёновича задрожал. — Я вас вырастил! А теперь и права слова не имею?
Людмила положила тряпку и повернулась к свёкру. Она чувствовала себя канатоходцем. Еще шаг – и сорвёшься. Муж до сих пор так и не встал на её сторону полностью. Но и не пошёл против.
— У вас есть право говорить. Но не командовать.
В этот момент хлопнула входная дверь, и в прихожей послышался стук каблуков. Её дочь Катя вернулась с работы. И судя по тому, как громко она бросила сумку, день выдался не из лёгких.
— Что тут у вас? Опять?
— Конфликт интересов, — сказала Людмила и улыбнулась дочери.
Иногда ей казалось, что Катя – это она сама из параллельной вселенной. Где ей хватило смелости сказать «нет» с самого начала.
***
Ужин проходил в напряжённой тишине. Фёдор Семёнович демонстративно отодвинул тарелку с запеканкой.
— Я это не ем. Слишком много специй.
Людмила не ответила. Просто забрала тарелку и отнесла на кухню. Вернулась с куском хлеба и сыром.
— Вот. Простая еда без специй.
Катя едва сдержала улыбку, глядя на деда. Фёдор Семёнович нахмурился, но промолчал. Ситуация повторялась уже третий день. Он пытался вернуть контроль, Людмила не уступала.
— Дед, а ты что раньше ел? — поинтересовалась Катя.
— Нормальную еду! Без всяких экспериментов. Котлеты, суп, картошку. А не эти ваши… запеканки.
— То есть бабушка сорок лет готовила только то, что ты любил?
Фёдор Семёнович поднял взгляд от тарелки.
— А как иначе? Я работал. Обеспечивал семью. Имел право хотя бы есть то, что нравится.
Катя покачала головой.
— А её желания? Они имели значение?
— При чём тут желания? Есть семейный уклад. Порядок вещей.
Александр попытался сменить тему:
— Пап, тебе врач звонил. Сказал, нога заживает нормально.
Фёдор Семёнович отмахнулся.
— Без докторов знаю. Через неделю уже без палки буду ходить.
— И сможешь вернуться домой? — Катя произнесла это слишком поспешно.
В комнате снова повисла тишина. Людмила заметила, как напряглись плечи свёкра. Александр уткнулся в свою тарелку.
— Да куда я теперь вернусь? — голос Фёдора Семёновича стал тише. — В пустую квартиру? С кем там разговаривать?
"Всю жизнь пытался командовать, а в итоге остался один". — подумала Людмила.
Но вслух сказала.
— Никто не гонит вас, Фёдор Семёнович. Просто давайте жить по-человечески. С уважением.
— Взаимным. — добавила Катя.
Фёдор Семёнович посмотрел на сына. Но Александр продолжал изучать содержимое своей тарелки.
— Вот так сын. Даже слова не скажет в мою защиту, — Фёдор Семёнович отодвинул стул. — Не нужен стал отец. Свои порядки завели.
Он тяжело поднялся, опираясь на трость. И направился к своей комнате. У двери обернулся:
— А я ведь всё для вас делал. Всю жизнь.
Когда за ним закрылась дверь, Катя негромко сказала:
— Мам, я тебя не узнаю. В хорошем смысле.
Людмила пожала плечами.
— Просто я наконец поняла одну вещь. Нельзя построить счастье на чьём-то несчастье. Даже если этот кто-то – ты сама.
Александр поднял глаза.
— Люд, может, не надо так с отцом? Он старый уже. Привык по-другому.
— Саша, мне пятьдесят восемь. И я тоже привыкла. Всю жизнь кому-то уступать. Сначала отцу, потом тебе, потом начальникам. Хватит.
Александр выглядел растерянным.
— А я-то тут при чём? Я никогда не заставлял…
— Ты и не заставлял. Просто всегда ждал, что я уступлю.
И Людмила впервые увидела, что муж задумался над её словами по-настоящему.
***
Дверь в комнату Кати распахнулась без стука. Фёдор Семёнович возник на пороге, недовольно поджав губы.
