Записки Ивана Ивановича Мешкова
Я происхожу от такого лица, которому судьбой определено было в самом нежном еще возрасте испытать ее превратности.
В исходе XVII столетия в городе Пинске существовала, а может быть существует еще и теперь, бывшая тогда в своем краю очень богатой и значительной фамилия Зелинских. В то время город этот принадлежал к польским владениям. Сопредельные между собою местности обоих государств, России и Польши, редко наслаждались тогда спокойствием.
В одно время, не знаю уже по какому случаю, ребенок этой фамилии, Стефан Зелинский, 8 только лет от роду, был отторгнут от своего семейства и, в числе других, как пленный, попал в Россию. Здесь он был передан богатому помещику Василию Ивановичу Болтину, который жил в то время Пензенской провинции в селе Умысе.
Будучи человеком вполне благородным, этот достойный дворянин вошел в положение несчастного мальчика, дал ему возможное по тогдашним нравам и обстоятельствам образование и вообще обходился с ним, как с человеком благородно рожденным; а впоследствии когда Стефан пришел в совершенный возраст, женил его на девице Фекле Трофимовой, жившей у него же в доме.
В таком положении застал Стефана Зелинского 1719 год. В этом году император Петр Великий повелел сделать во всей России первую перепись с тем, чтобы все те обитатели государства, которые "где по этой переписи окажутся, оставались уже всегда на тех же местах"; а так как, по смыслу этого распоряжения, лица, оказавшиеся живущими на землях помещичьих, должны были быть укреплены за владельцами тех земель, то прапрадед мой и подвергся последствиям этого распоряжения.
Для произведения переписи прибыл в том же 1719 году бригадир Фаминцын. По обстоятельствам, вследствие которых Стефан Зелинский находился в имении г-на Болтина, сей последний долго "был в недоумении, как поступить в этом случае". Он мог умолчать о Зелинском, имея основанием его происхождение; но это могло иметь вредные для г-на Болтина последствия "за утайку такого рода", закон налагал строгое взыскание.
Оставалось одно: записать Стефана за собою. Так это и было исполнено; предку моему придали, Бог знает, с какого повода, фамилию Мешкова, и благородно рожденный человек сделался крепостным. В это время ему было уже 44 года; в 1745 году он скончался, на 70 году от роду, оставив после себя двоих сыновей Филиппа, Алексея и одну дочь Татьяну.
Эти обстоятельства, подробно, рассказывал моему отцу второй из упомянутых сыновей Стефана, Алексей и внук Стефана, мой дед Иван Филиппович. Алексей Стефанович умер в 1806 году, имея от роду 79 лет, а дед мой прожил до 1830 года и умер на 87 году от рождения.
Ежели дать веру их рассказам, то Зелинские были у себя в Польше люди уважаемые и значительные и даже имели что-то вроде собственного войска.
В 1748 году, Болтин, находясь уже в глубокой старости и с одной стороны сознавая несправедливость укрепления за собой Стефана, а с другой, желая предупредить укрепление оставшегося после него семейства за своими наследниками (так как детей у него, Болтина, не было) пожелал предоставить этому семейству свободу еще при жизни своей, что и исполнил установленным порядком. Вот вся правда о происхождении моих предков.
Я родился 26 декабря 1767 года. Этот год достопамятен для России, во-первых, введением оспопрививания и, во-вторых, открытием войны с турками.
В 1773 году, когда мне пошел шестой год, отец мой начал преподавать мне то, что знал и упражнялся в том почти ежедневно понемногу. Но лишь только я начал оказывать успехи, моим летам свойственные, как вдруг все места России, а в том числе и наше местопребывание, были встревожены известием о появлении известного бунтовщика и самозванца Пугачёва, что навело на всех большой страх и ужас.
Когда же он усилился и от Оренбурга проник в Казань, а потом, следуя через Волгу, в Симбирскую губернию, приближался к пределам нашего местопребывания, ужас этот увеличился при известях, что он, по пути истребляя все и производя разные варварства, умерщвлял дворянство и чиновников, а из крестьян лучших брал с собою.
