— Опять пересолила борщ, Лариса. Сколько можно?! — Михаил раздражённо отодвинул тарелку и резко встал из-за стола.
Лариса молча смотрела ему вслед, пока он уходил на балкон, хлопнув дверью так, что задребезжало стекло в раме. В руках он держал сигарету — привычку, от которой когда-то отказался ради детей, но вернулся к ней тихо, исподтишка. Дым стелился в морозном воздухе, таял, как и всё, что когда-то казалось вечным.
Она не ответила. Просто сняла фартук, откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Так в последнее время начинались их вечера — не разговорами, не смехом, не кино или чаем на двоих, а молчанием. Густым, колючим, как ноябрьский туман.
— Ты когда в последний раз ел дома? — Лариса всё-таки решилась нарушить молчание. — Я стараюсь, но тебя нет, и мне уже не хочется... даже готовить.
— Вот именно, — Миша затянулся поглубже. — Всё на мне. Работа, ипотека, заботы. А ты что? Варишь борщи и занимаешься детьми. Где ты сама?
Он не кричал, но слова были как иглы. Холодные, точные. Лариса даже не удивилась — это было не в первый раз. Просто в тот вечер что-то внутри щёлкнуло.
— Не держу, Миша, — тихо сказала она. — Если тебе плохо — уходи. Только не мучай ни себя, ни меня.
Он посмотрел на неё и впервые понял: она не уговаривает. Не умоляет остаться. Не плачет. А ведь раньше… Раньше бы плакала.
Прошло шесть дней. Он собрал сумку, выбрал нейтральный момент, когда девочки были в школе, и ушёл. Без сцен, без громких слов.
— Прости, Лариса. Я больше не могу так жить. Мне нужно... по-другому. Я задыхаюсь.
— Я поняла, — ответила она, не отрывая взгляда от окна.
Он думал, что почувствует облегчение. Что воздух будет новым, свежим. Но когда дверь захлопнулась, стало тихо. Слишком тихо.
Он снял однокомнатную квартиру рядом с офисом. Купил себе новую мебель, кастрюлю, даже сковородку — и впервые за пятнадцать лет почувствовал, что никто не говорит ему, куда ставить ложки.
Он начал бегать по утрам. Заказывал еду на дом, смотрел сериалы без угрызений совести. И каждый вечер говорил себе: «Вот она, свобода. Свобода, Миша!».
И всё бы ничего, но где-то на десятый вечер он понял: ему не с кем поговорить. Не с кем обсудить фильм. Некому показать смешную картинку. Некому пожаловаться на начальника, который опять придирается к отчёту.
С друзьями встречался чаще. Лёха — весельчак и холостяк, который обычно говорил:
–– Ты, брат, молодец, что ушёл. Столько лет с одной бабой — это же тюрьма.
А Миша улыбался. Сначала по-настоящему. Потом — вежливо. Потом — вообще перестал.
Однажды, через пару недель после расставания, он встретил Ларису в магазине. Она стояла у полки с крупами. С ней была младшая дочь Нина. Обе в синих шапках, обе смеялись.
Он замер. Они смеялись — без него. Без его шуток. Без его присутствия.
— Привет, — сказал он, подходя ближе.
— Привет, — спокойно ответила Лариса. Не холодно, не враждебно. Просто — ровно.
— Как вы тут?.. — Он кивнул на Нину.
— Хорошо. Привыкаем.
— Ну... Я рад.
Он стоял, не зная, что сказать дальше. Она улыбнулась — коротко, вежливо — и пошла дальше. Он смотрел им вслед, и чувство в груди было странным — не ревность, не обида, а что-то вроде пустоты. Как будто его отодвинули на второй план в собственной жизни.
Через месяц он заболел. Простуда, но с температурой и ломотой в теле. Вроде бы — пустяк, а переносилось тяжело. Лежал один, в тишине, с таблеткой под рукой и телефоном на животе. Рядом — ни горячего чая, ни бульона, ни «где болит, Мишенька?». Только хрипы и слабость.
Он вспомнил, как Лариса в такие моменты накрывала его пледом, гладила по голове и говорила тёплым голосом:
–– Ты у меня сильный. Сейчас всё пройдёт.
Теперь её голос звучал только у него в голове. И он вдруг понял: не ценил. Не замечал. Принимал как должное. А теперь — всё исчезло.
В тот же вечер он позвонил.
— Привет... Я просто хотел сказать... Спасибо. За всё.
— Спасибо, — ответила она.
— Прости.
— Уже не важно. Правда.
Весна пришла с запахом мокрого асфальта и щемящим чувством: что-то упущено. Михаил стал замечать, что улыбается всё реже, шутит всё хуже. Он снова пошёл на свидание. С девушкой по имени Таня — яркой, энергичной, с хорошим чувством юмора. Всё было неплохо, пока она не сказала:
— Я вообще не люблю детей. Они орут, всё ломают… Я за свободу.
Он молча кивнул. Ушёл после кофе, не дождавшись десерта.
Он скучал по детям.
По их запаху — с клубничным шампунем и конфетами.
По домашнему шуму, в котором смешивались мультики, кастрюли и детский смех.
По Ларисе.
Он снова позвонил.
— Я скучаю, Лар.
— А я уже отвыкла скучать, Миша. Я просто живу.
Наступило лето. Выпускной у Кати — старшей. Четвёртый класс. Линейка, банты, слёзы. Он пришёл — немного неуверенно, но всё же пришёл.
Катя увидела его, бросилась на шею:
— Папа! Ты всё-таки пришёл!
Он обнял её. И не смог сдержаться. Заплакал. Беззвучно, глубоко. Как будто все месяцы разлуки сжались в один комок, который больше нельзя было держать внутри.
Она шептала: «Пап, всё хорошо...» — а он только кивал, уткнувшись ей в плечо.
Осенью он снова увидел Ларису. Возле дома. Она несла пакеты из магазина.
— Давай помогу, — предложил он.
— Сама справлюсь.
— Лар, я рядом. Просто дай донесу.
Она молча протянула ему пакет. Они шли молча. Он смотрел на неё — уставшую, простую, без макияжа, в потрёпанной куртке. И вдруг понял: она — самая красивая женщина в мире. Потому что его. Потому что прошла с ним через столько. Потому что…
У подъезда он остановился.
–– Будь рядом, Лара.
— Не надо возвращаться.
— Я не… В общем, я был дураком. Не могу без вас.
***
Прошло два года.
Они снова жили вместе. Без пафоса. Без «начнём с чистого листа». Просто — жизнь. Такая, какая она есть.
Иногда он смотрел на Ларису по утрам — как она расчёсывает волосы перед зеркалом, напевает себе под нос, морщится, пробуя суп.
Он подходил, обнимал её сзади, прижимался щекой к её спине.
— Ты знаешь, как я тебя люблю?
— Не знаю.
— Жаль. Жаль, что поздно понял.
— Лучше поздно, чем никогда, Миш.
Он кивал. И знал: всё, что было, — не зря. Даже разлука.
Иногда, чтобы понять, что ты потерял, нужно уйти.
По-дурацки звучит, зато правдиво.
Спасибо, дорогие читатели!🙏💖