— Одиннадцать вечера. Ты где была?
Катя медленно повернулась. Она только вернулась домой и расстегивала блузку.
— Простите?
— Спрашиваю, где шлялась допоздна? Замужем вроде не была, детей нет. А туда же – ночами где-то пропадает.
Катя застыла с полурасстегнутыми пуговицами. Ей уже тридцать два, она руководит отделом в крупной компании. И вдруг отчитываться перед стариком, который появился в их доме всего три недели назад?
— Дедушка, с чего вдруг такой интерес к моей личной жизни?
Фёдор Семёнович помахал перед её лицом пальцем. Тем самым указующим перстом, которым привык направлять домашних.
— Не дерзи старшим. В моё время девушки в одиннадцать уже спали. И не шастали неизвестно где. Непорядок.
Катя скрестила руки на груди.
— А в моё время взрослые люди стучат, прежде чем войти в чужую комнату. И не лезут в чужую жизнь.
— Что значит «чужую»? Я твой дед!
— По крови – да. А так мы едва знакомы. Вы приезжали раз в пять лет на полчаса, дарили шоколадку и исчезали. И теперь считаете, что можете указывать?
Фёдор Семёнович побагровел. Его костлявая рука сильнее сжала ручку трости.
— Разговорчики! — он повысил голос. — Меня будешь уважать! Я старше, я глава семьи!
— Вы – гость в нашем доме. И давно уже никакой не глава.
В дверях за его спиной появилась Людмила. Она всё слышала.
Фёдор Семёнович развернулся к ней.
— Вот как ты дочь воспитала? Никакого почтения к старшим!
Людмила глубоко вздохнула. Она чувствовала, что произойдет что-то важное. Раньше она бы пошла на попятную. "Катя, извинись перед дедушкой". "Не расстраивай его". "Он пожилой человек, уважай его".
И в эту секунду она отчетливо поняла: если она это скажет, Катя никогда ей не простит. И будет права.
— Катя уважает людей, которые уважают её, — сказала Людмила спокойно. — Хотите уважения? Заслужите его.
Фёдор Семёнович задохнулся от возмущения.
— Ты... ты... это возмутительно! Что скажет Саша?
— Я сам скажу.
Александр появился в коридоре. Вид у него был мрачный.
— Папа, хватит. Катя не ребенок. И это её дом.
Фёдор Семёнович перевёл взгляд с сына на невестку, потом на внучку.
— Значит, сговорились. Все против меня. Старика можно не уважать, да? Сделали из меня посмешище.
— Никто не против вас, — Людмила говорила всё так же спокойно. — Просто у нас другие правила. И если вы хотите жить с нами, придётся их принять. Или найти другое место.
Фёдор Семёнович открыл рот. Закрыл. Его взгляд заметался, словно в поисках союзников. Но их не было.
— Другое место?. — его голос стал тихим, почти жалким.
— Куда мне идти? В дом престарелых?
Людмила почувствовала укол совести. Но тут же отбросила это чувство. Сколько раз она уступала из-за жалости? Сотни. Тысячи. И к чему это привело?
— Или принимайте наши правила, или ищите своё место. Где вам будет комфортно.
Фёдор Семёнович что-то пробормотал. И, сильно хромая, пошёл к своей комнате.
— Ну вы даёте. — тихо сказала Катя, когда за дедом закрылась дверь.
— Я в шоке.
Людмила грустно улыбнулась.
— Когда-то нужно начинать жить. Своим умом.
— Даже если тебе пятьдесят восемь?. — Катя подмигнула.
— Особенно тогда. Иначе можно так и не начать.
***
Утро выдалось солнечным. Людмила готовила завтрак. На кухню вошёл Фёдор Семёнович. После вчерашнего конфликта он не показывался из комнаты. До самого утра.
— Суп будет на обед?. — спросил он, не здороваясь.
Людмила продолжала нарезать овощи.
— Нет. Сегодня тушёное мясо с овощами.