Г-н Аблязов (здесь владелец имения, которым управлял мой дед) удалился из имения со всем семейством в Москву, проехавши через Тамбов и Рязань; отец же мой и живший в имении отставной капитан Куницкий с женой остались в селе Аблязова.
Наконец, дед и отец мой, боясь пришествия бунтовщиков в селение, так как слухи были, что злодей уже в Пензе, только в 80 верстах от них, скрылись в леса, а меня и брата моего Алексея Ивановича, родившегося в марте того же года, оставили в доме одного приверженного нам дворового человека, в числе его детей и секретно.
Был август 1774 года; вдруг пришла в село, где мы были оставлены, партия из 200 извергов Пугачёва, под начальством какого-то яицкого казака, помнится, Мясникова, и начала неистовствовать.
Во-первых, дом господский совершенно разграбили и после, перебив в нем стекла, разломали печи и полы; все, что в доме было, выкидали в окна перебитым и переломанным; питья, какие были, выкатили из погребов и подвалов на двор, имевший пространства десятин на пять и все перепились до бесчувствия.
Узнав, что ни помещика, ни управителя в имении нет, пытали капитана Куницкого, где спрятано господское имущество, говоря, что всего увезти нельзя, особенно спрашивали о деньгах. Но этот несчастный, не зная о сем ничего, так как все было вывезено из селения скрытно и спрятано по лесам в земле, не мог им ничего сказать.
Не веря ему, особенно по наговорам некоторых из крестьян, что Куницкий должен все то знать, быв другом дома, злодеи поставили его к стене и стреляли в него холостыми зарядами, чтобы устрашить и вынудить от него желаемое известие, но так как Куницкий сказать все таки ничего не мог, то его повесили на воротах и потом, сняв, бросили в яму и завалили тело навозом.
Вечером, на господском дворе, бунтовщики развели огни и в продолжение всей ночи неистовствовали. Понятно, что во всю эту ночь никто из жителей не смыкал глаз. Утром вся партия вышла, оставив всех в изумлении, а жена несчастного Куницкого, быв беременна, пробыла в лесу двое суток, потом, когда злодеи вышли, явилась и, узнав об участи мужа, сделалась больна и разрешилась мертвым младенцем.
Несчастный ее муж, хотя имел возможность куда либо скрыться, но некоторые изверги из крестьян его до того не допустили. В доме отца моего все также было истреблено, перебито и переломано, так, что в нем после того нельзя уже было жить. Мы с братом остались целы и невредимы; хотя двое извергов и были в том доме, в котором мы жили, но ничего нам не сделали.
Самовидцем я был этих двоих извергов и еще многих, проезжавших верхами по улице и иных пеших. В одежде и уборах их было такое разнообразие, что и описать трудно. Каждый имел на себе то, что попало: на ином было немецкое, на другом поповское платье и проч. Были даже и такие, на которых одежда была женская.
По прошествии недель двух, когда уже слышно было повсюду, что Пугачёв со всеми партиями его в Саратове, и что по следам его идут войска под командой полковника Михельсона (Иван Иванович), а по местам, оставшимся позади Пугачёва и особенно по тем, где были его партии, от графа Панина (которому было тогда поручено искоренение бунта), отряжены были чиновники для восстановления порядка.
Дед и отец мои возвратились, скрывавшись около месяца и питаясь кое-чем; а из чиновников один, прибыв с командою, сделал осведомление обо всем в имении происшедшем, порядок и повиновение восстановил, виновных из крестьян при себе же приказал повесить на публичном месте и не велел их снимать, тело же капитана Куницкого, вырыв из навоза, приказал предать погребению.
