«Крокус Сити Холл» после теракта. Фото: пресс-служба губернатора Московской области
Перед концертом группы «Пикник» 22 марта 2024 года теppористы ворвались в подмосковный «Крокус Сити Холл», открыли стрельбу по посетителям, а после подожгли концертный зал.
В результате пoгибло не менее 145 человек (из них шесть детей), минимум 551 человек получил ранения. Здание концертного зала из-за взрывов и пожара полностью разрушено.
Ответственность за теракт взяла террористическая группировка «Вилаят Хорасан»* (афганское отделение террористической организации «Исламское государство»*). Администрация США предупреждала российскую власть о готовящемся нападении, ссылаясь на данные разведки.
Но президент назвал это шантажом. Он настаивал на причастности Укpaины к теракту, с чем согласились руководства ФСБ и внешней разведки.
Обвиняемыми по делу о теракте стали 27 человек. При задержании и допросе некоторых из них силовики применили пытки, не скрывая этого от россиян.
Cпросила родственников погибших в «Крокусе», как они искали своих близких и проживали утрату.
«Если кто-то отправляет Лёшину фотографию, становится очень больно»
Елена, сестра погибшего в «Крокус Сити Холл» Алексея Рудницкого
Алексей Рудницкий летом 2023 года переехал из Ярославля в Москву по работе. Он работал в бюджетной организации и играх в хоккей в любительской лиге. На концерт поехал со своей девушкой Яной, которая специально приехала к нему в гости из Ярославля. Они вместе погибли во время теракта.
— Приближается дата теракта, и возвращаются воспоминания о том дне поминутно — как я пришла домой, писала ему сообщения, звонила. Мысли в голове появляются — зачем вообще он на этот концерт поехал, почему именно в этот день?
Недавно я ходила на хоккейный турнир любительской лиги в память о Лёше — игру организовывали Лёшины друзья. Становится легче, когда знаешь, что его помню не только я.
У нас родителей нет, поэтому мы с ним очень близки всегда были. Днем, перед концертом, мы с ним днем созвонились, он сказал, что приезжает к нему девушка, они пойдут на концерт, на какой конкретно — не сказал.
Вечером я увидела в новостях, что в «Крокусе» теракт, пожар. Сразу Лёше написала. Он не ответил — и это было странно, потому что он всегда со мной на связи, быстро отвечает. И я писала ему сообщения, потом стала звонить — поняла, что он там, но наделялась, что не так все будет.
Всю ночь звонила по горячим линиям в больницы, но никакой информации не было. Утром искала списки погибших, но его имени не было в них. Потом уже попросила сына следить за списками, потому что у меня не было сил на это. Когда сын отправил мне сообщение — просто ссылку, без комментария, я поняла, что Лёша погиб.
Я не знаю, кто виноват во всем. Раньше казалось, что такие события, как теракты, происходят только в телевизоре или где-то там далеко и тебя не касаются, а оказалось, что все это совсем рядом.
Когда Лёшина смерть подтвердилась, ко мне приехал его друг, поддержал меня. Вообще у Лёши было очень много друзей — и по работе, и по хоккею, все меня поддерживали, столько слов хороших про него говорили. Это помогало мне справиться со стрессом. Я первое время была на успокоительных, потом взяла отпуск на работе, потому что не могла даже из дома выходить. Потом потихоньку начала возвращаться к жизни.
Конечно, этот год был тяжелым. Лёша раньше почти на все выходные приезжал в гости, вечером мы созванивались, каждый день были друг с другом на связи. Такие трагические события — это очень тяжело, когда внезапно раз — и больше нет человека в твоей жизни.
Еду в деревню сейчас, у меня там дом. Летом я там живу и думаю постоянно, что Лёшка не приедет, никогда больше не навестит меня.
У нас с ним было много совместных фотографий, но я их не хранила в телефоне. Когда Лёши не стало, попросила, чтобы мне дети скинули их. Сейчас я смотрю эти фотографии — и мне становится спокойно, а если кто-то вдруг отправляет какую-нибудь Лёшину фотографию мне, то становится очень больно. Не знаю, почему так.
«Когда меня вызывали на опознание, я думала: а вдруг он мне напишет? На каждую вибрацию телефона подскакивала — вдруг это Максим»
Алёна, мать погибшего в «Крокус Сити Холле» Максима Вербенина
25-летний москвич Максим Вербенин поехал на концерт в «Крокус Сити Холл» со своей девушкой Наташей. Он занимался музыкой, в 2020 году сам выступал на сцене «Крокуса». С 12 лет Максим передвигался на коляске из-за последствий СМА. Он и Наташа находились в коридоре концертного зала, их увидел один из террористов и выстрелил. Максим погиб на месте, Наташе удалось спастись.
Тело молодого человека спасатели не нашли, и матери через суд пришлось доказывать его гибель.
— Самым тяжелым для меня было — это забрать вещи Максима из «Крокуса». Мы с мужем туда приехали, нам выдали его куртку, шапку, шарфик. Я взяла куртку и завыла. Куртка им пахнет, а его расстреляли. Я до сих пор не понимаю, как так вышло — мальчик пришел на концерт, он никому ничего не сделал плохого. Парень на коляске — как в него стрелять, я не понимаю. Но есть такие события, которые не поддаются человеческой логике. Куртка до сих пор висит в моем шкафу. Я не расстанусь с ней.