Фёдор Семёнович нахмурился.
— Почему не суп? Обед должен начинаться с первого.
Людмила отложила нож. И посмотрела на свёкра.
— Фёдор Семёнович, в этом доме я решаю что готовить.
— А мои пожелания никого не интересуют?
— Интересуют. Но не как приказы, а как пожелания.
Он сел за стол, постукивая пальцами по столешнице. Было видно, что внутри него идёт борьба.
— Всю жизнь я говорил, что будет на обед.
— В вашем доме – возможно. Здесь – нет.
Фёдор Семёнович сжал кулаки.
— Да что ж такое! Что за мода пошла? Женщина перечит мужчине! Куда мир катится?
— В сторону равноправия, — Людмила вернулась к нарезке овощей. — И это не мода. Это нормальные человеческие отношения.
— При моём отце такого не было!
— Ваш отец жил в другое время.
— А сейчас, значит, можно хамить старшим? Огрызаться? Неуважение выказывать?
Людмила глубоко вздохнула. Свёкор не слышал. Не хотел слышать.
— Я не хамлю вам. Я объясняю границы. Если вы хотите суп, можете сварить его сами. Я не возражаю.
Фёдор Семёнович поднялся, опираясь на трость.
— Я? Готовить? Да я в жизни даже яйца не варил!
— Самое время научиться. В восемьдесят два ещё не поздно осваивать новые навыки.
Он смотрел на неё так, словно она предложила ему полететь на Луну. В его картине мира мужчина на кухне был чем-то противоестественным.
— Не дождётесь, — процедил он сквозь зубы. — Саша!
Фёдор Семёнович направился в комнату сына. Людмила знала этот приём – настраивать домашних друг против друга. Вбить клин между ней и мужем.
— Мам, папа проснулся? — спросила Катя, появляясь в дверях.
— Нет ещё. У него сегодня выходной.
Катя потянулась за кофе.
— А что дед так орал? Я сквозь сон слышала.
— Хочет, чтобы я суп варила.
Катя фыркнула.
— И всё? Из-за этого такой концерт?
— Дело не в супе, — Людмила собрала нарезанные овощи в миску. — Дело во власти. Он привык решать за всех. А теперь не может.
Катя отхлебнула кофе и покачала головой.
— Знаешь, мам, я всегда думала, что ты... ну, слишком мягкая. Прогибаешься. А сейчас смотрю и не верю. Откуда это в тебе взялось?
Людмила улыбнулась.
— Всегда было. Просто я решила, что пора перестать молчать.
В этот момент на кухню зашёл Александр. С виноватым видом он подошёл к жене.
— Люд, отец просит суп на обед.
— Я слышала.
— Может, сваришь? Он уже в таком возрасте... Привычки менять тяжело.
Катя закатила глаза.
— Пап, серьёзно? Опять ты за своё?
Александр развёл руками.
— А что такого? Суп – это же просто суп.
— Дело не в супе. — сказала Людмила.
— Дело в том, что я не хочу больше жить по чужим правилам. Даже ради мира в семье.
Александр посмотрел на жену долгим взглядом. Потом перевёл взгляд на дочь. Катя смотрела выжидающе, словно проверяла – на чьей он стороне.
— Хорошо. — наконец сказал он.
— Я понял.
И вышел из кухни. Через секунду из комнаты Фёдора Семёновича донеслось:
— Что значит "не будет"? Я требую уважения к себе!
Людмила и Катя переглянулись. А потом одновременно улыбнулись.
***
Людмила перебирала старые фотографии, когда в дверь её комнаты постучали. Негромко, почти робко. Странно – Катя и Александр никогда так не стучат.
— Войдите.
На пороге стоял Фёдор Семёнович. Без трости. Неделю назад врач разрешил ходить самостоятельно.
— Можно?. — спросил он, и Людмила не сразу поняла, что произошло. Свёкор спрашивал разрешения. Впервые за всё время.
— Конечно, проходите.
Он медленно прошёл и сел на край кресла. Выглядел он непривычно – растерянный, немного смущённый.
