Начнём с даты. Их у Метени (от латышского «meti» - смена времён года) две: древняя, официальная – 6 февраля и новая, связанная с христианизацией Латвии – Пепельная среда, то есть дата – плавающая и в этом году приходящаяся на 5 марта.
Видимо, этим и объясняется, почему на праздник Метени рижан позвали 2-го числа, в воскресенье. И всё бы ничего, но я отчётливо помню, что, к примеру, День зимнего солнцестояния на выходные не сдвигается никогда и проводится на Ратушной площади строго 21 декабря.
Он, кстати, сохранил свою привязку к главной константе латышского народного мировоззрения – Солнцу (календарно), а Метени – получается, что - нет (хотя, есть подозрение, что в сельской местности его всё же отмечают правильно + не будем сбрасывать со счетов шарообразную/солнечную символику праздника – хороводы, сожжение огненного шара и т.п.). Что весьма печально, так как дата у него, как выяснилось, изначально приходилась строго на середину между Днём зимнего солнцестояния (21 декабря) и Днём весеннего равноденствия (21 марта), и она-то, собственно, и считалась началом весны. Робким, неуверенным, но всё-таки началом. Эх.
На Метени я ходила первый раз в жизни. Конечно, определённые ожидания (увидеть что-то типа Масленицы) у меня были. Но к некоторым вещам я оказалась совершенно не готова. Так как о них ничего не знала, не ведала и даже не читала. Обычно я стараюсь хоть немного изучить неизвестный мне предмет. Но, понятно, что всю информацию о празднике собрать было невозможно. Так что пришлось мне знакомиться с Метани на местности и там же пытаться понять его через призму собственного культурного опыта.
При чём делать это пришлось сразу же, поскольку на Ратушную площадь я прибежала поздно и, даже не успев толком отдышаться, тут же попала в круговорот событий: когда формирующееся перед Рижской Думой начало Шествия масок, возглавляемое странного вида мужчинами с соломенными снопами на голове, вторглось… непосредственно в мои ноги хлёстким движением берёзовых прутьев.
«Ничего себе», - подумала я, но возмущаться не стала, так как интуитивно поняла, что ничего страшного не происходит: это элемент древнего обряда/игры, наверняка связанный с весной и главными её составляющими – разливающимся теплом, набирающим обороты весельем, возникающей солнечными вспышками любовью. Как раз на днях читала «Снегурочку» А.Н. Островского – и там говорилось о том же самом: не может полноценная Весна прийти туда, где люди не умеют горячо и искренне любить! Не может, и всё тут!
Так вот о берёзовых прутьях. Как выяснилось, ими хлещут девушек, чтобы они были сильными и здоровыми в течение всего года, а также, чтобы им сопутствовала удача во всём, в том числе и в замужестве. Делают же это Будели (Буделисы) – духи плодородия и весеннего пробуждения природы, живущие на зерновых полях, осенью укладываемые крестьянами спать (с помощью особого ритуала) и вновь восстающие к жизни весной, которую они встречают, ходя из дома в дом, благословляя поля, домашний скот и самих людей. Вот девушек они, опять же, ловят, чтобы выпороть их берёзовыми ветками на счастье.
Символически изображающие Буделей (Буделисов) ряженые в целом выглядят понятно (по контексту костюма): чёрные маски на лицах – земля, особые конические шляпы из ржаной соломы – весенние поля (условно говоря; но, если посмотреть на то, как выглядит пробуждающаяся после зимы Рига, то мы заметим, что здесь как раз будет сочетание чёрной земли и сухих прутьев/стеблей цветов), разноцветные/красные бумажные или тряпичные ленты – солнечные лучи/распускающиеся цветы/язычки огня (мир приобретает яркие краски после зимы), вывернутые наизнанку тулупы – скорее всего, символизируют связь с животным миром, а длинные бороды – уже с миром людей.
При первом взгляде, Будели (Буделисы) выглядят, конечно, странно, возможно, даже страшно, но если разобраться, то ничего, кроме всеобъемлющего природного начала, в них не обнаруживается. Другое дело, что вышедшие из юго-западного региона Латвии (Земгале и Курземе) духи плодородия в Риге оказались плодородными не в меру, что лично я обнаружила только в самом конце Метени, когда ряженые вышли на сцену и на уровне моих глаз оказались…подвешенные на самом интересном месте морковки с луковицами.
Ну, как все склонные к впаданию в детство люди, первым делом я засмеялась (внутри себя), затем засмущалась (вот уж чего я не ожидала увидеть в Латвии, так подобной…кхм… игривости), а потом повела себя как взрослый, умудрённый жизненным опытом, человек (русские частушки определённого содержания, думаю, все слышали ещё в детстве), который может связать дважды два: пробуждение природы с зарождением жизни. Кстати, на информационной табличке, рассказывающей о том, кто такой Буделис (о костюмах Шествия масок мы ещё поговорим позднее) прямым текстом сказано, что имя «Буделис» ассоциируется с двумя значениями: «modināt» (просыпаться) и «uzbudināt» (возбуждаться).
Шествие масок было открытым для всех мероприятием (в конце Метени участникам лучших костюмов даже давали награды на сцене), поэтому каждый имел возможность внести свой вклад во встречу весны, нарядившись как в классические для латышских народных праздников образы (животных, определённого склада персонажей-людей и да, к сожалению, нечисти – тоже), так и костюмы «собственного сочинения», среди которых мне почему-то чаще других бросался в глаза образ девочки-Гарри Поттера (наверно из-за того, что одета она была легко, а на улице, между тем, до лета было ещё далековато).
Все желающие могли смастерить себе праздничные наряды в работавшей поблизости (и хорошо, что под крышей – для холодного времени года это вот прямо очень хорошо!) творческой мастерской, где особенно рады были детям, получавшим на выходе (ну, только если они сами принимались за работу) палку-лошадку – видимо, для того, чтобы было на чём пахать пробуждающиеся по весне латвийские поля.
На детей же (хотя по факту большинство взрослых вели себя, как дети, и я – не исключение) разбрасывали и конфеты с балкона Рижской Думы, и это вот та самая третья вещь, которая удивила меня в Метени, поскольку единственная ассоциация, всплывшая в моём сознании в тот самый момент, была с… золотыми монетами, кидаемыми наложницам султана Сулеймана в «Великолепном веке» каждый раз, когда выяснялось, что очередная его наложница/жена ждёт ребёнка.