В день теракта я проводила Максима до такси, он помахал мне ручкой и уехал на концерт, а я пошла готовить ужин. Муж был на даче. Вечером он позвонил: «Ты мне говорила, что Макс на концерт поехал. Надеюсь, не в „Крокус“, а то там стрельба». Я сразу стала звонить Максиму, Наташе, но они не брали трубки.
Потом дозвонилась до Наташи, она в трубку прокричала, что Максима убили, а ее везут с тяжелыми ожогами в больницу. У меня такое ощущение было, что я отделилась сама от себя, я стала как будто со стороны за собой наблюдать, не могу даже передать этого состояния. В голове был как будто пластилин.
Теплилась надежда: может, это дезинформация? Всю ночь я ходила возле дома, а в восемь утра позвонила Наташа. Она была под успокоительными и смогла мне подробно рассказать, что произошло. Наташа сказала, чтобы я не надеялась — все произошло на ее глазах.
И все равно, даже когда меня вызывали на опознание, я думала: а вдруг он мне напишет? На каждую вибрацию телефона подскакивала — вдруг это Максим.
Его тело так и не смогли найти. У меня совсем не было сил заниматься расследованием, поэтому я сделала доверенность на юриста, она всем занималась.
Мне звонили и говорили, кажется, «нашли зацепку, скоро найдем», а я не понимала этот ажиотаж. Если бы мы нашли живого мальчика, пусть раненого, в коме — я бы его десятилетиями выхаживала, я бы понимала тогда стремление его найти. Я не уверена, что перенесла бы, если бы увидела тело сына. Не могу сказать, что что-то лучше — в этой ситуации все плохо. Однако я не смогла бы увидеть тело моего жизнерадостного мальчика. Тем более какие-то фрагменты его или даже кусочек коляски.
В декабре я получила документы, где зафиксирована его смерть. Там написано, что он просто умер 18 октября. Юрист сказала, что если тело человека не смогли найти, его смерть фиксируют через полгода.
Я общаюсь с некоторыми пострадавшими, у которых родственники тоже якобы без вести пропали в «Крокусе». И всем, кроме двух человек, выдали нормальные свидетельства, где указана трагедия. Думаю, все зависит от судьи — кто-то пишет трагедию, кто-то нет.
Страшно было это документ брать в руки. Я ни одной матери такого не желаю. Когда мне выдавали справку об инвалидности сына, это была первая группа инвалидности на ребенка, который на тот момент прекрасно бегал, был красивым и жизнерадостным, у меня мир рухнул. Но, конечно же, потом я собралась с силами, и у нас была интересная жизнь несмотря ни на что. А тут все…
К этому документу прилагалось подробное описание, что случилось. И я прочитала все. Это такая беспомощность, когда ты читаешь, что он еще жив, а потом его убили. Ты хочешь в это вклиниться, как-то предотвратить его смерть, а перед тобой кусок бумаги.
Я не знаю, кто виноват в его смерти. Но знаю, кто этому обрадовался. Мне приходили сообщения с украинских номеров — писали оскорбительные вещи, больные фантазии, как они [авторы сообщений] издеваются прямо сейчас над Максимом.
Он мне снится — маленький, в голубом комбинезончике. А просыпаюсь — его нет. Или снится, что он поет — так старательно, красиво. Я с криком к нему бегу, а обнять не могу — руки сквозь него проходят. Просыпаюсь и долго в себя прихожу.
Я даже не подозревала, что так сильно люблю его, что любовь бывает такой глубокой.
Сейчас я работаю над собой — даю себе обещание, что день не буду плакать. Буквально записываю на бумаге: «Сегодня я не должна плакать». Ради него, ради себя, ради того, чтобы как-то держать себя в руках.
Первые полгода я физически не могла новый день начать. Для меня жизнь была пыткой, я хотела уйти из жизни. Нам, родственникам, предоставляли психологов и психиатров, но мне встречи не помогали. Тогда я решила, что мне нужно лечь в клинику. Я нашла одну хорошую клинику, объяснила свой запрос, но когда узнала стоимость, поняла, что мне это не по карману. Потом мне позвонили и сказали, что владелец клиники, узнав о моей ситуации, решил помочь бесплатно. Неделю меня усиленно лечили. Сняли разрушающую тревогу, осталось только горе. Я живу в этом состоянии, и ничего не меняется.
Мне раньше говорили: «Вы такая сильная женщина». А я никогда сильной не была, сильным был Максим, он всегда обо мне заботился, старался меня утешать, не волновать. Я настолько сильно переживала из-за его инвалидности, что он меня успокаивал. Когда в 12 лет он сел на коляску, то говорил: «Мам, зато как быстро мы теперь ходим! С ветерком! А раньше я как гусеница двигался».
Я переживала, что у него прогрессирующее заболевание, а сейчас думаю — да и плевать же, самое главное — он был живой!