— Я хотел поговорить.
Людмила отложила альбом.
— Я слушаю.
Фёдор Семёнович провёл рукой по колену, разглаживая несуществующие складки на брюках.
— Я завтра уезжаю. К себе. Врач сказал, что нога зажила достаточно.
— Вы не обязаны уезжать.
— Знаю, — он поднял взгляд. — Александр тоже говорит остаться. Но я домой хочу. К своим вещам, к своему порядку.
Людмила кивнула. Она понимала. Каждому нужно своё пространство. Особенно когда ты привык быть главным в своём мире.
— И ещё, — Фёдор Семёнович запнулся. — Я хотел сказать, что... в общем, я был не прав.
Людмила удивлённо приподняла брови. Этого она точно не ожидала.
— В каком смысле?
— Я думал, что главное – чтобы меня слушались. А оказывается, главное – чтобы уважали. Но уважения не добьёшься криком и приказами.
Он сказал это с таким усилием, словно каждое слово причиняло ему боль. Людмила знала: для человека его поколения, с его характером признать ошибку почти невозможно.
— Знаете, Фёдор Семёнович, я тоже кое-что поняла за это время.
— Что?
— Что иногда лучше конфликт, чем вечное подчинение. Оно разрушает не только тебя, но и отношения с близкими. Когда молчишь и терпишь – не бережёшь мир, а разрушаешь его.
Фёдор Семёнович задумчиво кивнул.
— Мария, моя жена, она тоже всегда молчала. Я думал, что ей так удобно. А оказывается...
Он не закончил фразу. Но Людмила поняла и так. Сколько женщин его поколения прожили жизнь в молчаливом подчинении? Миллионы. И сколько мужчин даже не догадывались, что за этим молчанием?
— Может, попробуем заново? — предложила Людмила. — Без командования и подчинения.
— В моём возрасте меняться поздно, — Фёдор Семёнович покачал головой. — Но я постараюсь... хотя бы не лезть в ваши дела. Это я обещаю.
Он поднялся. В дверях обернулся.
— Я уважаю вас, Людмила. За то, что не побоялись поставить старика на место.
Когда за ним закрылась дверь, Людмила снова взяла в руки альбом. На одной из фотографий была её мать – с вечно виноватой улыбкой, опущенными плечами. Всегда уступающая, всегда на вторых ролях.
"Нельзя научить других уважать себя, если ты сама себя не уважаешь". — подумала Людмила. Эту мысль она хотела бы сказать матери. И себе – той, прежней.
На следующее утро, когда все собрались за завтраком, Фёдор Семёнович появился с небольшим свёртком в руках.
— Это тебе, — он протянул свёрток Катерине. — Открой.
Катя развернула бумагу. Внутри лежала старая брошь – изящная, в виде веточки с листьями.
— Это бабушкина, — сказал Фёдор Семёнович. — Она хотела, чтобы ты её получила. А я... забыл передать.
Катя осторожно взяла брошь.
— Спасибо, дедушка.
Фёдор Семёнович кивнул. Потом повернулся к Людмиле.
— А у вас научился одной важной вещи.
— Какой же?
— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, — он усмехнулся. — Старая пословица, а я только сейчас понял её смысл.
Когда такси увезло Фёдора Семёновича, Катя спросила:
— Думаешь, он изменился?
Людмила покачала головой.
— Нет. Люди в его возрасте редко меняются. Но он понял правила игры. И, может быть, впервые задумался о том, что командовать – не значит быть главным.
Александр обнял жену за плечи.
— Знаешь, что я подумал? Он всю жизнь считал себя главным режиссёром. В своей пьесе. А теперь впервые понял. Что настоящий режиссёр – тот, кто умеет слушать других.
Людмила улыбнулась. Она не знала, изменился ли её свёкр по-настоящему. Но она точно изменилась сама.
И это было важнее всего.
***
Знакомая ситуация? Расскажите в комментариях.
Подписывайтесь. Изменяйте правила игры
***