Дед мой, вступивший по-прежнему в управление имением, не встретил уже никакого сопротивления, но местность поражена была новым несчастьем: открылся недостаток в хлебе, так как он, не быв в свое время по случаю бунта убран, почти весь пропал на корню, а снятого не было уже достаточно. К тому, сев озимого хлеба был также пропущен; поэтому весной открылся совершенный голод, так что многие, не имея хлеба, принуждены были муку для оного делать из дубовых желудей, лебеды и гнилых деревьев, отчего и родились многие болезни.
Но Провидение сжалилось над несчастными; яровой посев был и многочислен и изобилен, а потому, когда был снят, пропитание восстановилось, и нужды большой уже не было. За сим все пошло своим порядком.
Таковое несчастное стечение обстоятельств прекратило постоянное мое образование, и отец мой начал упражняться в оном уже с 1775 года, продолжая его уже беспрерывно. После торжества мира с Турцией, Екатерина Великая излила на подданных своих милости, издав в сем году всемилостивейший манифест, в котором были оказаны милости всем сословиям государства, в 47-ми статьях.
Императорский дом состоял только из Императрицы и ее наследника, великого князя Павла Петровича; он на сих годах овдовел, лишившись супруги своей, государыни Натальи Алексеевны, скончавшейся родами, и после совокупился браком с Вюртембергской принцессой Марией Фёдоровной, от которого брака 12-го декабря 1777 года родился великий князь Александр Павлович.
Торжество в России по всем местам было трехдневное и необыкновенное; радость же была общая и неизреченная; все друг друга поздравляли, обнимаясь со слезами радости на глазах. В 1779 году императорский дом умножился еще рождением великого князя Константина Павловича.
Дед мой и отец находились все в том же месте; но в сем году дед мой остался при прежней должности, а отец поехал в Саратов и, приобретя там усадьбу, выстроил дом очень порядочный.
В марте 1780 году мы приехали в Саратов. В 1775 году он был истреблен пожаром и только что выстроился, но не был еще значителен, каменных домов в нем было не больше пяти, а прочие были деревянные и очень небогатые, так как из дворянства никто в нем не жил, а находились все по деревням, купечество было незначительно, а прочие обыватели все принадлежали к низшему сословию.
Город управлялся комендантом, в ведомстве которого находилось до 800 солдат с майором и казачья команда человек из 100 с офицером. Жить в Саратове в это время было очень выгодно. Мука ржаная и пшеничная продавалась не свыше 20 коп. за пуд, а первая иногда и дешевле. Говядина лучшая, черкасской скотины и рыба красная, т. е. осетрина, белужина, севрюга и стерлядь без веса обходились меньше копейки фунт, а прочая рыба почти ничего не стоила.
Икра всякая, лучшая, стоила от 4 до 5 коп. фунт, баран 25 коп.; живность еще дешевле; индейку можно было купить за 10 коп., гуся, утку и проч. еще дешевле. Лес сосновый пригонялся плотами из Вятки, от 6 до 7 руб. сотня брусьев, вершков от 6 до 8 в отрубе. Чаю фунт обходился два рубля, кофе 60 к., а сахару пуд от 8 до 10 рублей; сукно, самое лучшее, английское, не дороже 5 рублей аршин, а прочие от 1 до 2 рублей.
По этому можно судить, как дешево были и другие предметы. Роскоши даже и примет не было. Все жили по склонности, скромно, ни в чем не нуждаясь; экипажей дороже 200 рублей я ни у кого не видывал. Одевались опрятно, но недорого, так как все было дешево. Угощения делались большей частью домашними произведениями; вин же иностранных мало употреблялось, хотя они и были в продаже: шампанское по 2 р., бургонское по 1 р. 50 копеек.
Столового вина употреблялось очень много: оно делалось в Астрахани и продавалось не дороже 2 р. за ведро. Ещё был чихирь, вино тонкое и приятное, стоившее меньше рубля за ведро, а других вин я не видывал. Водок анисовой, иностранной гданьской, как тогда ее называли, штоф стоил меньше рубля, русская, астраханская, на манер французской 4 р. ведро, а вино простое 3 рубля.
Вскоре после переезда нашего, сделалось известным, что Саратов предположено сделать губернским и открыть губернию "по Учреждению 1775 года". На этот конец, в том же 1780 году, начаты были постройкой два корпуса для помещения присутственных мест и дом генерал-губернаторский или дворец, как тогда называли, для государева наместника; название это было ему свойственно, ибо рядом с большой галереей была тронная зала, где был поставлен трон под балдахином малинового бархата с золотыми позументами и кистями и где стоял портрет Императрицы во весь рост, в полном императорском облачении.
Строения эти были хотя и деревянные, но огромные и были приведены к концу в том же году, так что можно было занимать их.
В январе 1781 году прибыли в Саратов генерал-поручик Якоби (Иван Варфоломеевич), которому высочайше поручено было открыть губернию, преосвященный епископ Антоний из Астрахани, губернатор генерал-майор Поливанов, вице-губернатор, бригадир Цыплетев (Иван Еремеевич), председатели палат, советники, асессоры, секретари и прочих мест чиновники, все, которые следовали от короны; собралось также и дворянство, до 200 лиц, из тех местностей, который включительно составляли "предположенную губернию".
К февралю все было готово для открытия; оно было назначено 3-го числа. Чиновники и дворянство собрались к г-ну Якоби в дом генерал-губернаторский. С началом в церквах благовеста все отправились в собор; после обедни и молебствия преосвященный говорил приличное слово.
Потом все прибыли обратно во дворец; там, в тронной зале дворянство расположилось производить баллотировку, а г-н Якоби губернатора и всех чиновников ввел в свои места, при окроплении оных св. водою. Между временем избраны были дворянством уездные предводители и представлены г-ну Якоби на утверждение; он, тотчас утвердив их, пригласил всех во дворец к столу.
Когда пито было за здоровье Императрицы и императорского дома, была открыта пушечная пальба, а это было знаком к начатию народного праздника.
Праздник этот заключался в следующем. Вышеупомянутый дворец и против его оба корпуса присутственных мест были на прекрасном ровном месте к концу городу, где предположено было быть главной площади. Площадь эта, по ее назначению, обсажена была в два ряда и очень часто сосновыми деревьями.
Посреди ее и против самой гауптвахты, между корпусами присутственных мест, выстроен был довольно большой амфитеатр с возвышением на четыре ступени; на оном для парада поставлен был большой жареный бык, целый, с позолоченными рогами и начиненный разными птицами; по сторонам же оного, в различных местах, расставлены были большие чаны с питьями разного рода, т. е. вином, пивом и медом; было также разложено на столах множество хлебов и калачей.
Все это было покрыто красным сукном. Когда подан был знак, весь народ бросился к амфитеатру, и все в несколько минут было уничтожено: быка не стало (он был надрезан), хлебы и калачи растащены, чаны опустели, а сукна изорваны и также растащены клочьями. Между тем, пальба из пушек продолжалась, а вечером город был иллюминован.
Иллюминация эта была и в последовавшие два вечера, в продолжение которых была баллотировка; после, "лица к должностям избранные", по приведению к присяге, были введены губернатором в свои места.
Затем баллотировка была по уездным городам, большая часть которых была открыта из лучших казенных селений, по удобности предположенных уездов; прежних же городов было только четыре: Новохоперск, Царицын, Камышин и Петровск.
Между тем, в губернском городе праздновали открытие губернии еще несколькими балами; генерал Якоби давал бал во дворце; после дворянство и купечество. Во время столов посуда была казенная, серебряная и вызолоченная внутри. Сервиз этот присвоен был собственно государеву наместнику или генерал-губернатору и ценился в 100000 рублей.
Таким образом, Саратов из скромного города, так сказать, переродился. Благородная публика в городе сделалась огромной, составившись из определенных членов и дворянства, на житье оставшегося; семейства этих лиц ее умножали. Все стало великолепнее; торговля начала распространяться; привоз всего умножился, но цены на всё остались прежние.
Мне в это время было 14 лет и, быв образован порядочно, мне все описываемое самому было видно и известно.